Льюис начал догадываться, что лучшие формы научной фантастики – это «просто порыв воображения, столь же древний, сколь сам род человеческий, и проявляющийся в силу конкретных условий нашего времени»[525]. Если такая книга еще и хорошо написана (Льюис отдавал себе отчет в том, что подобное сочетание встречается нечасто), то она существенно расширяет горизонты разума и воображения. «Словно редко случающиеся сны, они приносят нам впечатления, каких мы никогда прежде не знали, и расширяют наши представления о возможностях опыта»[526]. Написать «правильную» научно-фантастическую книгу в глазах Льюиса было подвигом расширения горизонтов души, это можно сравнить с действием лучшей поэзии прежних времен.