⠀

Вторая кожа

Рассматриваю старый снимок. На фото я и Манька. Мне шесть лет. Последняя поездка в Мосолово. На следующий год дедушка с бабушкой переедут в Белоруссию, где останутся навсегда. Благодаря фотографии и дедовой гимнастерке, хранящейся в шкафу, помню тот день.

–А я читала в детской энциклопедии, что змея кожу снимает. Ты как змея не можешь сменить её? Почему у меня такой гимнастёрки нет?Рано на заре дедушка разбудил меня. От него пахло костром, от рук – свежескошенной травой и еще чем-то терпким. Незнакомым. Сухой, будто старый осиновый прут, он смешно смотрелся в огромных резиновых сапогах, пожелтевшей гимнастерке и соломенной шляпе на лямке: – Внучка, я на рыбалку, пойдёшь червей копать? – Пойду, а возьмёшь потом с собой? – В этот раз на лодке далеко поплыву, а ты мала ещё. Рыбалка на воде для терпеливых и смелых. Я суетливо оделась, впихивая сонное тело в колготки, которые путались. Если соберу червей для рыбалки, дедушка обязательно потом выдаст огромную жестяную банку из-под огурцов, нальет в неё керосин и разрешит собирать колорадских жуков. ⠀Копая усердно рыхлую тёплую землю вдоль забора детской лопаткой, достаю одного за другим, мясистых извивающихся земляных жителей. Дед доволен, но прячет улыбку под полами шляпы. – Дедуль, почему ты ходишь всё время в этой старой кофте? Пусть баб Аня тебе другую даст, – я поправила съехавшую косынку и сдула волосинку с глаз. – Эту что ль? – дед Лёня дотронулся до выцветшей гимнастёрки, прижав руку к груди. – А это моя кожа. На ней пыль военных дорог. Пот, кровь друзей. Понимаешь? Это не кофта, а гимнастёрка, память о товарище боевом, спасшем меня. Как я сниму вторую кожу?

– А я читала в детской энциклопедии, что змея кожу скидывает. Ты как змея не можешь сменить её? Почему у меня такой гимнастёрки нет?

Дедушка задумался, посмотрел на большие командирские часы, шумно выдохнул:

– Когда поймёшь, почему, расскажешь своим внукам.

– Потому что я не терпеливая трусиха, да? – почему-то мне стало обидно, что не заслужила вторую волшебную кожу.

Дедушка молча забрал у меня банку полную червяков:

– Дело было в разведке. Мы нарвались на засаду врагов с моими товарищами. Несколько сразу упали под пулеметной очередью. А друг, земляк, закрыл меня собой. Так между лопаток остался шрам, как звездочка. От его награды. Друг только ее получил и отказывался снимать, хотя нельзя на важные задания было ходить с орденами. Правило такое. Осколок прошёл сквозь него, угодил в этот самый кусок металла. Вроде железка. Расплющилась она. Приняла пулю. Друг погиб. А я видишь, в той самой гимнастёрке. Целехонек, – смахнул слезу украдкой. Но я все равно заметила, как сильный дед Лёня плачет. Он повернулся нехотя спиной и показал пятиконечную дыру на спине. – Ну, беги, только за забор ни-ни, а то Федька в этот раз точно догонит, – и пошагал по деревенской дороге, гремя ведром и снастями.

Я тут же забыла дедушкину историю. Спотыкаясь, припустила к дому. Бабушка, в цветастом халате и длинном холщовом переднике, громко звала курей по именам, бросая из кадки птицам зерно. Стоял птичий галдеж. Проскочила мимо зарослей любимых бабулиных сиреневых люпинов, с меня ростом, к забору за домом. Отогнула дощечку и вырвалась на волю.

Там уже ждала Манька. Козочка восторженно подпрыгнула при виде меня, что-то проблеяла и ткнулась лбом в руку. Мы поскакали по ромашковому полю к орешнику возле ручья. Манька лузгала ветки лещины и придерживала, пока я срывала лесные орехи и складывала в подол вельветового платья. Мы с козой были увлечены обществом друг друга. И не заметили, как на нас из-за кустов вылетел с выпученными глазами бородатый и лохматый Федька. Я не успела даже испугаться, как оказалась между двумя рогами бешеного козла. Манька кусала его за хвост и била копытами. Федька скинул меня, мерзко хохотнул, махнул копытами и с разбегу бросился на Маньку.

Я переживала, что сварливый бородач затопчет маленькую Манюню. Но еще больше боялась, что проткнёт рогами живот. И я умру, как дедушкин товарищ. В груди раздулся шар страха, вот-вот готовый лопнуть, опустился ниже. Затряслись ноги, захотелось писать. И я сиганула прочь. "Манька же убежит", – думала я, перепрыгивая через канавы. Упала. Оглянулась. Встала.

Федька снова взял разбег, опустив кудлатую голову, рванул на Маньку. Козочка жалобно звала. И я решилась. Хорошо, что далеко не убежала. Стучало в висках и искрилось в глазах, казалось, будто их закрыла жёлтая пелена. В тот момент, когда Федька был совсем рядом с Манькой – преградила путь врагу. Зажмурившись.

Когда открыла глаза, услышала голос папы. Он размахивал хворостиной, грозя злобному Федьке, бьющему копытом. И даже успел поймать нас в кадр на фотоаппарат «Зенит». Я и Манька обнимались, словно никогда больше не увидимся.

Бежать, прихватив черепаху

 Когда родилась средняя сестра, мой привычный мир пятилетней девочки рухнул и ударился об плинтус. Есть такой червяк, планария, который в момент опасности раздирает себя на много мелких частей. Когда угроза жизни миновала его клетки регенерируются и червяк ползёт по своим делам. Моя территория была оккупирована новым человеком, который перетянул на себя все внимание, любовь, заботу родителей. Я чувствовала себя планарией, хотелось иногда размножиться и сбежать.

 В тот вечер был какой-то праздник. На тесной кухоньке, где окна прятались за огромными подсолнухами на шторах, было шумно и тесно, пахло копченостями, похмельем и маринованными помидорами. В который раз уже звенел хрусталь, голос дяди Миши становился все громче, анекдоты все пошлее. Я несколько раз попыталась забраться на колени к папе, он раздражённо выпроваживал меня в комнату, закрывая передо мной дверь. Со стекла которой с ухмылкой на меня пялился нарисованный папой волк в тельняшке и матросских широких штанах из "Ну, погоди".

После нескольких попыток привлечь внимание родителей, я тихо плакала в коридоре, обняв черепаху и жалуясь кенару Яшке на свою несчастную жизнь. В однокомнатной квартире уютнее места, чем платяной шкаф в прихожей – можно спрятаться от всех бед. Ведь в комнате маленькая сестрёнка, мама укладывала её спать, качая в колыбельке. И нежно пела ей про сон, бегающий по лавке и дрёму, по полу ползающую.

 Черепаха заёрзала, стала жевать одежду, и попыталась выбраться из нарнического шифоньера. Догадалась, что Машка хочет есть. И я решилась на дерзкий побег. Знала, что пропахшие табаком папины друзья ходят с лестницы курить, а дверь не закрывают. Замотала рептилию в старую мамину кофту и рванула. В тапках и домашнем платье из фланели в ромашку вырвалась навстречу приключениям. Здесь я никому не нужна.

 Воздух был окутан тайной, наполнен необычными звуками и будоражил свежестью и запахом цветущих каштанов. Выскочила из подъезда и юркнула в траву, хрустальная роса сразу намочила тапки. Но я бежала изо всех своих сил, подальше от острогов, в которых чувствовала себя заключённым. Мне нет места там, где нет любви. Неслась, не разбирая дороги, хлестали ветки по лицу. Не заметила, как оказалась в тёмном лесу. Деревья шептались заговорщицки и устрашающе тянули ко мне свои ветви, преграждая дорогу, как охранники в ряд, могучими телами.

 Неожиданно непролазная лесная чаща кончилась и передо мной возникла чугунная решётка, перемежающаяся с гранитными столбами. Я легко протиснулась сквозь железные прутья. Чуть забрезжил рассвет и взору открылось странное место, длинные клумбы на каменных плитах, мощёные аллеи, молодые ели шуршат иголками и говорят о чем-то своём с о склонившимися берёзками. Мне не было страшно. Двинулась осторожно по одинокой дорожке, выпустив Машку в траву. Вдруг мелькнула горбатая тень, затем тень поменьше, стремительно приближаясь, я смогла разглядеть выцветшее латаное пальто, пуховой платок и стоптанные солдатские сапоги. Женщина приблизилась так близко, что внутри похолодело, потому что передвигалась она совершенно беззвучно. Разглядела борозды на её лице и расплавленную, выжженную кожу. Тень поменьше не удалось распознать, она была пыльным мрачным сгустком. Женщина открывала рот как рыба, выброшенная из воды на берег, звуков не было, но я слышала каждое слово:

– Иди домой, нечего тебе здесь делать, у тебя есть дом, а наш разбомбили. Оглянись, здесь тысячи и тысячи тех, кто мечтал жить так как ты. Здесь чьи-то матери и дети. Они мечтали спать в своей кровати, а поутру смотреть в окно на дивный сад во дворе, а не через лоскуты стен, повисшие на прутьях и разруху. Мы мечтали проснуться. Я ненавижу звук сирен, они воют словно шакалы. Здесь молодые парнишки, такие как ты, они не ныли, что папа по голове не погладил. Они по шестнадцать часов стояли у станка, чтоб не останавливалось производство, они заняли место своих отцов, ушедших на фронт. Ты живёшь счастливо, над тобой мирное небо. Иди домой. Призрачные тени исчезли. А я тряслась как осиновый лист. Все картинки, рассказанные женщиной, стояли черно-белым изображением перед взором. Слёзы лились. Навсегда в памяти эта встреча на Пискаревском кладбище.

Я, схватив на бегу Машку, выбежала с братского блокадного погоста и заблудилась. Когда отец нашёл меня и обнял, мой мир снова стал цветным. Большой, сильный папа плакал. Теребил меня, прижимал и что-то бормотал. Но я знала теперь – меня любят. Меня искали всю ночь. Нашли. С того случая все домашние посиделки начинались с выступления главной артистки в нашей семье: я пела, читала стихи, показывала представления собственного сочинения. Алкоголь на столе исчез, и я все чаще бывала за столом с гостями.