IV

Красивое мужественное лицо Генриха Дитриха было мрачным и суровым. Из его памяти никак не выходили слова его бывшего полкового командира. С каким удовольствием он придушил бы его… Но, похоже, Вендлер все предусмотрел в своей игре, так как недвусмысленно предупредил его: «Если ты, Генрих, выкинешь какой-нибудь фортель против меня или моих планов, то никогда больше не увидишь свою невесту. Мои люди постоянно ведут наблюдение за твоим домом, и им достаточно одного моего слова, чтобы девушка исчезла навсегда. Это преданные мне люди, и, кроме того, они начисто лишены таких человеческих черт, как жалость и сострадание, и не мне тебе рассказывать, что будет с твоей невестой, если она попадет к ним в руки».

– Сволочь! – сквозь зубы процедил Генрих и со злостью бросил недокуренную сигарету в пепельницу.

В этот момент дверь в его кабинет открылась и на пороге появилась секретарша.

– Господин Дитрих, вам звонит некто Ганс Вольф. Он утверждает, что вы будете рады его звонку.

– Сайда! – с раздражением произнес Генрих. – Я занят и прошу меня ни с кем не соединять. Сколько раз тебе это повторять?

– Да, господин Дитрих, я все поняла. Извините меня, – секретарша плотно сжала губы, явно недовольная тем, каким тоном шеф напомнил ей о ее обязанностях.

По ее мнению, в последнее время господин Дитрих сильно изменился. Его все раздражало и злило, и он не пытался даже скрыть это. Кроме того, время от времени он повышал голос на секретаршу, а это очень обижало ее. Сайда никогда не заискивала перед начальством. Она знала себе цену. И будь на месте господина Дитриха ее бывший начальник или кто иной, она не позволила бы ему так с собой разговаривать. Но с господином Дитрихом все было иначе. Он был ей симпатичен и вместе с тем она побаивалась его. За те годы, что Сайда проработала под его началом, она хорошо изучила его характер и знала, как и в какой ситуации вести себя с ним. И если шеф был в плохом настроении, то старалась не перечить ему и со всем соглашаться. Это отрезвляло господина Дитриха быстрее, чем любой ее упрек или замечание по поводу его несдержанного поведения. Вот и сейчас, видя, как по лицу секретарши пробежала тень недовольства, Генрих смущенно поморщил лоб и, извинившись, переспросил, как фамилия господина, который хотел с ним поговорить по телефону.

– Ганс Вольф, – секретарша склонила голову.

– Ганс Вольф… – задумчиво повторил Генрих. – Черт! – через минуту, просияв, воскликнул Генрих. – Ганс… Ну конечно же… Сайда сейчас же соедини меня с ним.

Секретарша в знак согласия кивнула и дверь за ней моментально закрылась.

– Генрих, дружище, я безумно рад тебя слышать, – прозвучал в трубке взволнованный голос Вольфа.

– Ганс… ты ли это? Черт меня побери, откуда ты взялся? Тогда, в 1945 году, я ждал тебя, как мы с тобой и договаривались, но ты бесследно исчез. Я думал, твой труп уже давно обглодали черви. Что с тобой случилось, где ты пропадал все эти годы? Почему ни разу не подал весточки о себе и где ты сейчас находишься?

– Генрих… Генрих… угомонись. Я только час назад прилетел в Базель и сейчас нахожусь в гостинице. Очень хочу тебя видеть. Где мы с тобой сможем встретиться?

– Откуда у тебя мой телефон? – не унимался Генрих.

– Мне дал его твой отец. Неделю назад я был в Германии и видел его.

– Как он? – Генрих почувствовал, как сердце болезненно сжалось.

– Старик передает тебе привет. Жалуется, что ты редко пишешь ему. Что до него, так он заметно сдал, с трудом передвигается по комнате. В остальном же полон оптимизма и твердости духа. Задумал написать мемуары. Обложился старыми газетами за тридцатые годы. Прочитал мне несколько глав из своей будущей книги. И ты знаешь, неплохо.

– Два месяца назад я получил от отца письмо, но в нем он ни словом не обмолвился о намерении попробовать свои силы на литературном поприще. Значит, мозги у него еще варят.

– Еще как варят, – подтвердил Вольф. – Но об этом поговорим при встрече.

– Хорошо. Я освобожусь через два часа и буду ждать тебя в кафе, которое находится напротив главного Национального парка. Найдешь?

– Я возьму такси. До встречи, Генрих, – Ганс положил трубку и стал распаковывать чемодан.

Освежившись под душем, Ганс сделал несколько деловых звонков, после чего переоделся в светло-голубую рубашку, серый костюм и вызвал такси. Сердце у него учащенно билось, точно он спешил на встречу с очаровательной милашкой. Генрих на встречу опоздал. В самый последний момент его вызвал Фишер и минут двадцать вел с ним беседу на отвлеченные темы. Задавая нелепые вопросы, он старался выяснить, как поступит Генрих: примет ли предложение Вендлера участвовать в деле, которое, по его мнению, сулило немалые барыши, или, несмотря на все уговоры, откажется. Напрямую спросить Генриха он не решался, поэтому и ходил вокруг да около. Генриху это показалось своеобразной детской игрой и в душе позабавило его. В конце концов Фишер ничего не добился от своего подчиненного и отпустил его. Кафе, в котором Генрих назначил встречу Гансу, было дорогим и славилось прекрасной кухней, но не слишком популярным. А летом публики в нем было совсем мало, и именно поэтому Генрих выбрал это заведение. Он появился в кафе в тот самый момент, когда Ганс выпил уже несколько рюмок русской водки, любителем которой он был, и, чтобы скоротать время, рассматривал публику, останавливая свой взгляд то на хорошеньком женском личике, то на стройных ножках. Друзья детства крепко обнялись.

– Дай я еще раз посмотрю на тебя, – сказал Генрих и похлопал друга по плечу. – Хорош… ничего не скажешь.

Ганс, холеный, с хорошо уложенными блестящими волосами, самодовольно улыбнулся и, опустив руки по швам, по привычке вытянулся.

– Разреши представиться – Фабио Фагундес, один из директоров бразильской фирмы «Флайдер», специализирующейся на производстве кофе.

– Так вот куда тебя забросила судьба! – усмехнувшись, сказал Генрих, подозвал официанта и сделал заказ.

– Ты не поверишь, Генрих, но все эти годы я постоянно думал о тебе. Мысли о родине и о тебе не давали мне покоя еще и потому, что судьба закинула меня черт знает куда, в страну, где, как мне казалось, рука правосудия меня не коснется. Кстати, в Бразилии наших соотечественников, бывших военных из служб СС и СД, несколько тысяч. Они организовали там своеобразную немецкую колонию, и каждый немец, приехавший в страну, может благодаря им получить работу и на первое время денежную помощь. Так было и со мной. Правда, я приехал в Бразилию не с пустыми руками, – и Ганс рассказал другу о событиях, происшедших с ним, после того как они расстались в марте 1945 года. – Я богат, Генрих. Перед тем как умереть, Хенке по доброте своей души, правда, раскрывшейся только под дулом моего автомата, поведал свою тайну. Будучи вторым помощником коменданта концлагеря, он пытался обеспечить себе достойное будущее, присвоив львиную долю ценностей, принадлежавших заключенным. Я без труда нашел полуразрушенный дом на Розенштрассе и то место, где были спрятаны сокровища. Эта свинья Хенке не обманул меня. В шкатулке, которую он спрятал в канализационном люке, были золотые монеты и бриллиантовые украшения. Когда я держал эту шкатулку в руках, поверишь, чувствовал себя графом Монте Кристе. После того как мне чудом удалось убежать из американского плена, я не хотел больше испытывать судьбу и решил покинуть Германию. Я сел на теплоход и, стоя на палубе, помахал рукой своей любимой родине. Бедная-бедная Германия, думал я, удаляясь все дальше и дальше от ее берегов. Помнишь, Генрих, 1934 год… Факельные шествия на Ганзаринге… наши мечты и надежды. Живя в Бразилии, я часто размышлял о том, как все-таки жестоко обошлась судьба с фюрером, заставив его, точно крысу, умереть в бункере под пологом имперской канцелярии.

– Да, – задумчиво и как-то многозначительно произнес Генрих. – Давай выпьем, Ганс, за нас и за все то хорошее, что было в нашей жизни. – Друзья выпили и закусили. – Так ты был на родине? Видел кого-нибудь из наших общих знакомых?

– Нет, Генрих. Я живу по чужим документам, так что, сам понимаешь… Даже на могилу к отцу с матерью побоялся пойти.

– Да, понимаю. А как Кельн?

– Кельн… – Ганс с болью покачал головой. – Во время войны он был почти полностью разрушен. Ты ведь помнишь, как американцы и англичане бомбили этот город. Но знаешь, здание, в котором находилась наша гимназия, чудом уцелело. Я когда увидел его, чуть не прослезился. Да, мы, немцы, сентиментальная нация. Теперь, Генрих, расскажи, как ты жил все эти годы. Твой отец мне кое-что рассказал о той русской, которую тебе привезли по моему распоряжению из концлагеря. Но его рассказ был путанный, и признаюсь, я почти ничего не понял. Ты, похоже, многое скрыл от отца.

– Я не мог тогда рассказать отцу всю правду, хотя, признаюсь, доведись мне сейчас встретиться с отцом, я поступил бы точно так же. Все, что со мной произошло, мне часто кажется невероятным сном. Разве мог я знать, что встреча с русской девушкой перевернет всю мою жизнь? Ганс, я безумно полюбил эту девушку, я не мыслю без нее своей жизни.

– Что!? Генрих, ты это серьезно? Ты меня не разыгрываешь? Странно слышать такие слова от тебя, человека, который всегда презирал женщин, считая их людьми второго сорта. Так что же произошло? Чем околдовала тебя эта русская? Кстати, как ее зовут?

– Ее зовут Ольга. С самого первого мгновения нашей встречи я почувствовал в ней врожденное превосходство и был впоследствии восхищен им. Это то редкое качество, которое я в глубине души больше всего ценю в людях. И я влюбился в нее… влюбился, как мальчишка. Но на все мои старания добиться от девушки любви она отвечает мне лишь презрением. Ганс, я дошел до последней черты. Я бросил к ее ногам не только свое сердце, но и состояние. Мне удалось провести ряд крупных финансовых операций, и весь капитал, который я в результате этого получил, доверенные мне люди перевели в ценные акции на ее имя. И теперь Ольга – одна из самых богатых женщин мира, хотя даже сама и не подозревает об этом.

– Ты, Генрих, ненормальный, – воскликнул Ганс и покачал головой. – Тебе нужно обратиться к психиатру. Я всегда любил женский пол, но не настолько, чтобы ради какой-то девчонки, пусть даже самой прекрасной в мире, вытворять такие безумства, как ты. Всему есть предел, мой друг.

– Ты говоришь точно так же, как когда-то говорил я. Но встретив Ольгу, я вдруг понял, жизнь – это любовь, а не только деньги.

– Неужели все это так серьезно, неужели ты со своим железным характером не можешь совладать со своими чувствами?

– Не могу, Ганс, не могу, – тихо произнес Генрих.

– Ну и дела… У меня просто нет слов! – произнес Ганс и наполнил рюмки водкой.

Выпив, он принялся за свиную отбивную под острым соусом. Генри даже не притронулся к выпивке. Откинувшись на спинку стула, он постукивал по столу кончиками пальцев.

– В жизни любого человека бывают моменты, когда ему кажется, что земля под ним рушится и все летит к черту, – задумчиво произнес Генрих и криво усмехнулся. – Именно такое состояние было у меня в 1945 году. Русские были уже под Берлином, фюрер доживал свои последние дни в бункере на Растенбурге, а мы с тобой, как жалкие трусы, готовились бежать за границу. И вдруг появилась эта русская. Кругом лилась кровь, гибли люди, а я мстил русской девушке за то, что она русская, за то, что русские победили, за то, что я вынужден бежать из Германии, мстил за свои несбывшиеся мечты и надежды. И кому… маленькой беспомощной девушке, которая полностью была в моей власти.

– Но что тогда говорить обо мне? Я безвинно загубил не одну сотню человеческих жизней.

– И тебя не мучает за это совесть? – Генрих встряхнул головой и с вызовом посмотрел на друга.

– А почему она должна меня мучить? Я выполнял свой воинский долг перед Германией. И если моей родине нужно было, чтобы я убивал, то я это делал. Твои же слова, Генрих, больше смахивают на большевистскую пропаганду.

– Нет, Ганс, это не большевистская пропаганда. Я просто посмотрел на себя другими глазами, глазами русской девушки, которую полюбил. Не помню точно, но, кажется, еще в XVII веке один голландский ученый сказал: «Ненависть, совершенно побежденная любовью, переходит в любовь, и эта любовь становится сильнее, чем если бы ненависть ей не предшествовала».

– Хорошо, пусть так. Только зачем тебе все это надо? Любовь любовью, но стоит ли губить свою жизнь и навсегда связывать ее с русской девушкой? Мой тебе совет: отпусти ее, и пусть она катится в свою вшивую Россию. А я найду тебе другую девушку. Кстати, у меня на примете есть такая. Ее зовут Регина Холвас. Жгучая брюнетка, смазливая внешность, а фигурка… закачаешься. Бьюсь об заклад, такой красотки ты еще никогда в жизни не встречал. Скажу честно, я бы сам с большим удовольствием закрутил с ней роман, но у меня есть Сицила, белокурая красавица, дочь банкира Крафта. Если помнишь, я рассказывал тебе о ней.

– Сицила? – переспросил Генрих и язвительно ухмыльнулся.

У него вдруг отпало желание обсуждать с другом свою любовь к Ольге. Генриху не понравилось, как Ганс воспринял его признание. Он явно осуждал его, хотя и старался скрыть это за маской дружеского участия, которое заключалось в примитивном предложении расстаться с девушкой. Вот почему напоминание Ганса о его давней возлюбленной показалось ему прекрасным поводом, чтобы сменить тему разговора.

– Я никогда не думал, что ты можешь быть таким постоянным кавалером. Пытаешься доказать мне, что никогда не теряешь голову из-за женщины, а сам… Разве эта Сицила тебе еще не надоела?

– Генрих, мы говорим с тобой совсем о разных вещах. Сицила – чистокровная немка, красивая и богатая, и любой мужчина на моем месте почтил бы за честь полюбить такую женщину. Но, к сожалению, мы редко видимся с ней. Она замужем. Ее папаша перед смертью решил обеспечить дочери безбедное будущее и выдал замуж за своего друга, шестидесятипятилетнего старца, крупного миллиардера в мире банковского бизнеса. После смерти супруга весь капитал перейдет в руки Сицилы. Она единственная прямая его наследница. Заполучив Сицилу, я приберу к рукам и весь капитал ее муженька. А что представляет собой твоя русская?

– Ганс, ты забываешься. Я не позволю тебе плохо отзываться об Ольге. Еще одно слово, порочащее ее, и я не посмотрю, что мы друзья детства, и врежу тебе по физиономии.

– Ладно, Генрих, забудь, – Ганс миролюбиво улыбнулся. – Я не затем проделал такой длинный путь, чтобы затевать с тобой ссору из-за женщины.