Глава 1

Ив увидел ее в очереди на регистрацию издалека. Оливковый берет и медовый свитер подсвечивали ее в серо-черной толпе. Ив подошел к ней, пока она убирала документы в сумку.

– Ты? Здесь? – Зо звонко застегнула молнию и закинула сумку за спину.

– Я не мог не проводить тебя.

– Я уезжаю к мужу, – Зо решительно дернула чемоданчик за ручку и под мерный шорох колесиков направилась к выходам на посадку.

– Ну и что? – он нагнал ее. – Нельзя уезжать навсегда и не иметь провожающих.

– Не знала, что существуют строгие правила отъезда.

– Не обижай меня. Я единственный приехал сказать тебе…

– Прощай? – она остановилась и посмотрела на него.

– До свидания.

– Ив…

– Ты сомневаешься, что мы еще увидимся?

Она отвернулась и покачала головой.

– Зо, – он тронул ее за плечо. – Я еще дотянусь до тебя.

Она отступила на шаг, посмотрела на него со странной тоской, и Ив так и не понял, что это значило. А потом она улетела.

***

Филипп только учился держать удар. Он представлял себя большим небесным телом, по поверхности которого бьют астероиды, метеориты и всякий космический мусор. Слова людей – то же самое.

Ему нравилось думать отвлеченно: осязаемые метафоры успокаивали. Когда ты переводишь свои проблемы в масштаб вселенной, они становятся настолько мелкими, что просто смешно.

Мечты же у него были неосязаемые. Хотя он вообще мало мечтал. Жизнь текла своим чередом, события сменяли друг друга, и он почти всегда был просто зрителем. Его большая семья крутила колесо Сансары без его помощи, и он едва успевал быть в курсе и делать, что дОлжно. Он сумел построить свой крохотный, на четверть автономный мирок, со своей съемной комнатой, непыльной работой в лаборатории в тени большого профессора и любимыми яйцами Бенедикт в дайнере на углу. И, в общем-то, на этом все.

А потом он встретил Зо, и впервые захотел чего-то неотвратимо сильно: жениться. Они сыграли свадьбу на 12 встрече. Ему говорили: вы плохо знаете друг друга, надо пожить, посмотреть.

– Я не пиджак для примерки, – тихо сказала Зо, подняв на него свои светящиеся, цвета гречишного меда, глаза. – Либо ты хочешь быть со мной, либо нет.

А он хотел.

Они долго ждали, пока бюрократический ад будет пройден, и она сможет приехать к нему, чтобы присоединиться к эмигрантской жизни.

И час Ч настал: сегодня в пять.

***

Зо лениво толкала ногой сумку вперед себя, пока очередь медленно ползла толстой мохнатой гусеницей по залу. Это был ее не первый въезд в Штаты. Она переходила границу много раз, но впервые – навсегда.

Зо прислушивалась к себе, пытаясь понять, захочет ли она вернуться обратно когда-нибудь. Там остались родители, друзья, знакомые люди, которых она хорошо понимала, лица, которые читались легко и безошибочно. Зо тряхнула головой: стопэ, еще не время присоединяться к местному эмигрансткому мейнстриму.

Она волновалась. Ей предстояло построить семью в чужой стране, с человеком, которого она сейчас увидит в четырнадцатый раз в жизни.

Раньше цепочка целей была ясна: карьера, хороший социальный статус, деньги, семья, дети, хороший дом, отпуск на юге. Но после свадьбы что-то щелкнуло, цепочка разомкнулась, а звенья в ней перетасовались: теперь список начинался с дома и детей. Зо не могла к этому привыкнуть. У нее всегда было серьезное занятие: долгая учеба, потом работа, ночные смены, доклады в аудиториях. Сейчас же ситуация заставляла полностью положиться на Филиппа. Она смогла договориться с собой, но было неспокойно.

Филипп привез ее в родительский домик в пригороде Бостона недалеко от океана. Вокруг росли старые сосны, и небо было прозрачно-синим. Дома стояли так плотно друг к другу, что шторы везде были плотно задернуты.

«Коробочки с мирами внутри», – подумала Зо.

Филипп, который всю дорогу возбужденно говорил о чем-то, замолчал, достал ключ из-под половицы крыльца и открыл перед ней дверь.

Он любил этот дом. Как и все остальное имущество семьи, он воспринимал его, как нечто совершенно свое, по определению. Он провел здесь много времени, но никогда не думал, что приведет свою жену сюда: скорее в их московскую квартиру, но сбылось вот это.

Зо огляделась. Домик был построен в 60-х, 4 спальни, новомодный в те годы деревянный сайдинг, камин. Окна завешены мятными шторами, но везде пыль и какая-то необитаемость.

«Надо обязательно помыть окна», – подумала Зо.

– Надо обязательно разжечь камин, – сказал Филипп, – пойдем, купим еды и немного отдохнем с дороги.

Зо смотрела на него: полноват и неловок, на первый взгляд они были странной парой. Но стоило посмотреть на его лицо, как все становилось ясно: порода в каждой черте, какая-то вековая мудрость в больших миндалевидных глазах и горячий взгляд – притягивали ужасно. Когда он начинал говорить, его необычный ум и чувство юмора, приправленные хорошим воспитанием и смущением молодости, не до конца понимающей свое место в мире, окончательно покоряли. В нем было не пророщенное зерно животной харизмы, и Зо почти физически чувствовала его гладкую и теплую поверхность. Именно это она и определила своей ролью в его жизни: прорастить зерно.

***

Утром ее кофе стоял на столе. Она замерла на пороге, уловив глубокий, умиротворяющий запах, и прислонилась к косяку двери. Синяя чашка стояла в центре стола, и легкая кофейная дымка клубилась в прохладном воздухе, рисуя бесконечный патронус.

За окном было серо. Она не видела – скорее чувствовала по оттенку света на кухне. Зо села за стол. Запах кофе опутал ее с головы до ног, заведя целый вихрь воспоминаний, как заводную игрушку: утро, дом, старая кофеварка, мама готовит сырники, за окном снег и снег.

Чашка была горячая и сухая. Зо представляла таким песок в пустыне. Сначала погрела руки о чашку, потом губы. Кофе обжёг. Зо чуть подула на поверхность, наблюдая, как узор пара колыхнулся в воздухе, и снова сделала глоток.

Запах был лучше.

На улице послышались шаги, и дверь открылась: на пороге был Филипп, тяжело дышащий, раскрасневшийся на утреннем холоде, с вязанкой купленных дров. Увидев ее, он широко улыбнулся:

– Как тебе кофе? Вкусный?

– Пахнет божественно, – не соврала она, поджав под себя ногу и чуть прищурив глаза по-кошачьи.

– Хорошо, – он смутился от ее взгляда, отвернулся, свалил дрова в угол нарочито неловко. – Так… Ты грустная?

Она замотала головой отрицательно.

– Все хорошо. Просто немного заскучала по дому.

– Эй, ну ты чего, – он подошел к ней и аккуратно погладил по спине. – Тебе плохо со мной?

– Нет-нет, хорошо, правда! – Зо погладила его по холодной колючей щеке. – Просто мы дома так же пили кофе по утрам, вот я и вспомнила.

– Не грусти, слышишь, а то я тоже буду грустить.

– Не буду. Пошли гулять, – Зо вскочила со стула с внезапной энергией. – Минуту, я только оденусь!

Он присел на ее стул прямо в куртке и допил кофе одним глотком.

***

– Мне нравится этот дом, – они гуляли вдоль океана и прибой выносил на берег мохнатые темно-зеленые водоросли и ракушки. Из-за тумана горизонт было невозможно разглядеть: вода переходила в небо, а небо в воду.

– Этот? Да. Мне тоже нравится на сваях. Хотя лестница… – он скривился.

– Что – лестница?

– Не люблю лестницы.

– Тебе просто надо похудеть, – рассмеялась Зо, погладив его животик.

– Нет, дело не в этом, мне не нравится сама концепция лестницы: надо перешагивать по плоскостям.

– А мне нравится: жизнь устроена так же.

– Жизнь вообще не об этом.

– А о чем?

– Надо просто быть счастливым.

– Да, но при этом надо двигаться куда-то к своим мечтам, пошагово, по ступенькам вверх.

– Ерунда. Ты в любом случае двигаешься.

– Просто у тебя другой опыт. Тебе, в общем-то, все всегда само шло в руки. Квартира в центре Москвы, гражданство США, лучшая школа города, МГУ – и все по праву рождения, без каких-либо усилий лично с твоей стороны.

– А что в этом плохого?

– Ничего. Это просто ответ на вопрос, почему тебе не нравятся лестницы. Нам с тобой друг друга никогда не понять.

– Не понять? – он схватил ее, притянул к себе и стал покрывать поцелуями, щекотать, – мне никогда не понять мою маленькую Зо?

Она засмеялась, обняла его, извиваясь в тщетных попытках избежать его щекотки.

– Не понять, не понять! – сквозь смех, выкрикивала она – Я тебя ужасно люблю, ты знаешь об этом?

– Знаю, – прошептал он, поцеловав ее в кончик носа. – Но я все равно люблю тебя сильнее.

Они прошли немного молча.

– Ты ведь знаешь, что нам нужен свой дом? – мягко спросила Зо.

– Чем тебе не нравится здесь?

– Это дом твоих родителей, а не наш.

– Это и мой дом тоже. А ты моя жена, значит, он и твой.

– Нет. Никто из нас его не заработал, так что мы не имеем на него ни малейшего права. Нам нужен свой дом.

– На самом деле мне вообще нравятся квартиры: уютно, защищенно, никто не ворвется и ничего оттуда не вынесет.

Зо удивилась.

– Обожаю дома: строишь свой мир на собственной земле, никто не нарушает твои границы топотом, криками, кашлем из-за стены.

– Да ладно, я никогда не слышал соседей.

– А я слышу.

– Ерунда, – со свойственной ему авторитарностью заявил Филипп. – В домах ужасно небезопасно.

– Есть заборы.

– В Америке не ставят заборы.

– Филипп, – Зо посмотрела на него.

– Обещай, просто обещай, что мы поживем немного в квартире, совсем немного.

– Обещаю, – Зо улыбнулась, обняла его.

***

Зо запекла отличный кусок телятины, сварила булгур, сделала салат из помидоров и феты, собрала со всех кроватей и диванов пледы и одеяла и постелила перед камином прямо на полу.

Приняла ванную, втерла в тело ароматное масло – его подарок на Новый Год, подвела глаза и, сбросив халат, забралась под одеяло перед камином.

Он должен был вот-вот прийти с работы.

Она долго выбирала позу, когда, наконец, услышала шаги на крыльце.

– Зо? – ботинки с грохотом полетели на пол. – Как вкусно пахнет!

Он вошел в комнату.

– Зо…

– Да? – она обернулась на него с невинным видом.

– Что это? – он опустился рядом с ней на пол, протянул руки, но в последний момент отдернул, точно не решился коснуться.

– Это дастархан, любимый, – она произнесла это медленно, проникая своим медовым взглядом ему в самую душу.

– Дастар-хан?

– Ближневосточная трапеза на коврах. Горячее в духовке.

– В духовке ли, – задохнулся он, припав к ее губам, накрыв ее собой, погрузившись в драматичный запах ее духов, в жар ее янтарно-шелковой кожи и мягкость ее поцелуев.

***

Камин отбрасывал на стену сиреневую тень решетки.

– Я беременна, – сказала вдруг Зо.

Филипп резко повернул к ней голову.

– Что?

– Я беременна.

– Правда? – он сел. Осторожно положил ей ладонь на живот. – Господи, – его лицо засветилось, – когда ты узнала?

– Сегодня, – улыбнулась Зо.

– Почему сразу не сказала?

– Я собиралась за ужином, а потом не хотела портить момент…

– Глупая, – он поцеловал ее, – как же мы будем счастливы, Зо, ты представляешь себе?

***

Она быстро нашла работу в компании, которая проводила клинические исследования препаратов и медицинского оборудования.

Ей было страшно постоянно. Все коммуникации, вплоть до покупки хлеба, были на другом языке, с людьми, реакции которых она понимала не сразу. Периодически она говорила невпопад, путала в спешке слова и просто чувствовала себя идиоткой. Если бы не Филипп и не беременность, она давно сошла бы с ума. Филипп не давал ей фрустрироваться, а ребенок постоянно напоминал, что весь мир подождет. Постепенно она привыкала: они гуляли, разговаривали часами напролет, ходили в гости, обрастая знакомыми и не очень.

Русская община в Бостоне, как и в любой другой точке мира, была немного своеобразной группой поддержки: землячество здесь было очень сильно, и в итоге его семья общалась исключительно со своими же московскими знакомыми, которые переехали в 1980-1990-х. Людей здесь сплачивали не столько общие трудности, сколько ощущение национального превосходства и хейтинг местного населения, местной еды, системы здравоохранения, аптек, жилищной ренты и т.д. На первый взгляд они совершенно не скучали по Родине. Их ностальгия проявлялась лишь в том, что всем приезжающим родственникам они рассказывали, как тут тяжело и как в России легко и понятно.

Но возвращаться никто не хотел.

Любая свежая кровь была тут на вес золота: новые люди привозили новую Россию, новый язык, новые политические взгляды и новую почву для хейтинга местных порядков.

Зо казалось странным, что они все работали друг у друга, снимали друг у друга жилье, машины, двигались по карьерной лестнице сообща, и, с кем бы ты ни заводил разговор на улице или на работе, все нити так или иначе приводили к какому-нибудь D.F. Sokolov, профессору лаборатории или начальнику департамента по разработке искусственного интеллекта. И теперь Зо была одной из них.

Они с Филиппом сняли маленькую квартиру на углу Вашингтон-стрит.

Это было близко к его лаборатории, где он днями напролет изучал способность клеток делиться вечно. Технологии редактирования генома были на самом пике популярности. Филипп занимался исправлением ошибок в ДНК в рамках программы ЭКО. Геном человека был расшифрован, более того, был полностью сопоставлен с фенотипом, т.е. физическими и психическими признаками. Теперь дело было только в совершенствовании методики вмешательства.

Люди хотели идеальных детей. Если можно было поправить кривой нос, неточную линию рта или близорукость, то почему нет?

Тогда же они познакомились с Марией. Ей было 45, и она много лет наблюдалась в клинике Филиппа. У нее было двое детей: с идеальной кожей, лазурными глазами и светлыми волосами – точно с рекламы Киндер-шоколада. Сама она не была красивой: серые, даже темно-белые глаза, и копна русых волос были самым привлекательным в ней. Она была очень светской: дежурно улыбалась на приемах, всегда выбирала только альпийское просеко и умела носить почти вульгарные наряды с дорогим шиком. Ее дешевая сексуальность, в которую вкладывались десятки тысяч долларов в год, была именно тем, что нравилось большинству мужчин. Она пила их вожделение с наслаждением 16-летней школьницы, порхала мотыльком от цветка к цветку, не увлекаясь всерьез. Она родила двоих детей, спасавших ее от одиночества зимними вечерами, и отправляла их в Гарвардские научные лагеря на лето, весну и осень.

Она познакомилась с Филиппом на очередной презентации их лаборатории: он рассказывал о выявленной корреляции, благодаря которой можно было корректировать личностные характеристики детей. Это означало не только победу над аутизмом, шизофренией и депрессией. Это значило, что теперь можно было не повторять дважды, не спорить о цвете колготок и не терпеть бесконечные слезы по отнятым игрушкам.

Филипп курировал проект, на участие в котором согласилось всего несколько семей. Для продолжения им были нужны инвесторы, поэтому он подготовил презентацию с видео, на котором дети терпеливо ждали, пока мамы накрасят ногти, наинстаграммятся, попьют кофе, вдыхая утренний туман над озером.

Сначала он показал эти видео Зо. Филипп почему-то очень ярко запомнил, как она сидела на их новом изумрудном диване, укутавшись в плед, – им приходилось экономить на отоплении – и смотрела на экран широко раскрытыми глазами, инстинктивно обнимая свой живот. «Уже 7-ой месяц!» – подумал с восторгом Филипп, и от волнения его сердце застучало быстрее.

– Какой кошмар, – пробормотала Зо.

Филипп сел рядом, обнял ее и притянул к себе.

– Что?

– Эти дети. Вообще дети из пробирок, из инкубаторов.

– Почему?

– Они все какие-то ненормальные.

Он рассмеялся.

– Зо, что ты такое несешь?

– Не говори мне «несешь».

– Прости.

– У них всех есть какая-то атрофия чувств.

– Зо, какая, нафиг, атрофия чувств?

– Ребенок – часть природы. В нее не надо вмешиваться.

– Это нам с тобой повезло. А как же люди, которые не могут иметь детей?

– Это природа, Филипп. Судьба. Это все равно, что жаловаться на отсутствие кокосов в Мурманске. Я знаю, что не имею права так говорить, но уже слишком много злоупотреблений.

– Ты имеешь в виду наши проекты?

– Их в первую очередь. А еще – все эти однополые браки, одинокие родители.

– А как же твоя работа?

– Инкубаторы?

Подразделение Зо занималось разработкой инкубаторов для недоношенных детей, и она лично наблюдала за их внедрением в госпитали. В первый ее рабочий день, ей дали под контроль кейс: ребенок родился на 30 неделе беременности с весом 490 граммов, с врожденным медленным ритмом сердца, врожденной пневмонией, перенес уже грибковый сепсис – и никак не мог дорасти до своих 2 кг для установки кардиостимулятора.

– Это то же самое, – сказала Зо. – Ты же не думаешь, что из моей Клэр вырастит такой же ребенок, как из нормального доношенного малыша?