Глава 1.

– А дак ить как у нас, лесников-то, заведено, – попыхивая трубкой и приглаживая пышные седые усы, говорил своему гостю дед Матвей Захарович, – Здесь мы все гости, и к хозяевам леса как до́лжно отнестися надоть! Потому – в лес идёшь по дрова, али ещё по какой надобности, так и веди себя подобающе, подношение какое оставь. Не любит хозяин леса наглых да буянистых, жадных да бедовых. Гонит из лесу, а то и вовсе сгубить может.

– Дед, а кто это – хозяин леса? Медведь что ли? – спрашивал Алексей, молодой смешливый парень, сидевший возле широкого дощатого стола.

Перед гостем стояла синяя эмалированная кружка, от неё шёл душистый аппетитный парок, на столе красовалась большая миска с мёдом и порезанный широкими ломтями ржаной каравай. За оконцем лесной сторожки, отворенным настежь, умиротворяюще шумел лес. В макушках сосен и в широких еловых юбках играл свежий ветерок, вечер уже спускался с сопок, отражался в зеркале широкой реки под пригорком и остужал нагретый за день лужок.

Алексей приехал в эти глухие края не просто так, у него было очень даже важное и интересное дело. Он закончил четвёртый курс института, где учился на инженера, но было у него ещё и увлечение такое – звукозапись. За отличную учёбу родители его решили поощрить и купили ему просто фантастическую «гэдээровскую» аппаратуру, а отец договорился с каким-то своим хорошим другом и отправил Алексея на дальний кордон, к старому леснику, деду Матвею.

Матвей Захарович был потомственным лесником, до него еще дед тут хозяйничал, стерёг алтайские леса. Летом на кордон его добраться можно было только лодкой, почитай, что двадцать километров пройти, чтобы в обход порогов, а там, на невысоком пригорке, густо поросшем кустарником, и стояла просторная изба, никак на охотничью заимку не похожая. Вот и договорился отец Алексея отправить туда сына на два летних месяца, пока у студентов каникулы. Парень серьёзно увлекался звукозаписью, и даже конкурс выиграл однажды – его запись пенья лесных птиц очень понравилась строгой комиссии, её потом даже в каком-то фильме использовали!

Вот тогда и принял Василий Михайлович такое решение – договорился со своим давним другом, геологом, и тот, помня свою дружбу со старым лесником, описал в подробностях маршрут и отправил телеграмму для деда Матвея, чтобы гостя ждал. Дед Матвей в посёлок иногда наведывался, как положено леснику отчитывался в местной конторе, телеграмму ту получил и ответ дал, мол, милости прошу.

Так и оказался Алексей, после долгой дороги, на холме возле шумной реки, и понял – вот оно, то самое место, где запишет он не только пение птиц, но и звуки леса, реки… и всей этой жизни, в которой нет места шуму городского проспекта, ревущих моторов и прочих «прелестей». Зато есть звенящая ночная тишина, нарушаемая только голосом ветра, играющего в хвойных кронах, и уханье филина, считающего ночь лучшим временем для охоты, и звенящими вдали перекатами реки.

Сейчас, когда сиреневый вечер только ещё разливался от леса, Алексей сидел за столом, дед Матвей поставил на стол чугунок картошки, тарелку с копчёным мясом, и порезал на продольные такие полоски благоухающие укропом малосольные огурцы.

– Тоже скажешь – медведь, – усмехнулся дед в ответ на вопрос гостя, – Это вам, городским, невдомёк, что есть в лесу окромя человека хозяева! На каждое дело приспособленные, своими заботами существуют! Ить, как говорят чичас: человек- царь природы! А?

– А что, так оно и есть, – улыбался Алексей, – Вон, ты и нефть, и уголь добываем, и полезные ископаемые всякие! Покоряется природа советскому человеку, потому что наука всё изучает!

– Ерунда, эта твоя наука! – ворчал лесник в ответ, – Ну, или как я тебе скажу… Полезные ископаемые – оно, конечно, хорошо! Вона, ране-то дед мой на вёслах по реке почитай сколь дней шёл! Руки в мозоли, от вёсел-то! А теперь, на моторке, куда хош за считанные часы! Красота! Но только позабыл человек, что жадность да бездумность, пороки людские, никого ещё до добра не довели. От того и наказывают некоторых, какие тут от баловства по лесам бродют!

– Кто наказывает, дедусь? – Алексею страшно нравилось слушать дедовы присказки, – Расскажи что-нибудь, как раньше тут люди жили, а? Расскажи пожалуйста! А я тебя сейчас вот запишу на плёнку, потом домой вернусь и стану тебя переслушивать!

– Дак а чего тебе рассказать-то? – дед Матвей пыхтел в усы от смущения, – Поди скажешь, всё то бабкины россказни… а меж тем народ-то на пустом месте никогда не скажет ничего. Так-то!

– Ну вот и расскажи! А сказки ведь тоже вещь полезная, не зря говорят – сказка ложь, да в ней намёк!

– Да ешь уже, простынет всё скоро, – отмахивался дед, – Расскажу…. Опосля!

– А почему опосля? – очищая от кожуры картофелину, не унимался Алексей, – Я слыхал, как ты давеча племяннице своей наказывал, чтоб она на Старое Рыбалье не ходила, и журил ещё за то, что тебя Нютка не слушает и свою линию гнёт. Расскажи, что там? Ведь просто гарь старая…

– Просто, да не просто, – дед Матвей усмехнулся в усы и помягчел, – Ладно, расскажу, только сперва давай-кось поужинам с тобой.

После ужина усталый Алексей улёгся на широкую скамью возле окна, покрытую пушистой и терпко пахнувшей овчиной, он сегодня чуть не весь день ходил по лесу, и ему удалось записать, как сердито трещит на него побеспокоенная им белка. Видимо на большой ели гнездо у неё, а тут как раз человек расселся со своими приспособами. Ноги у Алексея гудели от усталости, и он с наслаждением вытянулся… он по лесу уже без деда Матвея хорошо ходит, не плутает. Даже самому странно это, но такое ощущение, словно знает он эти места, видел когда-то… очень давно. Отец рассказывал, что прадед Алексей тоже родом из этих мест был, это уж после войны остался он по ту сторону Урала, завод восстанавливал, который эвакуировали. Потом вот дети пошли, и внуки. И вот теперь сидит Алексей, его правнук, на поваленном дереве, и думает, сколько же поколений его предков ходили по этой земле.

Дед Матвей расставил чистые чашки в буфет, повернув их вверх дном на блюдца, как его матушка испокон веку хранила, а сам сел поближе к окну снасти чинить. Из освещения тут была только керосиновая лампа, которую дед Матвей зажигал, когда становилось уже совсем темно.

Алексей всё беспокоился хватит ли ему запаса батареек, которые он привёз с собой для своей «тарахтелки», как говорил дед Матвей, но пока вроде бы получалось экономить. Сейчас он думал, может быть, стоит всё же наведаться в село, дед сказал, что скоро геологи мимо пойдут на катере, можно с ними. И обратно тоже, смена поедет. Купит батарейки, если те будут в сельском магазине, хотя есть риск скататься напрасно. Нужно всё рассчитать получше, чтоб хватило…

– Дедусь, ну так расскажи, чего там на Старом Рыбалье было, а? – Алексей обещания деда не забыл, хоть глаза уже слипались от усталости, но страсть как хотелось послушать дедовых баек.

– А что было… ладно, расскажу уж тебе, коли бабкины сказки слушать любишь, – дед смеялся в усы, и рассказ его заструился, словно тихий шелест листвы, которую ветер ласково треплет в погожий день.

Глава 2.

Дед Матвей поправил фитиль в лампе, приладил обратно стекло и перекрестился на образа в правом углу избы.

– Давно было, почитай, когда – и не упомнить. Старое-то Рыбалье тогда ещё жилым было, люди тама селились, дома ставили. Места там по-над рекою были хорошие, из-под большого камня источник пробился, вода свежая, вкусная. А сколь изб-то было, точно не упомню, дюжина может, а то и побо́ле, бабка моя мне про то сказывала, когда я сам парнишком ишшо был. Мужик там жил, Игнатов Пётр, охотой промышлял, ну рыбачил, как водится, кузнечил помаленьку. Семья у него была, два сына да дочка-красавица, Настасьей звали. Жену схоронил, сызнова не женился, детей сам ро́стил.

Приглянулась та Настасья парню одному, а он сам из народности йыш-кижи, да не простой охотник, а сын шамана. Захотел он Настю в жёны взять. Село у них большое, дальше, возле озера, избы у них не такие, как наши, да и сами по-иному живут. Теперича их уж мало осталось, раньше-то поболе было кижей этих. Их ещё тубаларами нынче кличут, а сами они свою народность так и зовут – йыш-кижи, «лесные люди». Ну вот и приглядел тот парень, Чагат, невесту себе не среди соплеменниц, а у нас на Старом Рыбалье, только вот не принято это у них – чужого рода девку в жёны брать. Отец Чагата шаманом был, сыну настрого запретил такую жену брать, из своего племени девку прочил за сына. Парень убежать намерился, украсть невесту, Настю-то, значица, у них такие обычаи присутствуют. Да видать не нашёл себе помощников в таком деле, да и немудрено – боязно друзьям Чагата было ему пособлять, за ослушание шаман и своего-то сына по голове не погладит, а уж его помощникам достанется не шутя. Затужил от такого горя Чагат, даже занедужил здоровьем. Отец и так, и этак, а Чагат всё на глазах тает, тогда шаман гордыню смирил и отправился за советом к старой бабке-найманке, та далеко в тайге жила, в кедровом вековом бору. Бабке этой людская молва чего только не прочила! И что живёт она уж сто лет, а кабы и больше, и что подвластно ей то, что даже шаману неведомо, не то, что простому человеку.

Так вот и пошёл шаман к старухе Огийё на поклон, дары взял, какие там у них, нехристей, положено, шапку новую на голову надел. Что уж там у них со старухой за разговор случился, никто теперь и не знает, старики наши разное говорили, да кто теперь разберёт, уж сколь годов то минуло, почитай, что и полтора века. Злой вернулся шаман домой, жена и приступить к нему с расспросами остереглась, только всё слёзы лила, сын-то словно огонёк угасает, уж и не встаёт почти.

Ну, как у них, язычников, водится, начал шаман обряды свои проводить, жертву принёс идолу ихнему, и чего там ещё, не знаю. Говорят, что какой-то там отвар на молоке они делают, да под ноги идолам своим льют, ну да я на то думаю – у каждого народа свои божества, не нам судить, кому да как правильно молиться. Льют и льют молоко, их дело.

Опосля всех обрядов шаман пришёл к сыну и сказал, что по совету мудрой Огийё даёт он разрешение на брак с чужеродной, старая ведунья сказала, что ежели такой брак случится, родившиеся в этом браке дети свет на их землю принесут, и множиться станет народ йыш-кижи. Обрадовался Чагат, есть-пить начал, на поправку пошёл, матери на радость.

Да вот только одно дело, когда и сам жених рад девку в жёны взять, и родители его согласие дали, пусть и нехотя да скрепя сердце. А только у нас-то не принято девку неволить да взамуж отдавать тому, кто попросит да дары богатые даст. А Чагат даров чуть не три воза привёз в Старое Рыбалье к невестину двору, с друзьями весёлыми прибыл, нарядные да радостные. Им и невдомёк, что у нас и за десять возов отец за инородца да иноверца дочь свою отдавать не поспешит!

Вышел Пётр к сватам, с сынами вместе, уважил, поклон отдал, как у нас полагается гостей встретил. Благодарил, что приехали чин по чину, девицу в жёны испросить! Да и сказал Чагату, что дочка его согласия на такой брак не даёт, просит обиды не держать, а только сердцу не прикажешь.

Рассердился Чагат, обиду смертную заимел, дак ить как – у них такие дела по-иному вершатся. Кто там девку спросит, согласна или нет! Пушнины привезли да шкур зверя ценного, мяса солонины в бочках, ещё там всякого, чего у них в хозяйстве довольно, и всё – считай невеста твоя, ежели родители её подношения приняли.

А у нас вот не так, супротив воли у нас не женятся, вот и Настасья в пояс жениху кланялась, сказала, что не по сердцу ей жених, прощения просила, да чтоб обиды в сердце Чагат не носил. Но что у нас дело обычное, у них, может, смертная обида. Так видать и было, затаил злобу Чагат, и не только он, но и отец его, шаман, черным гневом загневался, посчитав этот отказ оскорблением всего рода.

Чёрные дела после того сватовства на Старом Рыбалье стали твориться. Сперва с охоты старший брат Настасьи не вернулся, искать пошли отец да брат, нашли… поеденного зверьми уж, поди распознай, от чего погиб – от руки ли человека и по его умыслу, или от зверя лютого. Охотник был бывалый, опытный, а в тайге и не такие смерть свою находят…

После отец Настасьи на реке утоп, лодка на порогах ли перевернулась, али ещё какая беда приключилась, а и на воде всякое случается. Искали его, после того как лодку с уловом да снастями к берегу прибило, ну и нашли много ниже по течению, там, где рукав от реки к озеру заворачивает.

Тут уж слухи поползли, что проклял старый шаман всю семью Настасьи, не простил за сына обиды. А сам-то Чагат намерения своего не оставил, как после оказалось… но до того много ещё чего сталось.

Мор пришёл в селенье, откуда поветрие пошло, так и не дознались, а только почитай, что в каждом дворе не по одному покойнику случалось, замертво падали люди, кровью исходили. Кто смог уберечься, собирали поспешно кои-то пожитки и уезжали подальше от сих местов.

Вот и Настасью та беда не минула, за отцом да старшим братом и младшего брата схоронила, от той неведомой болезни помер, да и осталась одна. И когда уж почитай, что последние живые люди из Старого Рыбалья уходили, дома свои побросав да страшась неведомой хвори, звали они и Настасью с собой, не испугались шаманова проклятья.

Дескать, чего тебе, девка, в пустом дворе оставаться, ведь никого и в селе уже не осталось, пусты избы, ни людей, ни скотины, токма смерть чёрная ходит окрест… Не поехала Настасья, знала, не оставит Чагат в живых тех людей, кто помочь ей желал. Поклонилась, перекрестила вослед последнюю подводу, да и в дом ушла.

Сушь пришла страшная в ту годину, уж то ли шаман наколдовал, или бабка та найманка, поди их разбери, у них свои боги. Иссяк источник, что столько веков из-под камня большого исходил, заболотело русло, гнильём вокруг понесло…

Чагат сам приехал к Настасьиному двору, в этот раз один, без друзей и без даров. Вышла Настасья к нему, будто ждала его давно, встала на родном крыльце, словно каменная…

– Что, девка, поучил я тебя! Смирись с судьбой, мне ты богами в жёны назначена! Без тебя роду моему угаснуть прочат, и всё одно тебя в жены возьму! Либо своею волей пойдёшь, и тогда благодать на эту землю вернётся, либо силой уведу, и тогда…

Бровью только повела Настасья, косу на спину с высокой груди перекинула, да так глазами сверкнула, что не удержался Чагат, назад отступил.