Иллюстратор: Евгения Болдырева @evgeniya.boldyreva

Авторы: Кеббра Ксения, Кучеренко Яна, Латыйпова Алия, Рогаль Анастасия, Трунова Екатерина, Фёдорова Александра, Фрейя Мария, Гайдай Дарья

Иллюстратор Евгения Болдырева @evgeniya.boldyreva

© Ксения Кеббра, 2021

© Яна Кучеренко, 2021

© Алия Латыйпова, 2021

© Анастасия Рогаль, 2021

© Екатерина Трунова, 2021

© Александра Фёдорова, 2021

© Мария Фрейя, 2021

© Дарья Гайдай, 2021

© Евгения Болдырева @evgeniya.boldyreva, иллюстрации, 2021

ISBN 978-5-0053-3793-1

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Дарья Гайдай
(@ptaha․daha)

Про моду

Мы все чего-то ждём.

Сбычи загаданных и незагаданных мечт,

первого сплава весной,

кто-то первого поцелуя.

Переезда, отпуска, солнца из-за тучек.

Восторженных глаз, издания книги.

Похода в кино, охапки цветов.

Признания, ласки, любви без понтов.

Кофе в постель, секса в машине,

кому-то просто ключей от машины.

Жаждем рассвета, пылаем в закате.

Хочется в воздухе, в море, на хате…

В восемь лет на багажнике «Камы» я мечтала об отмене занятий по фортепиано, сольфеджио и бальным танцам.

В 13 мечтала щеголять на шпильках, в мини юбке и шипованой косухе с длинными кистями по плечам. И чтоб на фейсе боевой раскрас в стиле восьмидесятых…

Вообще, детство такая классная штука.

Там можно просто прыгать по лужам без зубов, мечтать о косухе и жить исключительно в настоящем. Удивительно. О прошлом в юности не вспоминаешь, а что его вспоминать. Оно было-то вот недавно. О будущем не думаешь. Что о нём думать:

В тридцать буду важной тёткой в юбке – карандаш, белой блузке и в очках. А в сорок наступит старость.

Тогда мне почему-то казалось, что к сорока у женщины уже никаких шансов.

А теперь ты нашла себя. Друг друга не узнали. Такая взрослая.. сорок лет в теле женщины и без косухи.

Пойду. Куплю, пожалуй. И шпильки, или.. казаки. Лучше казаки. Говорят, этой весной они снова в моде.

Две души

 
как долго я тебя ждала.
такого как я и как не я несомненно.
ты восхищённо смотрел на меня.
ты учил бы меня. Откровенно.
 
 
ты любил бы мой кофе, иль не любил.
и ложился бы спать одновременно.
условности и нелепости ты бы простил
и даже обиды, наверно.
 
 
ты б устроил со мной тараканьи бега,
их в загашнике твоём, как в моём, полно
тоже.
 
 
                                     * * *
 
 
вам до сих пор не понять, о чём я?
просто вы на секунду моложе.
 
 
вот есть он иль она.
и у них также свои заморочки.
а теперь представляйте:
сейчас вы друзья. И нет между вами
ни строчки.
все сомненья пусты. Не стыдитесь
признаться.
и не надо в кусты вам опять забиваться.
закрывать на замок свой мир
в коробчонке,
и таить между строк свою душу
девчонкой.
 
 
и вам сразу плевать что пьёт чёрный
он кофе,
вам бы петь, танцевать… позабыв
о цейтноте.
вам болтать бы всю ночь, без утайки
и пряток.
вам скелетов в шкафу не хотелось бы
прятать.
 
 
вам ложиться бы в десять, а ему только
в два..
да какая блин разница, если жива
ваша тонкая связь, что вовек
не порваться,
где бы страстью от встреч вам
не надышаться.
 
 
берегите его иль её, я не знаю.
берегите того, кто душу свою
открывает.
 

Отражение весны

Пошли на кухню. Пошли – пошли. Чай стынет.

Впрочем, нафига нам чай. Мы, хоть и с проседью, но ещё можем налить себе бокальчик сухого.., да чё уж там, давай вискаря?!

Дааа, поизносилась ты, подруга.

Вот гляжусь в тебя, как в зеркало, сидишь. Моль серая. Пакли распустила, носом сейчас в ламинат свой дорогущий уткнёшься.

А где, кстати, этот, твой, ламинатоукладыватель? С друганами? Кого укладывать пошел?

Да, хрен с ним. Зато не сифонит.

Весна скоро..

Юбочки, цветочки..

Помнишь, как щеголяли?

Ох, и ножки у нас с тобой были… Так мы твоего ими и подцепили. Запнулись, блин. Перешагивать надо было!

Ой, а помнишь как бессовестно кружевным бельём в его машине сверкали? Ты – на заднем сидении, я – в зеркале заднего вида. А он ведь, зараза такая, на нас обеих заглядывался!

Мм… щас бы повторить…

Ты чё молчишь? Забыла что-ли? Или.., может, погрузилась уже в воспоминания..?

Ой, а помнишь наш первый эротический танец? Такой робкий и несмелый стриптизик. Мы тогда так краснели с тобой. Постоянно свет выключали и врубали Металлику. Металлика не помогала, конечно, но мы ж не сдаёмся. Да и ему нравилось. до сих пор же вспоминает.

 
                                     * * *
 

Ой! А знаешь, что?

Станцуй-ка снова. Сегодня. Как только придёт.

Что скрипит? Потёртое седло? А мы Металлику врубим, погромче, костей слышно не будет.

Не видишь ничего? Да выбрось ты эти чертовы очки! Никогда они мне не нравились. Плюсовые ещё..испугать нашего мужчинку ж можно, простигосподи.

Ну всё, давай, готовься, плечи расправь. Шею найди.

И, да, зубы сегодня в стакан не выкладывай. В себе оставь.

Ножки надо будет нарядить в чулочки и каблучки.

То есть как на каблуках стоять не можешь?! И чё мне теперь за тебя позориться?

Давай отрепетируем.

Надела?

Ну всё, пошла теперь сама, пошла!

Лёгкой походкой от бедра. железного.

Ой, дорогая моя, страсть божия!

На вот, наручники ещё возьми.

Что зачем? Бойфренда нашего пристегни, шоб не сбежал. Раньше времени.

И пусть сегодня всё у вас получится! И у меня заодно.

Про зеркало только не забудь.

Я все могу

 
давай общаться до усталости,
до глубины сознания.
давай проговорим всю ночь
о твоём мироздании.
давай, расскажи точь-в-точь:
что любишь, о чём ты брезгуешь.
давай, подарю тебе ночь,
а хочешь, пособолезную.
давай будем слёзы лить,
никого не стесняясь, матом ругаться.
давай, никого не любить..
давай, кем-то вовсю восхищаться.
будем с тобою посуду бить?
а давай! а потом прибираться.
утром упасть в сладкий сон,
перед сном в ванной плескаться.
после – сидеть на полу,
ржать до одури…
 
 
                                     * * *
 
 
знаешь, я много смогу,
если не одинокий я.
 

Ксения Кеббрà (@ladyksenya_films)

Держи меня в своих руках (мужу)

 
Держи меня в своих руках.
Не смей так просто отпустить.
Обнажена. В рубцах. В слезах.
Не уставай меня любить.
 
 
Легко, как карандаш рисуя.
И страстно, чтоб оставить след.
Чтоб больно, крепко и тоскуя
И так, что сил совсем уж нет.
 
 
С боязнью, словно нить стекла.
Как каплю первую тепла.
Так жадно, будто хочешь выпить
Одну один и всю до дна.
 
 
Я буду слушать и внимать,
Молчать, томить, сжимать, вдыхать.
И так отчаянно любить,
Что не посмеешь отпустить.
 
 
Держи меня в своих руках.
Не смей так просто отпустить.
Пожалуйста, держи! Держи!
Так только я могу любить…
 

Ненавистный февраль

Этот ненавистный февраль. Он закончится?

Она постояла у замерзшего стекла. Дует. Завывает. Снова. Прописавшаяся здесь уже бессовестно давно и надоевшая до тошноты, тоска, снова как в тиски, сдавила уставшую грудь. Она задернула тяжёлые шторы. С силой улыбнулась и подошла к детям.

Дети в пижамах ждали её в кровати, зарывшись все вместе под одно большое и тёплое одеяло. Им ужасно не терпелось, чтобы мама поскорее включила, как и каждый вечер, многометровую гирлянду из крупных круглых цветных ламп, растянула аккуратно по периметру кровати так, чтобы получился мерцающий сказочный островок, забралась к ним под одеяло и начала читать. Они очень любили, когда мама читает им вслух перед сном. И папа любил. Может и сейчас любит. Скучает? Только где? И когда вернётся?

А вернётся?

Дети так крепко облепили мать, что Она едва могла сделать вдох и начать.

Сегодня они читают непростую историю. Но со счастливым концом. Совершенно счастливым. Ведь так бывает – случается, что самые непростые и безнадёжные истории заканчиваются счастливо? То есть – продолжаются. Счастливо.

«Слониха, которая упала с неба». В красивой синей обложке с плотными мелованными страницами и глубокими рассказывающими картинками. Она читала тихо и певуче, как будто пела колыбельную. Про многое. Про любовь, про её силу, … и про чудо.

– Вот видишь, мамочка, – уже совсем засыпая, сказала дочка, – как бывает хорошо. Так бывает.

– Конечно, зайка, конечно. – Она закрыла книгу, поправила одеяло. Провела с особенной нежностью по волосам каждого. Прижалась губами ко лбам. Нехотя встала. Погасила гирлянду.

Вот сейчас она спустится на кухню, нальет в бокал остатки красного сухого со слишком смелыми, сводящими скулы танинами, с щедрым терпким вкусом усталости, с горечью боли, страха и с длительным послевкусием одиночества. Подойдет к окну. А там ненавистный февраль с ошалевшими вьюгами, снежностью, плохой видимостью и непреодолимой непроходимостью… Страдающий бешенством ветер с какой-то особенной безжалостностью, как по чьему-то злому сценарию разбушуется перед самым её окнами, будет пугающе выть и стараться оставить дом без крыши. Найдёт самые ничтожные щели в углах и стенах раненого дома, проберётся и заполнит все комнаты пробирающим, продирающим холодом и леденящим страхом…

После некоторых мучительных минут, а может и часов, не в силах дальше смотреть на чересчур драматичный, отвратительный спектакль, она подойдёт к камину, который давно уже нечем топить, но который все ещё преданно хранит тепло счастливой, когда-то ушедшей вечности. Завернётся в черничную шаль. Сядет, прислонившись спиной к стене, устало обхватит колени, закроет глаза и унесётся в долгие месяцы назад, когда вместо гула обжигающего сквозняка, комнаты были наполнены едва уловимым шумом тихого беззаботного счастья, вместо терпкого и отдающего горечью сухого, в бокале играло звонкое и хрустящее шампанское, в камине каждый вечер горел огонь и потрескивали хорошо просушенные поленья, сама дровница отдавала идеальностью. А вместо жалкой тоски, грудь сжимали сильные крепкие руки. Без которых она погибает… Каждый день.

Завыла тихо, совсем беззвучно, фальцетом. Пролив все, что нельзя пролить днём. И уснула. К счастью, бессонница сжалилась.

А ближе к утру, она проснулась от обжигающих капель, что падали на её измученное слезами и все ещё влажное лицо, от отдающих болью поцелуев, и не дающих вдохнуть объятий.

– Не может быть? Ты? Вернулся?

– Я…