Глава 1

Москва.

25 сентября 2028 года

Создатель первой в мире фотографии Жозеф Нисефор Ньепс вряд ли предполагал, что его изобретение когда-либо станет причиной гибели людей. И уж точно не догадывался, что спустя двести лет в мире, производящем полтора триллиона снимков в год, запись изображения с помощью оптических излучений будет использована в таких неприглядных целях, как шантаж, вымогательство, шпионаж. Его творение, пережив создателя, многократно усложнилось и в итоге обрело форму, неподвластную разуму творца. Из безобидного развлечения превратилось в орудие, способное разрушать человеческие судьбы.

Двенадцать фотографий, лежащих в черном кейсе у меня на коленях, были сделаны как раз с этой целью – уничтожить жизнь человека. Влиятельного богатого человека. Неверного мужа ревнивой жены. Гораздо более богатой и влиятельной, если судить по условиям их брачного контракта.

Он был уверен, что все продумал. Каждая деталь – комплекты сменной одежды, парики, очки с темными стеклами, оплата исключительно наличными – служила цели обмануть возможного соглядатая. Он делал все, чтобы его невозможно было поймать. Вела ли изменника любовь или страсть к авантюрам – неизвестно. Но мне пришлось изрядно попотеть, прежде чем получить свои двенадцать фотографий. Двенадцать доказательств его супружеской неверности.

Я остановился у банка за двадцать минут до его закрытия. Напротив здания меня уже дожидался красный спортивный «ауди», внутри угадывался женский силуэт. Оставив конверт с фотографиями в ячейке, я вышел из банка, подошел к автомобилю и, дождавшись, когда стекло немного опустится, протянул заказчице ключ и доверенность на однократный доступ к ячейке. Взамен изящная рука приложила к стеклу смартфон с подтвержденным денежным переводом. Взглянув на шестизначную сумму, я убедился, что сделка завершена, и вернулся в машину. Перед глазами мелькали крошечные черные точки, шея окостенела, звуки приобрели болезненную отчетливость. Я чувствовал признаки надвигающейся мигрени.

Так было всегда. Стоило на несколько дней пренебречь режимом, переутомиться, подольше задержаться у компьютера – и приходила боль, вырывая из жизни по нескольку часов, а иногда и дней. Отравляла существование, сужала фокус восприятия до точки над правой бровью, заставляла ненавидеть самого себя. Но я не стал бы тем, кем являюсь, если бы не умел справляться с собственным недугом. И сейчас требовалось оперативно купировать приступ. Вариантов было всего два. Ехать домой, ложиться в теплую ванну, делать дыхательные упражнения, затем массаж затылочной и височной зон и, выпив легкое седативное, укладываться в кровать. Или прямо сейчас, пока боль еще не проявилась в полную силу, выпить таблетку cуматриптана. Лечащий врач настойчиво рекомендовал начинать с первого способа, но я всегда выбирал второй.

Приняв лекарство, я закрыл глаза и немного посидел, прислушиваясь к ощущениям внутри. Облегчение наступало медленно, я чувствовал себя опустошенным, лишенным сил. Двадцать девять часов непрерывной слежки за объектом не прошли даром, мне требовался полноценный отдых. Дорога домой заняла бы около двух часов, поэтому я решил переночевать в офисе, на старом кожаном диване, поставленном в кабинете как раз для подобных целей. Стоит ли говорить, что с момента его покупки я спал там едва ли не чаще, чем в собственной квартире.

Оставив автомобиль на платной парковке, я поднялся на второй этаж жилого дома старой пятиэтажки, набрал код на электронной панели замка и, не зажигая света, прошел сразу в кабинет. Скинул ботинки, куртку и рухнул на диван. По шее сзади разлилось приятное тепло, и я улыбнулся, поняв, что на сегодня мигрень отступила. Пристроился поудобнее, закрыл глаза, но в темноте вдруг раздалось негромкое покашливание, и чужой незнакомый голос произнес:

– Вы не против, если я закурю?

Я подскочил на диване, словно подо мной раздался взрыв. Нащупал выключатель, врубил слабый свет. На подоконнике сидел человек. Увидев мое ошалелое лицо, он примирительно поднял руки и снова заговорил:

– Прошу прощения за столь внезапное вторжение. Я жду вас с двенадцати часов и уже начал думать, что вы не придете.

– Как вы попали в офис? – Я задыхался от возмущения и чувства странной неловкости перед незнакомцем.

– Ваш электронный замок… «Альфа-3», верно? Мне не составило труда подобрать код.

– Но я мог поехать домой! Какого резона торчать здесь до ночи?

– Там бы вас встретил мой помощник, – смущенно улыбнулся незнакомец. А я ощутил, как меня захватывает гнев вперемешку с удивлением.

– Вы вломились в мой дом?! – Мой взгляд невольно метнулся к сейфу, в котором находился травматический пистолет. Не то чтобы я собирался пустить в ход оружие, но ситуация требовала хоть каких-то действий.

– Я бы использовал более мягкую формулировку, – еще сильнее смутился незнакомец, достал пачку сигарет и вопросительно взглянул на меня. – Зашли в гости, нанесли визит уважения, пришли попросить о помощи.

– Убирайтесь отсюда! – не выдержал я. – Валите ко всем чертям, где дверь – знаете!

Сердцебиение начало утихать, я опустился на диван, сверля незнакомца недовольным взглядом. Но гость даже не пошевелился. Я отметил бледность лица, темные круги под глазами. Похоже, он тоже давно не спал. Однако схожая беда не делала нас товарищами по несчастью.

– Понимаю ваше негодование, – снова заговорил незнакомец, – однако все же прошу меня выслушать. Я не пришел бы к вам, не имея веской причины.

– Я временно не беру новых дел, – ответил я, и это соответствовало истине. Я действительно планировал отдохнуть после завершения дела об изменнике. Уехать в уютную тихую глушь, где нет телефонов, интернета, людей. Где день за днем одинаковый пейзаж и много изматывающей физической работы. Причины у клиентов будут всегда, а я не могу все время закидываться таблетками.

– Оставьте свой номер, я позвоню вам, когда вновь вернусь к работе. – Я предложил единственный вариант, который видел, но незнакомец покачал головой:

– Я заплачу. В четыре раза больше вашего обычного гонорара.

– Спасибо, но я все-таки откажусь. Если у вас срочное дело, могу порекомендовать вам коллег.

На лице гостя промелькнула растерянность.

– Я не рассчитывал на такой категоричный отказ. – Он сунул сигареты обратно в карман пиджака и нервно сцепил пальцы в замок. – Мне вас рекомендовали как серьезного специалиста, и я обратился к вам в первую очередь потому, что вы занимались делом Алексея Красильникова.

Вот оно что. А гость не так прост! Он знает, что я дорожу репутацией, и, что гораздо важнее, осведомлен о деле, которое в ближайшие тридцать лет будет храниться под грифом «совершенно секретно». Что ж, это многое объясняет: откуда взялся помощник в моей квартире и легкость, с которой незнакомец проник в офис. И как бы мне ни хотелось послать его куда подальше, уделить ему время придется.

Я покачал головой, смиряясь с неизбежностью, и пробурчал:

– Выкладывайте, что у вас.

– Меня зовут Дмитрий Сергеевич Осокин. С недавнего времени я являюсь директором Научно-исследовательского института сложных атомных технологий, и мне нужна помощь в поиске одного из его бывших сотрудников.

Я прокрутил в голове все, что слышал о названном НИИ, и задал вопрос:

– Это ведь бывший Биотех? У Москворецкого парка? Там еще пару лет назад прогремел взрыв? Нашли кости в бетонных блоках…

Брови Осокина поползли вверх, лицо приняло удивленное выражение.

– Откуда вы знаете? – сдавленно поинтересовался он. – Не думал, что вы так осведомлены…

– Осведомлен? – Настала моя очередь удивляться. – Об этом говорили по телевизору, в утреннем выпуске новостей.

– В одном-единственном выпуске новостей, – медленно проговорил гость. – Репортаж сразу же сняли с показа.

– Значит, я видел именно его. – Я пожал плечами.

– Вы помните все, что видели в новостях два года назад?

– У меня гипермнезия, – ответил я, немного резче, чем планировал. Как правило, ситуации, в которых мне приходилось упоминать о своем недуге, возникали нечасто, и я избегал разговоров о нем и уж тем более не собирался обсуждать это с клиентами.

– Вот как! – Осокин прищурился. – Сочувствую. И как вы с этим живете?

– Вполне неплохо. Особенно когда не приходится отвечать на бестактные вопросы.

– Извините.

– Давайте перейдем к делу.

– Как я уже говорил, мне нужна помощь в поиске человека. Соболь Павел Алексеевич, старший научный сотрудник того самого Института биотехнологий.

– Когда он пропал?

– Больше пятнадцати лет назад. А если говорить точно – семнадцатого октября две тысячи двенадцатого года он отправился на работу и с тех пор так и не вернулся. С ноября тринадцатого года официально признан пропавшим без вести. В две тысячи двадцать первом его супруга обратилась в суд с просьбой о признании Соболя умершим для получения наследства и вступления в повторный брак. В прошлом году истек срок официального розыска, и полиция отправила дело в архив.

– И вы хотите, чтобы я нашел его? – Я задал вопрос, вложив в него как можно больше сарказма, но Осокин, кажется, не заметил этого.

– Да.

– Вы понимаете, что расследование может ни к чему не привести?

– Да, и я оплачу вашу работу независимо от результата.

– Но для чего вы разыскиваете его?

– Меня интересуют исследования Соболя. То, над чем он работал перед тем, как исчез. Сойдет любая информация о его возможном местонахождении. И даже ваши предположения о том, куда он пропал.

«Сойдет»? Я мысленно акцентировал это слово: мало кто из обращавшихся ко мне клиентов использовал его. Точнее, никто и никогда не описывал желаемый итог подобной пренебрежительной формулировкой. Заказчикам необходим конкретный ответ, и даже в самых безнадежных случаях они надеются, что мой ответ принесет им пользу. Неужели Осокин прождал больше одиннадцати часов ради дела столь незначительного, что для него и впрямь «сойдет» любой результат? И его обещание заплатить вчетверо больше… Что-то тут явно не сходится.

– Боюсь, я все же вынужден отказаться от вашего предложения, – сказал я, поразмыслив. Осокин заметно сник, в глазах на мгновение промелькнула досада, но он быстро взял себя в руки.

– Почему? – По его тону я понял, что он не собирается сдаваться. – Я предлагаю вам несложную работу за очень хорошие деньги.

Именно это меня и смущает, подумал я, а вслух ответил:

– Мне сложно работать, когда я не понимаю мотивации клиента. Обычно ко мне приходят с просьбой отыскать пропавшего родственника или друга, помочь разобраться в семейной ситуации, но никак не найти совершенно постороннего человека во имя абсолютно непонятных целей.

Осокин задумался. Несколько минут постоял, уставившись в одну точку, затем тяжело вздохнул и проговорил:

– Видите ли, я не зря упомянул дело Красильникова. Вы тот, кто понимает, почему ему нельзя было позволить сесть в самолет. Бог знает сколько бед принесли бы те формулы, попади они в руки конкурентов. Так вот, у меня есть основания предполагать, что Соболю удалось то, что не удалось Красильникову. А это значит, что мы уже опоздали на шестнадцать лет. Мне нужна, – он сделал паузу, словно подбирая слова, – любая информация о том, с кем он контактировал перед исчезновением, с кем общался внутри института. Ведь есть вероятность, что его просто использовали и разработки вывез кто-то другой.

– А Соболя закатали в асфальт, – кивнул я.

Осокин позеленел.

– Н-нет, – запинаясь, произнес он, – найденные кости… принадлежали совсем другому человеку.

– О, я не это имел в виду. – Увидев его замешательство, я смутился. – Я просто пошутил. Неудачно.

В кабинете повисла тишина. Осокин ждал моего ответа, а я, не стесняясь, обдумывал его слова, параллельно вспоминая о деле четырехлетней давности, к которому меня привела случайность.

В беседе с клиентом, нанявшим меня разыскать нечистого на руку жениха своей дочери, укравшего, помимо прочего семейного добра, боевые награды деда, я имел неосторожность высказать мнение о мерзавцах, для которых трагическая история страны лишь повод для наживы. Со временем разговор перетек в более абстрактное русло, коснулся патриотизма, и я упомянул, что, хоть и не считаю себя ярым патриотом, уверен, что если гадить в своем собственном доме, то лучше в нем однозначно не станет. Спустя три месяца у меня на пороге появился представитель власти, и я оказался вовлечен в промышленные секреты госкорпораций.