Глава 3

Наступил май. Все начинали говорить об экзаменах, о поступлении, и я стал невольно бояться. Мой самоуверенный приход на репетиции отменился, и я вновь пришёл зажатым и скованным. Только вот стоило моим пальцам коснуться клавиш, как я вспомнил Эдгара. Его лицо и силуэт появились в моём сознании так чётко, что я просто не мог играть и дальше так же плохо, как и всегда.

Я запнулся, запутался в нотах и промедлил несколько секунд. Никто не удивился и все продолжали играть дальше, но вскоре я вновь вступил в общую игру и уже не ошибался. Я играл так, как играл вместе с Эдгаром. Будто бы он стоит здесь, около меня, и играет на своей скрипке. Конечно, Эдгара тут не было, вместо него была другая девушка, но я играл именно с ним, с Эдгаром Блэком.

Я не заметил, как все вдруг остановились и только я один продолжал играть. Все смотрели на меня, широко раскрыв глаза. Действительно, кажется я сумел перейти на новую ступень и теперь они это видят и слышат.

– Ты всё это время от нас скрывался и решил показать талант под конец учёбы или реально за пару дней научился играть вот так?

Это был один из моих знакомых, который улыбался, глядя на меня. Только вот я не ответил. Ещё секунда тишины и вдруг учительские хлопки раздались в зале. Я вздрогнул от неожиданности.

– Если ты подготовишь композицию, а ты её, конечно же подготовишь, будешь участвовать в конкурсе. Он городской, думаю, победа в нём поможет тебе поступить в не самое плохое место.

Я не верил своим ушам. Никогда до этого мне не предлагал участие и тот единственный раз я участвовал по собственному желанию вопреки советам учителя. Не раздумывая я согласился и, когда основное занятие кончилось, я остался, чтобы подобрать композицию. Выбор пал на Стефана Геллера – Листок из альбома. Не сложная композиция, лиричная, но не такая длинная, как Мендельсон и, по словам учителя, для соревнований городского уровня может подойти.

Я забрал ноты произведения себе для разбора. Теперь передо мной стояло две задачи – разобрать Яна Сибелиуса и Стефана Геллера. Оба эти композиторы не так известны и их редко играют на соревнованиях, но всё же это, как мне кажется, куда лучше, чем играть одно и то же.

Собственно, не прошло и недели, как я стал видеть изменившееся к себе отношение. Почему-то все, кто до того были моими друзьями, начали отдаляться. Это касалось всех, кого со мной связывала в первую очередь музыка и желание учиться в одних из лучших музыкальных колледжей и академиях. Когда я понял, что всему виной зависть, а до того они просто не видели во мне конкурента, меня охватила злость. Я удивлялся, когда видел тень улыбки в те, моменты, когда я всё же ошибался, я слышал этот шум за спиной и мне становилось обидно.

Никогда я не относился к ним плохо из-за их навыков и, даже когда я порой обижался, то всё равно не думал как-то злиться, но это изменившееся отношение заставило меня задуматься.

Эдгару я не сказал ни слова о том, что у меня происходило в школьной жизни, но он это замечал. Иногда прислушивался ко мне, терпеливо ждал, когда я переставал играть, но вслух не говорил ничего. Эдгар знал, что меня выдвинули на участие в соревнованиях, несколько раз я играл при нём эту композицию.

– Я не хочу выступать,– твёрдо сказал я.

Мы сидели в буфете на первом этаже, а над нами был зал, где мы практиковались игре. Эдгар пил кофе и ел булочку с маком. Я же купил себе чай и порцию сырников со сгущёнкой.

Мои слова заставили Эдгара отвлечься от еды, и он даже слегка поперхнулся. Видимо, совершенно не этого он ждал от меня.

– Почему?– я даже расслышал упрёк в его голосе.

– Не могу. После того, как я стал лучше играть, я потерял друзей. Понимаешь, они…

– Это не друзья, Оливер. Друзья, настоящие друзья, будут рядом вне зависимости от того, лучше ты или хуже. Им важны не твои умения, а ты сам.

– Но… мы столько лет общались… я не могу их бросить…

– А они смогли. Я вижу каждый день, как это тебя ломает, но я не вмешиваюсь,– Эдгар выдержал небольшую паузу, а после сменил тон,– Я вижу твой потенциал и твои возможности, и я не боюсь, что когда-нибудь ты станешь лучше меня. Наоборот, я бы гордился своим другом. Ты ведь общаешься со мной, хотя я на порядок лучше играю. Тебя это не обижает, верно?

Я не знал, как ответить. Я чувствовал напор в словах Эдгара, как он злился и мне было перед ним стыдно. Действительно, разве это тогда друзья? Я вспомнил те ухмылки и смешки, вспомнил шёпот за спиной. Настоящим же другом, кто не поступил так и, напротив, поддержал меня, был именно Эдгар.

От стыда я закрыл лицо руками и, пускай он этого не видел, зато я чувствовал, как внутри всё начало полыхать. Стыд огнём всё сильней разгорался в груди, и я не мог поднять глаз на Эдгара.

– Если они тебе действительно важны,– его тон звучал мягче,– Поступи туда, куда ты хочешь и покажи, что и ты достоин уважения, которое проявляешь к ним. Не отступай просто по тому, что ты думаешь, что своей победой обидишь кого-то. Настоящий друг тебя лишь поздравит.

Эдгар был прав и теперь. Когда мы завершили перекус и вернулись в зал, я продолжил тренировки с новыми силами и теперь с каждым днём моя уверенность, что я смогу отлично выступить на соревнованиях, а там уже посмотрим, как стоит вести себя дальше. Сейчас же я всячески игнорировал изменившееся ко мне отношение, хотя меня и мучила совесть. На учёбе я старался меньше об этом думать, делал вид, что всё нормально или я ничего не замечаю. Кода же я был с Эдгаром, то больше думал о музыке, отвлекался от плохих мыслей, но дома, пока я был один, я всё думал, а что, если после этих соревнований, вовсе всей той дружбе и общению настанет конец? Эдгар прав, если все эти смешки – настоящее отношение ко мне, то ни о какой дружбе и речи быть не может, но… мне всё-таки казалось, что не только из-за моих плохих результатов мы могли хорошо общаться.

Пока мы ещё готовились к будущему выступлению, я старался не забывать и про грядущие экзамены. Всё прямо свалилось разом под конец года, что начало меня раздражать. Но я сам не ожидал от себя, что с приездом отца, я стану ещё более злым и колким. Казалось бы, уж на кого, а на отца мне не за что злиться во всей этой ситуации, но почему-то мне было не комфортно находиться с ним в одном помещении. Может быть, дело было в том, что мне хотелось бы побыть одному, полностью погрузиться в учёбу, но с приездом отца это стало невозможно. Начиная с того, что теперь телевизор работает почти круглосуточно, так ещё и сам отец любит подойти ко мне и спросить, чем я занимаюсь, на каком этапе и что планирую делать дальше. Его внимание ко мне только обострилось, когда я рассказал о своих успехах и о том, что буду выступать. Отец пообещал присутствовать на соревнования и, когда я попросил его мне пока не мешать, спокойно удалился на кухню.

Воспользовавшись этим, я одел наушники, в которых неизменно всё это время играла запись того, что мне предстояло повторить на концерте. Казалось, я уже наизусть выучил, готов даже играть по маятнику, на столько композиция въелась мне в голову. Вообще, кода у тебя дома нет личного фортепиано, это действительно неплохой выход. Я отчеканивал по нотам на тренировках, а дома и в любое свободное время слушал на повторе запись и представлял, как пальцы бегают по клавишам.

Я всё ещё сидел за уроками, как папа всё же вернулся в комнату и прервал мои занятия.

– Если всё так, как ты говоришь, то я действительно тобой горжусь. Ты приложил много усилий и теперь твои труды окупаются.

– Спасибо…– я опустил голову, впервые слыша от отца гордость за мои музыкальные достижения.

– Я буду присутствовать там,– отец сам замялся,– Я уверен, что ты сможешь.

Я улыбнулся. Было приятно слышать от него эти слова. Впервые за много лет мне захотелось его обнять и, как любой любящий родитель, мой папа обнял меня раза в три крепче, чем я его. Мне было приятно знать, что у меня есть поддержка, идущая от семьи. Думаю, этого мне и не хватало всё это время.

Столько лет я слышал лишь нейтральные слова в собственный адрес по поводу моего увлечения музыкой, что теперь я не хотел останавливаться. Этот толчок вверх, поддерживаемый поддержкой отца, невероятно важен для меня.

Теперь время в школе летело быстро и незаметно. Вопреки всему, я перестал думать о всех тех злых языках, которые продолжали говорить за моей спиной. Когда же настал день икс, я не находил себе места. Столько дней я тренировался, часами порой повторял эту композицию, знал её наизусть, но тем не менее страх перед выступлением меня сковал. Отец поехал вместе со мной в концертный зал, но в фойе наши пути разошлись. Он пошёл прямиков занимать место, в то время как меня ждала гримёрка и Эдгар. Я удивился тому, как хорошо он умеет переодеваться, чтобы меньше привлекать внимания.

Себастьяна я не видел, но вряд ли бы мы нашли о чём поговорить, зато Эдгар, найдя меня в пространстве, положил свои руки мне на плечи. Он выдохнул, его лицо было чётко перед моим и мой взгляд упирался в его дымчатые глаза:

– Ты в стартовом составе третий. Оливер, ты справишься, понял? Мы долго репетировали, долго играли и ты многое понял. Теперь тебе просто нужно выйти туда, на сцену и показать всё, на что ты способен.

– Что потом?

– Я буду ждать тебя здесь, а вот твои знакомые… всё же это тебе надо с ними разбираться, верно?

Номера уже начали называть. При первом же вызове у меня поползли мурашки по телу. Кода же назвали второго участника, я понял, что моё тело немеет и совершенно не был готов услышать своё имя. Эдгар силой заставил меня ждать около выхода на сцену, хотя сам остался в гримёрной. Мне было страшно, тело начинало постепенно трясти и пальцы переставали слушаться. Как же я буду играть, если всё так и продолжится?

И вот я услышал свой номер. После огласили моё имя и тут меня как холодной водой окатило. Я вышел на сцену, повернулся лицом к публике и судьям и сделал поклон. Когда же я выпрямился, то заметил отца и сидящего рядом с ним Адамса. Это меня не только удивило, но и смутило.

Не желая вызывать лишних вопросов, я сел за инструмент. Глубокий вдох, выдох, ещё раз и… затаив дыхание я стал играть. Пальцы мягко касались клавиш, я перенёсся из этого зала в тот, где мы репетировали с Эдгаром. Там я чувствовал себя куда спокойней и там я мог играть без внешнего давления. Прикрывая глаза, лишь бы уследить и за нотами, но и не возвращаться в этот душный зал, я продолжал играть на одном дыхании.

В голове проскакивали образы зала и наших тренировок и репетиций. То, как мы делали перерывы в буфете. Как Эдгар невозмутимо готов ждать меня, пока я соберусь с мыслями. За эти несколько недель я уже привык к нему.

На последних нотах я боялся лишь одного – возвращаться в реальность. Я чувствовал спокойствие и умиротворение там, но не здесь. Стоило мне закончить, как ещё пару секунд я сидел, не открывая глаз. Только потом я поднялся и предстал перед жюри. Зал аплодировал мне, а жюри с лёгкой улыбкой писали что-то в своих блокнотах. Свет софитных ламп слепил ярким жёлтым цветом, под ними было так жарко и душно, будто под солнцем.

После прощального поклона я ровным шагом шёл к выходу. Я чувствовал это приятное ощущение в животе, но потом мне стало казаться, что это всё же голод. За пределами сцены меня уже ждал мой товарищ. Или уже правильней сказать, бывший товарищ?

Стоит разве что отметить, что строгий костюм и не менее строгое выражение лица вечно улыбающегося Ники страшно пугало меня. Казалось, что сейчас я в лоб услышу те плохие слова, что до этого слышал лишь за спиной.

– Поздравляю,– он протянул мне руку для рукопожатия,– Ты справился.

– Спасибо,– я пожал его руку в ответ.

– Пожалуй, мне бы стоило извиниться,– он отвёл взгляд,– Было так странно, что ты резко заиграл так свободно. Зависть – плохая штука, верно?

– Ты прав,– я слегка улыбнулся,– Мир?

– Мир, если ты не возражаешь.

Именно в этот момент мой желудок начал бунтовать по поводу еды. Нехватка калорий заставила нас обоих спуститься в буфет, где мы наконец смогли зарыть топор войны. Друг мой выступал под восьмым номером и, когда участника перед ним вызвали на сцену, поспешил вернуться. Я, купив ещё четыре булочки, вернулся в гримёрную. Там сидел Эдгар, я отдал ему одну из купленных булочек. Он поздравил меня с удачным выступлением, и я рассказал ему, как помирился с Ники. Эдгар улыбнулся, его действительно порадовало это. После я направился искать отца.

Я думал найти их в зале, но вместо этого встретил в коридоре. Вместе с Адамсом они разговаривали в ожидании меня. Я не знал, о чём они вели речь, но, заметив меня, сразу сменили тему и стали меня поздравлять. Отдав им тоже по булочке, я уже хотел было вернуться в зал и досмотреть концерт. Адамс ушёл, а мы с отцом вернулись в зал на зрительские места. Я слушал выступление всех оставшихся участников и, порой мне казалось, что много кто может стать моим конкурентом, но в то же время многих я обходил. Это было странное, но приятное чувство, которое заставляло меня переживать большой спектр эмоций, начиная от радости и некоторого восторга за собственный успех и страха, смешанного с желанием совершенствоваться дальше.

Я внимательно слушал каждого, подмечал ошибки и приёмы, которыми бы сам мог овладеть. Наблюдал за судьями, которые делали заметки в блокнотах и гадал, каким же будет итог?

К сожалению, в этот день я больше не общался с Эдгаром. Вернулись мы с отцом поздно – решили съездить в небольшой итальянский ресторанчик, где раньше обедали втроём. Я давно тут не был – одному появляться грустно и некомфортно. С отцом тут было уютно и как-то даже по-домашнему. Заказав еды на огромную сумму денег, мы стали объедаться и разговаривать по душам. Впервые за столько лет мы сидели так, не чувствуя дискомфорта или стеснения. Отец не считал моё увлечение музыкой серьёзным занятием, в то время, как меня это всегда обижало. Я же в глубине души обижался за все его долгие командировки, когда я так нуждался в его поддержке. Всё это приводило к тому, что на общих квадратных метрах мы чувствовали себя рядом не очень хорошо. Нет, не спорили и не ругались, но дружеского и доверительного общения у нас явно не было.

Сейчас же всё было иначе: я показал, что музыка для меня – не просто хобби, а отец поддержал меня, встал рядом с готовностью помочь. Это меня воодушевило и давало теплоту внутри. Впервые за долгое время мне было так хорошо рядом с ним, я не хотел, чтобы этот вечер заканчивался.

Мы говорили о многом, начиная от моих первых попыток сделать что-то музыкальное, заканчивая теми трудностями, с которыми я сталкиваюсь сейчас. Кода же тема дошла до подробностей моей личной жизни, я всё же смутился, потому как это не было самым главным у меня на данный момент.