– Есть два пути. Ты становишься высококлассным специалистом в ядерной физике. И приезжаешь на работу. А второй путь, если ты не в ладах с точными науками – полюбить одного из нас. Сильно полюбить. И выйти замуж. Я надеюсь, девочка, что так будет у тебя…

– Меня зовут Иней, не забудьте, Иней.

– Тебя не забудешь.

А потом мы сели на автобус, и случилось страшное. Вошел человек без лица. Вернее, с его лицом случилось что-то страшное. Такое, чего нельзя было видеть людям. На голове у него был надет мешок даже без прорезей для глаз.

Не видя пути перед собой, он пользовался палкой. Пассажиры были в шоке. Многие попросили остановить автобус и вышли. Мы с Элей остались сидеть, но у нас зуб на зуб не попадал от страха. Что же могло случиться с его лицом? А потом загадочный человек ушел, так же беспомощно шаря перед собой палкой… Помню, Эля тогда рисовала какой-то монастырь, Шаолинь, наверное. Она почувствовала тупую злость, а я только страх. Ужас, когда даже дышать больно. Этот человек преследовал меня во снах долгие годы, пока… пока я не встретилась с ним в реальности.

Выйдя из автобуса, мы с Элей ощутили себя почти счастливыми. Так бывает после сильного испуга. Именно тогда мы решили искать Шаолинь вместе. И стать друзьями.

2

Шли годы. Я по-прежнему примерно училась. Иногда ночевала у Эли, надеясь обратить на себя внимание родителей. Но они замечали меня, только если я исчезала не меньше, чем на три дня. И тогда Кеша и Гоша приходили к Элиным маме с папой. Они вежливо улыбались, приносили торт. А потом с милым видом уводили меня из гостей, больно стискивая пальцы.

Как же я мечтала, чтоб они хоть раз накричали или даже дали пощечину. Но в моей пацифистской семейке это было не принято. Едва дойдя до дома, Кеша и Гоша погружались в собственные дела и проблемы. Максимум, что я могла услышать: «Много не ешь, ты должна быть красивой и стройной». Должна. Хорошо учиться, быть вежливой и послушной, выбрать правильную профессию. Они не разговаривали со мной несколько дней, когда узнали, что я собираюсь стать учителем. Как, дочь знаменитых журналистов не хочет на телевидение? Да не может быть! А я любила детей… Любила болтать с ними, играть, давать советы.

– Тебя не будет в нашей жизни, пока не выбросишь из головы эту блажь, – строго сказала Кеша.

– Одно мгновение – и ты исчезнешь, – согласился с ней Гоша.

– Как? Вы выгоните меня из дома? Запретите есть и спать?

– Нет, конечно. Эти меры воздействия отвратительны. Мы просто перестанем замечать тебя. Вроде ты и есть, но вроде тебя и нет.

– Мне все равно. Я не хочу быть журналистом.

– Что ж. Тогда прощай! – Гоша даже улыбнулся.

Что я только ни делала за эти несколько дней, чтобы пробить их молчание. Кричала, уговаривала, плакала, трясла их, умоляла, стоя на коленях. Гоша и Кеша не замечали меня. Нет, никто не запрещал мне подходить к холодильнику за едой. Но готовила мама только на двоих. Никто не говорил мне ни слова, когда я приходила домой в три ночи вся в грязи. Таким было наказание. Меня просто вычеркнули из жизни. Меня! Ту, которая делала все, чтобы заслужить если уж не любовь, то уважение родителей. И тогда я решила, что они мне больше не нужны. Кормят – и ладно. Я все равно буду тем, кем хочу быть. Это я и объявила. Но они лишь посмотрели на меня с выражением презрительного равнодушия.

А потом меры воздействия стали жестче. Кеша и Гоша строго следовали своему принципу пацифизма. Они и пальцем не дотронулись до меня. Просто вынесли из моей комнаты абсолютно всю мебель. Я стала спать на голом полу. Потом по собственной воле перестала есть. От голода и нечеловеческих условий жизни я вдруг поняла, что хочу только страданий. И недрогнувшей рукой порезала себе ногу. Это произвело впечатление. Кеша и Гоша больше всего на свете боялись боли, хоть физической, хоть душевной. Я впервые увидела, как они заплакали. Просто сели рядом со мной на пол и заревели в голос. А потом стали кормить супом с ложечки, также сидя на полу, поминутно целуя и обнимая.

После этого наши отношения восстановились. И я получила разрешение выбрать любую профессию, какую пожелаю.

Родители больше не вмешивались в мою жизнь. Впрочем, один раз они вытрясли из Эли целое интервью о ее необычной способности.

Я уже говорила, что в нашем городе творились странные вещи. Но жители этого старательно не замечали. Лишь мои родители изучали эти чудеса и описывали в газете. В большинстве своем чудеса пугающие и ужасные. Но есть в нашем городе особые зоны добра, в каждой из которой находится храм с серебряными куполами. Это древние церкви, гораздо старше Верены. Никто толком и не знает, когда они были построены и почему с серебряными куполами.

Когда человек находится рядом с храмом, его накрывает волна счастья. А точнее сказать, удовольствия. Впрочем, жители этих районов не бьются в экстазе, но они всегда в хорошем настроении, добры и приветливы. Особенно интересно пересекать зону в автобусе, наблюдая за пассажирами.

Вот стоят люди, озабоченные своими проблемами.

Студента бросила девушка. Он задумывается о том, чтобы шагнуть вниз с крыши панельной десятиэтажки.

Женщина средних лет сегодня поссорилась с лучшей подругой, потому что хотела устроить ей на день рождения торжество в ресторане с подарками и кучей гостей. Но приятельница мечтает отметить сорокалетие в кругу семьи.

У мужчины, который тщательно ухаживает за своей бородой и следит за модой, больной желудок. Его постоянно тошнит. И сейчас он ненавидит весь мир.

Автобус проезжает мимо церкви с серебряными куполами. Лица пассажиров светлеют, морщины разглаживаются. Боль уходит! Впрочем, всего лишь до следующего поворота. А может, еще раньше?

Жилье в таких зонах самое дорогое. Но проблема в том, что границы между ними очень зыбкие. Никто не мог определить, когда заканчивается радость. Никто, кроме Эли. Когда она закрывала глаза, то видела светящиеся грани, чувствовала тепло.

Я так и не простила родителям издевательства над Элей. Сначала это были всего лишь вопросы. Потом – опыты, причем довольно болезненные. На подругу надевали шлем с проводками, цепляли к рукам непонятные приборы. Элиза жаловалась на головную боль, стала замкнутой и молчаливой. Все это длилось, пока не вмешались ее отец и мать.

Они и отправили девочку к психологу. Тот посоветовал чем-то оттенить переживания от светлых зон: заниматься спортом, учиться, завести новых друзей. Понять, что есть и другая жизнь. Не только навязчивые журналисты и равнодушные ученые.

Эля последовала советам врача. Она все сделала правильно. И это перевернуло ее жизнь.

А я в свои шестнадцать лет начала готовиться к поступлению в университет. Это был первый год, когда литературу только начали сдавать в форме ЕГЭ. Тесты, кто бы мог подумать! К примеру, там были такие вопросы: «Что чувствовала Татьяна к Онегину?» Ответы: а) Любовь б) Дружескую привязанность в) Страсть г) Ненависть д) Презрение е) Сексуальное влечение. И что бы вы думали? Правильным ответом было страсть!

Я целыми днями решала тесты и читала русскую классику. Мысли о странностях, которые творились в нашем городе, отошли на второй план. Какие уж тут поутри да светлые зоны! Даже на любимых писателей не хватало времени.

Иногда мне казалось, что я живу в двух параллельных вселенных. В середине нулевых и второй половине XIX века. Иногда, забывшись, я говорила «Помилуйте, сударь» или «Извольте-с». И все больше осознавала, что XIX век нравится мне гораздо больше, чем второе тысячелетие. Я все реже стала выходить на прогулки с друзьями, становясь типичной «филологической девой». Даже Эля, обожавшая читать, удивлялась:

– Хватит уже сидеть над «Бесами» Достоевского. Они же не входят в обязательную программу для поступления. А ты скоро наизусть их выучишь! Пойдем лучше на концерт. Останешься старой девой.

– А может, я хочу быть старой девой?

– Шучу. С такой внешностью это не грозит, – усмехалась Эля, с откровенной завистью глядя на мои волосы.

Как же будет контрастировать моя последующая жизнь с той, которую я вела в шестнадцать…

Чтобы лучше запомнить содержание книг, приходилось вести читательские дневники. Делается это так: сначала записывают название книги и автора, далее – как можно более подробный пересказ (часто он занимал 5-6 страниц, исписанных в каждой клеточке), затем давалась система образов книги, выделялась идея и отдельные слова, которыми пользовался автор.

Занимаясь написанием дневников, я испытывала дзен. И спалось мне после таких занятий легко. Сны виделись красочные, с многочисленными героями и даже с закрученным сюжетом.

Однажды мне приснилось, что живу в каком-то приморском городе, в котором люди поклоняются бронзовой статуе кита. Удивительно прекрасной. На солнце кит выглядел переливающимся радужным светом. Около него проходили все городские праздники, устраивались спортивные соревнования. И будто бы я решила расследовать, откуда ноги растут у этой традиции. Парадоксально, но, как мне приснилось, кит на самом деле совершил большое зло. В 50-е годы XX века двенадцать самых лучших выпускников школ отправились кататься на катамаране. Это были действительно лучшие в учебе, спорте, по социальному положению, обладавшие многочисленными талантами. И кит попросту убил эту золотую молодежь.

В знак памяти гениальный скульптор отлил огромную статую кита из бронзы. Детей похоронили прямо в ней. Вскоре истинный смысл памятника забылся, и он приобрел большую популярность.

Проснувшись, я долго думала об этом сне. Может, и я – нечто вроде такого кита? Прекрасное снаружи, а внутри скрывающее гниль и мертвечину.

Потому что только этим можно было объяснить мое презрительное отношение к происходящему в городе. Если б мне сказали, что я живу на пороге апокалипсиса, то я бы отмахнулась и села конспектировать «Войну и мир».

А в это время город бы умывался огненным дождем…

3

Вскоре я с легкостью поступила на филологический факультет. На первом курсе мы изучали древнейшую литературу – Гомер, Еврипид, Софокл. Старшая и Младшая Эдды, эпос Калевала и русские народные сказки. По привычке я училась усердно и вскоре собрала урожай из пятерок на зимней и летней сессии.

Помню, как зубрили по сто двадцать вопросов плюс пятьдесят текстов наизусть. Но мне хватало одного дня на подготовку. Тут в ход шли все «допинги» – энергетик, глицин и тонны кофе. Мы с Элей ловили халяву вместе, хоть и учились на разных факультетах. В ночь перед экзаменом, раздевшись догола, стояли на подоконнике с открытыми зачетками и орали на всю улицу: «Халява, приди».

Потом учили и шли отвечать, шатаясь от усталости, словно пьяные. После я обычно отсыпалась целый день. Но сдав на «отлично» последний экзамен, неожиданно почувствовала прилив энергии. Был жаркий июньский день, и мои босоножки на каблуках бодро стучали по тротуару.

Если бы тогда я чувствовала себя измученной, если бы шла хоть чуть-чуть помедленнее, если бы остановилась поболтать с кем-то из одногруппников, ничего б не случилось. И не было бы знакомства с человеком, который однажды спасет мне жизнь.

Свой автобус я заметила еще издали и побежала к нему изо всех сил. Шансов успеть было крайне мало, даже учитывая, что бегаю неплохо.

Но получилось, хотя подвели босоножки. Я запрыгнула в автобус почти на лету, и одна из них осталась на остановке. На мой крик: «Остановите! Туфельку потеряла» водитель никак не отреагировал. Скорее всего, не услышал – автобус напоминал консервную банку со шпротами. Пришлось выйти и, сняв вторую босоножку, отправиться за ее заблудшей сестрой босиком.

Я лихо закинула туфлю за спину и пошла назад, виновато улыбаясь прохожим.

– Эй, девушка, вас случайно не Золушка зовут?

Ко мне подъехал мотоциклист на таком крутом байке, что у меня даже дух захватило. Легендарная «Хонда»! Если быть точной, то Honda Shadow. Мне мучительно захотелось сесть и почувствовать тяжесть руля в своих руках. Но это, конечно же, было невозможно.

Я с досадой перебросила волосы назад (они вечно докучали в жару) и с достоинством ответила:

– Была бы карета… Можно и Золушкой назвать.

– Карета подана, – пошутил байкер и уже серьезно продолжил: – Садись, довезу тебя домой. Мне все равно делать нечего. Просто катаюсь.

– Да у тебя не карета, а железный конь.

– Значит, я принц?

– Может и так. Да только идти мне недалеко – всего-то до остановки. Да и страшно: никогда еще не каталась.

– Лучше жалеть о том, что сделал, чем о том, чего не сделал, – проникновенно сказал мотоциклист.

И не знаю, что меня убедило больше: эта фраза или его веселые, чуть раскосые синие глаза, видневшиеся из-под шлема.

Я села, закрыв глаза и крепко вцепившись в его талию.

Буквально через минуту я увидела остановку и свою босоножку, уже слегка запылившуюся. Быстро надела ее на ногу и благодарно улыбнулась байкеру. Мне вдруг мучительно захотелось увидеть его лицо, но мотоциклист сидел, не снимая шлема.

– Как твои ощущения? – спросил он.

– Не знаю, потому что ехала с закрытыми глазами.

– Смешная ты, Золушка.

– Иней. Меня Инна зовут, но все кличут Инеем. Просто я родилась в холодную зимнюю ночь, когда Верену завалило до окон вторых этажей.

– Та же ситуация. Алексей Вайшнавский, а называют Шадов по марке мотоцикла.

– И тебе это подходит, – вежливо заметила я.

– Неужели ты никогда не каталась на мотоцикле? Что же ты делала в своей жизни?

– Ничего особенного. Просто была умной и красивой, – ответила я с усмешкой, глядя ему прямо в глаза.

– Ты и вправду такая, – прищурился Шадов.

Мне показалось, что он улыбается, но под шлемом этого, конечно, не было видно.

– Покажи мне твое лицо, – попросила я.

– Нет, это все испортит. Лучше поехали, отвезу тебя домой. И не закрывай глаза, Иней! Я поеду медленно.

Шадов не соврал. Он и вправду полз, как черепаха, хотя едва ли это определение применимо к мотоциклу.

Я уже не вцеплялась в него намертво и даже попросила поехать быстрее.

– Не все сразу. А то испугаешься насмерть и больше не захочешь. В следующий раз обязательно прокачу с ветерком.

Он аккуратно довез меня до дома и высадил со словами:

– Звони. Не пожалеешь.

И я позвонила. Не сразу, конечно. Выждала пару дней, потому что мотоциклист мне понравился. В это время Кеша и Гоша как раз уехали в гости к бабушке, и я вздохнула свободно. Они, конечно, никогда меня не контролировали. Просто было неприятно жить с людьми, которые даже кошке уделяют больше внимания. Иногда мне казалось, что если бы я что-нибудь вытворяла – злоупотребляла алкоголем, начала курить, общалась с неподобающими людьми, – наши отношения потеплели. Скучно быть правильной. Но в тот раз у Шадова нашлись какие– то дела. И встречу пришлось перенести на пару дней.

– Завтра вечером поеду кататься на мотоцикле, – заявила я с порога вернувшимся родителям.

Кеша и Гоша смерили меня презрительными взглядами.

– Ты перегрелась на солнце, деточка? – спросил отец.

У Гоши такие же яркие зеленые глаза, как у меня. У Кеши тоже, но с карими крапинками. Они еще чувствуют себя молодыми и стесняются, что имеют восемнадцатилетнюю дочь. Рост Гоши достигает почти двух метров, Кеша всего сто шестьдесят сантиметров, но когда сердится, выглядит не менее внушительной. Я – нечто среднее между ними – сто семьдесят четыре. Но в тот момент почувствовала себя маленькой и удовлетворенно вздохнула.

Наконец-то они заговорили со мной.

– Вместо того, чтобы заниматься глупостями, устроилась бы в газету внештатным корреспондентом, – сказала Кеша. – Жалко, конечно, что получаешь не журналистское образование, но ничего не поделаешь. Детская блажь стать учительницей дорого обходится.

– Ничего, поработает и без профильного образования, – отрезал Гоша. – Все, Иней, пора браться за ум.

Беседа явно уходила не в то направление.

– Собираюсь завтра покататься на мотоцикле, – повторила я.

– Ты всегда была сплошным разочарованием, – вздохнула Кеша.

– Зачем тратить время… – начал Гоша, но вдруг осекся. В его глазах появилось мечтательное выражение. Мой суровый папаша в молодости был бунтарем. Хипповал, исповедовал свободную любовь. Исследовал подземные ходы. Даже успел в Москве пожить. И на одной из неформальных «тусовок» познакомился с Кешей.

Они ночевали в хипповской «коммуне», спали на полу и заплетали длинные волосы друг друга в косы. И мне не отрезали волос с рождения. Ходили на концерты Цоя и скандировали «Перемен требуют наши сердца». Целовались под дождем. Мчались по ночной Москве на мотоцикле. И чего-то искали. Наверное, Шаолинь.

А потом родилась я. И они, что называется, взялись за ум. Пора было – тяжелое время, начались лихие девяностые. Надо было бороться за выживание. И ребенок требовал внимания, заботы и воспитания. Но они всего этого дать не могли, слишком молодыми были. Оканчивали заочно институты, делали карьеру и превращались в приличных людей. Тоже богему, но богему узаконенную и правильную. А я должна быть идеальной по умолчанию.

Но иногда эти солидные люди на минуту (буквально на одну!) становились самими собой. И, казалось, их Шаолинь близок.

– Прости, Иней, – вдруг тихо сказал Гоша. – Хороших тебе покатушек.

А Кеша промолчала и как-то странно взглянула на меня.

Лишь перед сном она зашла ко мне и спросила:

– Ты влюбилась в байкера?

– Еще не знаю.

– Может, не надо? Хотя… Мотоциклисты любить умеют.

– А что ты хочешь? Чтобы я стала встречаться с хорошим мальчиком-филологом?

– Нет, Иней, не хочу, – замотала головой Кеша. – Лучше уж с байкером.

Она положила свою прохладную руку мне на лоб. Наверное, это означало ласку. А я сбросила ее и резко сказала:

– Только не начинай разговор про секс и средства предохранения. Умоляю.

– Не буду. Раньше надо было, – усмехнулась Кеша. – Теперь-то ты сама многому можешь научить своих престарелых мамочку с папочкой.

Я улыбнулась в темноте. Ироничности у моих родителей было не отнять.