ВТОРОЙ ДЕНЬ : понедельник

1

Утро было тихим, но не мрачным – как похороны малознакомого человека или дальнего родственника. Соблюдение социальных ритуалов вынудило бы горстку зрителей явиться – с опозданием, со стаканчиками кофе в руках. Скорбь висела бы в воздухе, как декорация, не запачкав ни одного из присутствующих.

Впрочем, это были не простые похороны, а социальные. Пришедших вело любопытство – лёгкое, не больше. Иначе это придало бы усопшему вес, которого он не заслужил. Они обсуждали случившееся между делом, как нечто нелепое, обсасывали причины, спорили о предпосылках и делали ставки на то, что будет дальше.

Если бы умерший лежал перед ними в гробу – всё равно бы не стихли разговоры. Его бы раздели, ощупали, пытаясь понять, что их оскорбило, чем он их так задел. А после растащили бы на сувениры – как приятное напоминание о чужой неудаче. Да, хоронили ещё живого. Он не стал свидетелем своего социального падения и узнает о нём гораздо позже, а сейчас его утро было очень тихим, пока…

– ОЧНИСЬ! – вскрикнул откуда-то недовольный голос.

Пот стекал по вискам в волосы. Дыхание затрудняла боль в пищеводе.

«Мерзость, как ярко. Чёрт, уже утро? Или день? Который час? Будильник не сработал. Надо проверить, вдруг кто-то в комнате. Если узнают, что ты натворила… притормози. Голова раскалывается. Что это? Кто-то стучит? Нет, это сердце колотится. Успокойся. Почему я в одежде? Где телефон? Ах, да…

Ах да, чуть не забыла —

Три килограмма зубного мыла,

Представляете, она зубы чистит мочалкой…

Кончились? Ах, как жалко.

Ну, тогда…¹

Стой, что за бред? Что-то не так. Что было вчера? Где я вообще? В прошлый раз я проснулась… Что ты опять натворила? Не могу пошевелиться… Нет-нет-нет…» – мысли путались, тонули в густом тумане, стеснявшим их.

Она с трудом разлепила веки – ресницы слиплись от засохших слёз. Матрац под ней частично провалился в щель, где отсутствовал один из прутьев. Всё тело затекло от долгого пребывания в неподвижности. Руки и ноги были туго стянуты ремнями, прочно прикреплёнными к металлическому каркасу кровати.

Распятая на кровати фигура открыла рот, чтобы позвать на помощь, но наружу вырвался лишь кислый дух похмелья, губы онемели. Она поёрзала, дёрнула ногами, попыталась приподняться – ремни не дали. Тишину нарушало лишь тиканье часов. Время тянулось мучительно долго, пока где-то рядом не послышались шаги.

– Помогите… в уборную надо, пожалуйста, – прохрипела она, давясь словами.

– Утку принесут. Щас позову, – буркнули в ответ.

– Нет… сама хочу. Вы где? Ещё тут?

Над кроватью склонилось опухшее, ещё сонное лицо. Нервно оглядевшись по сторонам – легкий риск пощекотал обыденность за жирные бока – оно принялось отстёгивать ремни, приговаривая:

– Ладно, развяжу, пока никто не видит. Только не говори, что я это… Туго же они тебя…

Девушка попробовала подняться. Всё вокруг припрыгнуло в такт её рывку, от чего её чуть не стошнило. Мутная пелена перед глазами не исчезла даже после окончательного пробуждения. Колени тут же подкосились, но её успели подхватить за плечи и небрежно усадили обратно.

– Зовут-то тебя как?

– Мая, – выдохнула она. – Отведите… что-то ноги не слушаются.

– Ещё бы, столько в отключке провалялась. Давай, опирайся.

Мая обнаружила себя на узкой больничной кровати, застеленной жёстким, застиранным бельём в катышках. Остальные койки в палате были неряшливо заправлены, но заняты спящими или отдыхающими. Вокруг раздавались звуки оживлённой суеты – торопливая ходьба, шарканье тапочек по линолеуму и приглушённые разговоры, едва различимые.

Комната представляла собой идеальный куб. Два вытянутых окна занимали большую часть одной из стен. Когда солнце достигало зенита, температура внутри поднималась на пять-десять градусов. Белые стены отражали обилие света, заставляя щуриться. По обе стороны окон в ряд стояли кровати – по четыре.

Она сидела на одной из крайних, напротив окон. За окнами неуместно радостно щебетали синички, прыгая на ветках скудно выросших ясеней. Она сидела в неподвижности, опустив руки на колени, как прилежный ученик. За этой неподвижностью скрывалась остылая борьба с памятью, проигранная заранее.

Часы пробили четырнадцать.

– Обед. Проходим на обед! – крикнули из коридора.

Тело вяло отозвалось и поплыло на звук голоса. Выйдя в коридор, Мая застыла. Пространство подрагивало, как желе. Не получалось поймать фокус. Коридор вытягивался, сжимался. Горизонт заваливался на бок. Пол норовил изогнуться под каждым шагом наблюдателя. Голова закружилась, и она прижалась к стене.

Пока она пыталась удержаться за шероховатую поверхность, коридор наполнялся людьми. В глазах двоилось – движущийся поток человеков казался бесконечным. Казалось, он подхватил её и понёс прочь, как непреклонное течение. Сопротивляться не было сил.

Воздух заполнили запахи какао и варёных яиц. За столами, почти целиком занимавшими помещение, расселись люди. Мая осталась стоять посреди зала в растерянности. С противным металлическим звоном приборы лязгали о алюминиевые тарелки.

– Есть будешь? – послышался знакомый голос.

– Нет…

– Пошли, отведу обратно. Я поела уже. Саша я, кстати. – Она глянула на Маю. – Ты всех ночью перебудила. Орала, как скотина на убое.

– Простите…

– Чего орала-то? Впервые тут?

Мая не ответила.

– Много вас таких привозят… Ты веди себя потише, поблажек здесь не бывает, сразу на вязки вернут. – Убедившись, что её слушают, она продолжила. – Сильно же тебя галоперидол вырубил. Обычно его пилюлями дают, но тебе вкололи, видать, спешили утихомирить. Я бы тоже укололась, чтобы отключить голову.

– Какой тут адрес? Машину вызвать хочу, – пробормотала Мая.

– Сложно всё, блин. Слушай, без обид, но я не хочу рисковать – вдруг ты опять в истерику? – Александра почесала затылок. – Могла бы кое-что рассказать… но лучше потом. Адрес? Да я и не вспомню его.

Саша проводила ее до кровати и скрылась.

«Непостижимо абсурдная история. До ужаса раздражающая. Так. Почему. Я. Здесь? Гипотеза. Ещё одна гипотеза. И ещё. Может, я просто возьму и уйду? Есть ли здесь хоть какие-то правила? На ноль делить нельзя – но кто мне помешает? Соберись. Надо подумать. Нельзя думать. Мне нельзя…», – в голове Маи метался хаотичный поток мыслей, рваный и беспокойный, пока её не вырвал из оцепенения удивлённый возглас

– О, Акальская очнулась! Кто тебя отвязал?

– Не знаю…

– Чего к нам не пошла? – возмутилась тучная медсестра, нависая над ней, как облако, но, прежде чем Мая успела ответить, та отвернулась и громко оповестила:

– Ещё раз повторяю для непонятливых. Не нужно никого развязывать, тем более без согласования. Обращайтесь на сестринский пост. Это последнее китайское предупреждение, не доводите меня, в следующий раз я приму меры и… – продолжило что-то изрыгаться из её рта, затем она бросила через плечо: – Акальская, за мной, тебя ожидает врач.

Каждый шаг отдавался тяжестью в ногах, но Мая заставляла себя двигаться. Пройдя через длинный коридор, ведущий к столовой, сестра остановилась перед столами. Только сейчас Мая заметила в её руках увесистую связку ключей. Дверь была заперта на два замка. За ней находился вход в другой коридор. Он отличался от других. В нём преобладали тёплые оттенки: оливковые обои, открытые шкафы из тёмного дерева, набитые книгами, коричневые диваны и терракотовый паркет.

– Заходи, – сказала сестра, ткнув пальцем в приоткрытую дверь, – я тут подожду.

2

За массивным столом, заваленным стопками бумаг и папок, сидела женщина, склонив голову в задумчивости. В глаза сразу бросались её рыжие волосы. Точь-в-точь морковка.

– Присаживайся, – пригласила она, не глядя на гостью. – Подожди минутку. Я закончу, и побеседуем.

Кабинет освещали настольная лампа и слабые лучи солнца, проглядывающие из-под штор. Сбоку от стола, вплотную, расположилось низенькое кресло. Девушка села в него и принялась постукивать пальцами по подлокотнику.

– Не переживай, хорошо? – отвлекшись от своих записей, обратилась к ней женщина. Под этим углом ее лицо скрывала тень, отбрасываемая светом лампы, но Мая телом почувствовала ее внимательный взгляд.

Она не ответила, отвернувшись от точки, где, по её предположению, находились глаза. Зрительный контакт казался ей слишком интимным. Поэтому она избегала смотреть незнакомцам в лицо. Отчасти, во избежание вопросов про заболевание, из-за которого её глазные яблоки неконтролируемо двигались из стороны в сторону. Отчасти, из-за убежденности в том, что незнакомцы хотя бы из вежливости должны избегать зрительного контакта, чтобы не обязывать друг друга к мышечному спазму губ, кивку головы или еще хуже – приветствию и дальнейшему диалогу. Новые знакомые удивлялись тому, что она редко смотрит им в лицо, но списывали это на расстройство. Ну и в большей степени – чтобы не провоцировать неловкость, растущую прямо пропорционально продолжительности взгляда.

– Итак, меня зовут Ирина Васильевна, я буду твоим лечащим врачом, – представилась она, после чего в комнате вновь повисла пауза. – Скажи, пожалуйста, ты понимаешь, где находишься?

Мая настойчиво сопротивлялась явным признакам, свидетельствующим о характере заведения, но большее не могла опровергать своё присутствие в нем.

– В психиатрической больнице, – дрожащим голосом ответила фигура.

– Верно…

Девушка почувствовала давление в области брюшной полости. Внутренние органы тесно прижались друг к другу, пытаясь вытолкнуть воздух, бывший меж ними вверх. Оказывается, воспоминания о вчерашнем (вчерашнем-ли?) вечере деликатно кружились где-то сверху, пока в эту секунду больно не рухнули на неё стодевяностокилограммовым пианино.

– Давай уточним твои данные. Назови полное имя и дату рождения.

– Акальская Мая Анатольевна. 17 августа 2004 года.

– Полных лет?

– 21.

– Аллергические реакции на лекарства? – размеренно вела интервью Ирина Васильевна.

– Нет, – глухо ответила Мая, замечая, что поверхности кабинета начинают стекать куда-то вниз. – Когда я смогу поехать домой?

– Пока сложно сказать. Нам нужно понаблюдать за тобой.

– Как долго… – голос сорвался, но продолжил, сбиваясь и задыхаясь: – Я не могу тут находиться. Мне никак нельзя пропускать… подвести… меня же отчислят…

– Спокойно, спокойно… – сказала врач, вставая.

В горле застыл воздух, вызывая удушье. Глаза переполнились слезами. Они на мгновение застыли на кончиках ресниц, пока солёными ручейками не пролились по щекам.

– Держи, выпей, это просто пустырник.

Мая жадно выпила стакан, и приступ удушья отпустил.

– Это же незаконно. Меня нельзя удерживать… Я совершеннолетняя и не давала согласия… никому не угрожаю… – едва разбиралось сквозь пошмыгивания.

– Верно наполовину. Я понимаю, что ты обеспокоена сложившейся ситуацией, но твоё состояние требовало экстренной помощи. Как только мы убедимся, что тебе ничего не угрожает, обсудим дальнейшие шаги.

– Просто нелепо. Я говорила фельдшеру, что это случайность. Да я даже скорую не вызывала, – гнев коснулся её разума, но сразу сменился жалостью к себе. – Один из санитаров… он встал коленом мне на грудь. Может, сломал рёбра. Мне… мне тяжело дышать… – девушка резко подтянула колени к груди, пытаясь спрятаться от возвращающейся паники.

– Они действовали в связи с инструкцией. Сейчас я не вижу перед собой одиозного человека, но ночная сестра из приёмного покоя передала мне, что ты отказывалась пройти в палату, сопротивлялась при попытках персонала отвезти тебя. В общем и целом, впала в глубокое бредовое состояние, которое угрожало спокойствию других пациентов и из которого тебя не могли вывести на протяжении получаса…

Девушка притихла. Страх. Страх подспудно пустил свои корни, сплетаясь с затаёнными чувствами. Этот страх был чем-то новым, и отличался своей агрессивностью, однако пока сдерживался эффектом препаратов. Мая повесила на него ярлык «Утрата контроля».

– Пока я назначу тебе анксиолитики и витамины группы B, – вынесла свой вердикт Ирина Васильевна.

– Что за анксиолитики?

– Они помогут тебе справиться с тревожностью.

– Мне нужно позвонить, – обессиленно попросила Мая.

– Средства связи выдаются раз в неделю, по средам.

– Какой сегодня день недели?

– Понедельник. Скоро сможешь связаться с родственниками. – Врач заглянула в настольный календарь. – Встретимся завтра. До свидания, Мая.

Девушка выползла из кабинета на ватных ногах.

3

Страх потерять контроль на миг встряхнул её, как слабый разряд тока, но тут же растворился, оставив после себя лишь вязкую, снулую усталость. «Ты просто смотришь, как жизнь проходит, и даже не уверен, что она твоя» – как текст в бегущей строке новостей пробежала мысль и сразу же исчезла.

Память утянула её в вечер перед госпитализацией, но громче вспоминались другие дни.

Дни, когда она не могла подняться с кровати. Руки превратились в верёвки, болтающиеся вдоль тела и больше не принадлежавшие ей. Голова клонилась от собственного веса. Так действовала она. Зреющая годами безысходность. Мозоль, обросшая толстым, противным слоем апатии. Сколько дней длилась эта кома? Недели? Месяцы?

А потом что-то зашевелилось.

Словно муха – маленькая, назойливая – завозилась в глубине. И тут же их стало больше: сонм крошечных лапок, они расползлись по нутру. Хотелось отряхнуться, почесаться.

Тогда она влила в себя пол-литра виски, чтоб набраться смелости решить эту проблему раз и навсегда. Всё бы получилось, если бы не эти добропорядочные тургеневские девушки.

Мая прочно вписалась в косяк, что резко выдернуло ее из воспоминаний.

В коридоре пахло хлоркой и чем-то кислым, будто кто-то забыл вынести мусор. Издалека доносился скрип кроватей и чьи-то еле слышные стенания, растворявшиеся в эхо высоких потолков.

Она вернулась в свою клетку-кровать будучи в вегетативном состоянии и очень быстро заснула. Один день заканчивался. Другой – только начинался.

ТРЕТИЙ ДЕНЬ : вторник

4

Проснувшись, Мая с трудом выуживала обрывки ретроспективы, еще не вспомнив, где находится. Этот чудесный миг после пробуждения, когда вся твоя личность рассыпана на составляющие по Рубинштейну или Юнгу, не важно. Пробел длиною в аттосекунду между вздохом и выдохом.

Но этот миг не длится дольше необходимого. Сторонний наблюдатель – вечный смотритель маяка – всегда возвращается, чтобы проверить механизмы, подкрутить шестерёнки, собрать всё воедино и снова запустить. Нет бы хоть раз взять на себя управление. Погасить этот проклятый свет, что режет ей глаза и дать немного отдохнуть.

– Приём лекарств! – позвали из коридора.

Выглянув в коридор, Мая увидела, что очередь уже выстроилась вдоль высокой стойки. Две сухие медсестры стояли рядом с большим прозрачным кувшином, наполненным водой, одноразовыми стаканами и колпачками с таблетками. Выглядели они так, будто готовились к броску вперёд, как борзые, загоняющие зверя. Напряжённая шея, сосредоточенный взгляд и крепкие идеологические убеждения касательно… или что ими там руководит, помимо явного комплекса Бога. Первая сестра выдавала таблетки, вторая проверяла рот: внимательно у новеньких и менее заинтересованно у постояльцев.

– Рот шире. Вот так. Поживее. Не тормозим! Следующий.

В коридоре было прохладно. Мая стояла в хвосте очереди, но она двигалась резво.

Линолеум под ногами был стёрт до матового блеска в центре, а по краям потемнел от грязи, въевшейся за годы. Она провела пальцем по стене – штукатурка крошилась, оставляя на коже мелкую пыль. Ей захотелось слизнуть ее с пальцев, но она удержалась.

Часы на стене показывали полседьмого утра. Она пыталась вспомнить, когда в последний раз вставала так рано. Наверное, в школе, но не в старших классах, а ещё раньше, в средних. В старших классах она уже съехала от родителей и перестала приезжать раньше второго урока. Даже самые терпимые преподаватели жаловались на неё в последнем полугодии перед выпуском. Казалось, это было где-то далеко.

Теперь она упрямилась перед любым навязанным распорядком дня. Полжизни она провела в тисках этих обстоятельств. Заправленная по линеечке кровать. Подушка острым уголком вверх. Подъём и отбой, все приёмы пищи, расписание уроков, время для выполнения домашних заданий, даже банные процедуры – всё контролировалось семь дней в неделю в школе-интернате.

5