Царапины почти затянулись, но если бы в тот день полиция с какой-то стати попросила его закатать рукава, вопросами они бы вряд ли ограничились.

Керсти удивилась, почему в неожиданно яростную августовскую жару он сидит на пляже даже не в футболке, а в рубашке, но когда их дочь не вернулась из Таллинна на двухчасовом автобусе, как они договорились, и не пришла к ним в условленное место на берегу залива, где они обычно проводили солнечные деньки, Керсти уже было не до рубашки.

Когда Кая не ответила на многочисленные звонки и сообщения, в Керсти зашевелилось беспокойство: обычно дочь не отлипала от телефона и всегда была на связи.

Когда выяснилось, что ни у какой подруги в Таллинне Каи вчера и сегодня не было, тридцатиградусная жара отступила, оставляя Керсти взамен ледяную волну страха.

Когда Каю нашли, в Керсти не осталось даже пустоты.

***

Была последняя суббота августа, и вечером, во время заката, все побережья Эстонии озарятся светом костров – больших и малых. Люди вызовут огонь, чтобы отдать дань традициям, но Юргену больше нечего отдавать. Они зажгут пламя в память о предках, но у Юргена больше нет ни предков, ни потомков, и эта память лишь жжёт его изнутри, никак не превращаясь в пепел. Костры, факелы и свечи на пляже, на береговой линии у залива, где нашли Каю, не смогут вернуть ни её, ни Керсти, утонувшую вместе с Каей в чёрных пучинах горя и скорби.

Юрген не хотел идти на пляж. Традиции традициями, а горечь потери ещё слишком свежа. Видеть всех этих привычных людей вокруг и не видеть среди них Каю – сущая пытка. Никто их не осудит, если они не придут, – и не подумают, с такой-то трагедией. Но вопреки опасениям Юргена, горожане не лезли с соболезнованиями, а наоборот, держались от них слегка поодаль. Они хотели веселиться,