20 апреля 2010 г

Утро выдалось ясным и теплым, с легкой апрельской свежестью и запахом сырости. Вода в Разливе стояла спокойная, с едва заметной рябью молочного цвета. Когда-то это место считалось глухоманью, берег покрывали заросли камыша, дороги были непроходимыми. Теперь здесь организовали зону отдыха близлежащего города Сестрорецка. Лес стал лесопарком с асфальтированными дорожками, скамейками, пикниковыми лужайками и удобными спусками к воде. Прежними остались только заросли камыша. Они шуршали сухими листьями, что-то нашептывая ветру, ветер отвечал им тихим завыванием. Если бы камыши умели говорить, они многое бы рассказали и тем самым очень помогли бы следствию. Тогда бы стало ясно, кто побывал на этом берегу и кто засадил нож в голову лежавшему в камышах мужчине. Но камыши продолжали шуршать, ничуть не желая прояснить картину, и следственной группе приходилось работать, как обычно, – без посторонней помощи.

Пенсионер Федор Цветков каждое утро совершал забег вдоль озера. Рядом с ним бежал его фокстерьер Кеша. Кеша был большим лентяем и все время норовил рвануть напрямки, сокращая дистанцию. Еще он любил всюду совать свой нос – то за птицей погонится, то к велосипедисту прицепится, – в общем, компаньон для спорта из Кеши был сомнительный. Этим утром Цветков, как всегда, трусцой бежал по дорожке, Кеша скакал рядом, то отставая, то забегая вперед. В какой-то момент песик перестал попадаться на глаза, и пенсионер почуял неладное.

– Кеша, сукин сын! Куда ты делся?! – выругался Цветков. Он был очень недоволен, что приходится прерывать тренировку.

Со стороны Разлива послышалось тявканье. Смачно сплюнув, пенсионер неохотно свернул с дорожки на свежую весеннюю грязь и направился к побережью.

– Кеша! – позвал он еще раз. Питомец на зов не шел, он стоял на песке и лаял на камыши.

– Я подхожу, а там этот лежит. Вроде прилично одет, на бомжа не похож, – объяснял позже Цветков прибывшим по его звонку милиционерам.

– Дня три он тут примерно, – предположил эксперт Николай Потемкин, осмотрев покойника.

Убитому было тридцать четыре года, звали его Александром Леонидовичем Рыжиковым. Все это стало известно из водительского удостоверения, обнаруженного в его нагрудном кармане. Рыжиков был одет в добротную спортивную куртку поверх тонкого свитера, в синие фирменные джинсы и легкие итальянские туфли. Нож, которым его убили, был не простым, в том смысле, что такие ножи не продаются в обычном хозяйственном или охотничьем магазине. Деревянная ручка с наклейкой из органического стекла, на ручке выжжен узор, напоминавший африканские мотивы – то ли буквы, то ли просто какие-то каракули. Определенно, нож самодельный.

– Хоть что-то, – пробурчал капитан Юрасов. Он знал, что дела вроде этого, когда труп обнаруживают где-нибудь в безлюдном месте, легко не раскрываются, а самодельный нож – это какая-никакая, но подсказка. Выделялась еще одна деталь – нож всадили ровнехонько в переносицу покойного.

– Чтобы так метко швырять ножи, нужна особая сноровка, – сказал Потемкин, словно читая мысли Антона.

– Что ты имеешь в виду? Его убил профессионал?

– Не обязательно. Хотя, возможно, убийца имеет отношение к цирку, скажем, работает – или работал – метателем ножей. А может, он военный из специального подразделения, где требуется отличное владение холодным оружием. Но чтобы воткнуть нож таким образом достаточно просто хорошей тренировки. Вполне вероятен и любитель. Силы тут особенной не требуется, надо лишь обладать поставленной рукой. Убийцей может быть и женщина, но тогда рост у нее не ниже, чем у Рыжикова, то есть метр восемьдесят.

– Это уже фотомодель какая-то получается, они все долговязые. – Юрасов сам имел рост под сто восемьдесят и поэтому девушек выше себя считал долговязыми. – Такую дылду и найти легче. Среднестатистические женщины гораздо ниже… А это что? – прервал он собственные рассуждения, увидев, как эксперт извлек нечто из кармана убитого.

– Колечко с рубинами, семнадцатый размер, – определил на глаз Николай.

Он показал Юрасову кольцо из белого золота с тремя крупными камнями темно-красного цвета, похожими на слезы, выплаканные раненым сердцем. Их обрамляла звездная россыпь сверкающих бриллиантов. Кольцо было красивым и изящным. Несомненно, оно предназначалось для женщины.

– Точно. Дело не обошлось без фотомодели, – утвердился в своей догадке Юрасов.

Андрей Владимирович Левашов, подтянутый, но с уже обозначившимся брюшком, шатен, с едва заметной проседью на висках, сидел в коридоре РУВД, ожидая назначенного времени. Он явился заранее и вид имел крайне обеспокоенный и печальный.

– Кто же мог подумать, кто же мог подумать… – запричитал Левашов на манер деревенской кликуши, когда Юрасов пригласил его в кабинет и завел разговор о Рыжикове.

– Как вы думаете, что его могло привести на берег озера?

– Не знаю. Он был непредсказуемым, и если мы не назначали совместную встречу, он о своих планах никогда не извещал.

– Когда вы его видели в последний раз?

– В прошлую пятницу. Да, именно тогда. Мы встретились в нашем офисе, обсудили один проект, а потом я поехал по своим делам, а он остался работать.

– И с тех пор вы ему не звонили?

– Нет, а зачем? Мы с ним все срочные рабочие вопросы уже решили.

– Что вы можете сказать о личной жизни вашего друга?

– Он никого, и меня в том числе, в нее не посвящал. У него всегда были женщины, но долго они не задерживались.

– При нем было найдено кольцо. Вот это. – Юрасов положил перед Левашовым кольцо с рубинами. – Для кого оно предназначалось?

– Не знаю. Никогда раньше этого кольца не видел. Может, для очередной подружки? Саня был нежадным и легко делал дамам подарки.

Из наведенных справок следовало, что Александр Рыжиков вырос в интернате, куда отдали его любившие выпить родители. Отец Александра умер одиннадцать лет тому назад, а мать, Зоя Ивановна, до сих пор проживала на станции Горская. Раньше Горская была поселком, с одинаково бедными деревянными домами, с водопроводом на улице и печным отоплением. Теперь она превратилась в дачный поселок, из-за своей близости к городу и Финскому заливу ставший весьма престижным. Богатые многоэтажные коттеджи постепенно вытесняли старые деревянные домики, их оставалось все меньше и меньше. Но избушка Зои Ивановны упрямо продолжала торчать среди новостроек, как сорняк на розовой клумбе. Старая, с пустыми глазами на испитом лице, в туфлях со стертыми до пятки каблуками и в мужской рабочей фуфайке, женщина сама напоминала никому не нужный сорняк, который не раз уж выкорчевывали, а он вопреки всем законам жизни продолжал существовать.

Спрашивать о жизни сына Зою Ивановну было бесполезно. На явившегося к ней с расспросами Кострова она отреагировала равнодушно, лишь бессмысленно хлопала выцветшими глазами и бормотала что-то невнятное. Разговор наладился только после того, как Михаил достал из портфеля бутылку «Столичной» и поставил ее на засиженный мухами стол в кухоньке-живопырке с засаленным крохотным окошком.

– Сразу видно, приличный человек, – похвалила Зоя Ивановна гостя. – Не с пустыми руками пришел!

Хозяйка мигом «организовала» две замызганные рюмки. Подумала немного и протерла их сомнительного вида полотенцем, больше походившим на тряпку. Рюмки от этого чище не стали, но это ее ничуть не смутило. Аккуратно, чтобы не расплескать, Зоя Ивановна наполнила их водкой.

– Земля пухом! – произнесла она тост и махом опустошила рюмку. Костров лишь пригубил напиток.

– Стоп, – остановил он вошедшую во вкус хозяйку. – Потом допьете. Вы давно видели вашего сына?

– Ой, давно. Совсем давно! Сколько я его нянчила, сколько бессонных ночей провела, а он мне чем ответил? Продукты привезет раз в месяц – и поминай, как звали. Разве я, старая, больная, ему нужна? Столько ночей бессонных, столько ночей…

– Так когда он вам продукты в последний раз привозил?

– Не помню. Да ты сам посмотри в холодильнике, если он полный, то сына мой на днях и был, а если там пусто, то уж, значит, недели три как прошло, не меньше.

Миша открыл новый двухкамерный холодильник, выделявшийся своим чистым обликом среди прочего кухонного хлама. Холодильник был забит до отказа всякой снедью. Он взял пакет с помидорами, на котором белел ценник с датой – семнадцатое апреля и время – двенадцать двадцать две. Рыжиков был убит около шестнадцати часов того же дня. Горская находилась рядом с Разливом. Получалось, что Рыжиков в субботу закупил продукты, отвез их матери, а потом зачем-то приехал на берег озера.

– Скажите, Зоя Ивановна, в котором часу у вас был сын, приехав сюда в последний раз?

– Не знаю, я его не видела. Спала, наверное. Или к Савельевне на станцию ходила. Сын со мной разговаривать не желает, о чем ему со старой больной матерью говорить? Приедет, как кот, сам по себе, выгрузит харч и уедет. Вон холодильник какой огромный купил. Откупился! А мать ему не нужна. Зачем ему мать?

Александр Рыжиков был зарегистрирован в Петербурге, на Малой Посадской улице. Там же он и проживал. Он совместно с Андреем Левашовым являлся совладельцем туристической фирмы «Удача». Фирма процветала, и никаких претензий со стороны госслужб к ней не имелось. После смерти Рыжикова его часть капитала переходила к Зое Ивановне, поскольку никаких других родственников он не имел. Левашов был не только партнером Рыжикова по бизнесу, но и его другом. Поэтому и стал первым подозреваемым.

– Бизнес без трений не бизнес. Наверняка они что-нибудь не поделили. Наша задача – выяснить, что именно. Оттуда и плясать, – размышлял вслух следователь Тихомиров. – То, что доля Рыжикова достанется его матери, наводит на мысль, что Левашов постарается ее выкупить. Пожилую женщину, неискушенную в финансовых вопросах, легко обмануть и завладеть фирмой целиком. Наверняка Левашов преследует именно эту цель.

Оперативники были согласны со следователем. Мотив у Левашова, хоть и завуалированный, но имелся налицо. Доля Рыжикова, выраженная в цифрах, выглядела внушительно. «За такую и убить не грех», – подумал Антон.