Посвящается моим сестрам

Мари Моррисон

и Энн Маклауд

моим друзьям

Полу Бейли

и Бриджет Ханниган

памятуя

о моей подруге

Саре Дэниэл

и посвящается

моей закадычной подруге

Саре Вуд

Стояла летняя ночь, и в большой комнате с открытыми окнами в сад они беседовали о выгребной яме.

Вирджиния Вулф

Боже, сохрани мне память!

Чарльз Диккенс

Как ни безбрежна тьма, мы должны излучать свой свет.

Стэнли Кубрик

 
Я вспомнил, как тот человек,
женщина иль мужчина, отвел меня в дальнюю
горную солнечную страну, где я научился счастью,
всего лишь минута – в камине теплилось пламя,
но оно сожгло бы все беды дотла,
если б могло: зола, подобная той, о которой скорбим,
пока гробы с обыденным ужасом рушатся
в рев, и дым, и свет, и почти ничто.
Не совсем уж ничто – его воспеваю, о нем пишу.
 

Эдвин Морган^[1]

 
Она тепла!
 

Уильям Шекспир

Ali Smith

Summer

* * *

Все права защищены. Книга или любая ее часть не может быть скопирована, воспроизведена в электронной или механической форме, в виде фотокопии, записи в память ЭВМ, репродукции или каким-либо иным способом, а также использована в любой информационной системе без получения разрешения от издателя. Копирование, воспроизведение и иное использование книги или ее части без согласия издателя является незаконным и влечет уголовную, административную и гражданскую ответственность.

Copyright © 2020 Ali Smith

All rights reserved

© Нугатов В., перевод на русский язык, 2021

© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2021

1

Все говорили: «Ну и?»

Типа «ну и что?». Типа «пожимали плечами», или «что мне, по-вашему, нужно делать?», или «на самом деле мне похер», или «вообще-то я это одобряю, меня это устраивает».

Ладно, не все так говорили. Это просто разговорное выражение наподобие фразы «все так делают». Я хочу сказать, эта пренебрежительная интонация тогда была четким маркером конкретного времени, чем-то вроде лакмусовой бумажки. Примерно тогда стало модно вести себя так, словно тебе все равно. И модно стало твердить, что люди, которым не все равно или которые так говорили, либо безнадежные неудачники, либо просто выпендриваются.

Как будто это было в прошлой жизни.

Но это не так – прошло буквально несколько месяцев с тех пор, как людей, проживших в этой стране всю жизнь или большую ее часть, начали арестовывать и угрожать им депортацией или депортировать: «Ну и?»

С тех пор как правительство прекратило работу собственного парламента, поскольку тот не смог добиться результата, который был нужен правительству: «Ну и?»

С тех пор как многие люди проголосовали за то, чтобы к власти пришли люди, кто смотрел им прямо в глаза и лгал: «Ну и?»

С тех пор как один континент сгорел, а другой растаял: «Ну и?»

С тех пор как власти предержащие по всему миру начали делить людей на группы по религиозному, этническому, половому, интеллектуальному признакам или по признаку политического инакомыслия: «Ну и?»

Хотя нет. Правда. Не все так говорили.

Далеко-далеко не все.

Миллионы людей так не говорили.

Миллионы и миллионы по всей стране и по всему миру замечали ложь, дурное обращение с людьми и с планетой и открыто об этом высказывались – на маршах, в акциях протеста, писали, голосовали, говорили, занимались активизмом, по радио, на телевидении, в социальных сетях, твит за твитом, страница за страницей.

В ответ на это люди, знавшие силу слов «ну и?», говорили по радио, на телевидении, в социальных сетях, твит за твитом, страница за страницей: «Ну и?»

Я хочу сказать, что могла бы всю жизнь перечислять, рассуждать и демонстрировать при помощи документов, графиков, примеров и статистических данных то, чтó, как наглядно показала история, происходит, когда мы равнодушны, и каковы последствия политического культивирования равнодушия, но всякий, кто захочет опровергнуть мои доводы, моментально отмахнется своим язвительным кратким

«ну и?»

Ну и…

Лучше я опишу здесь то, что однажды увидела.

Это кадр из фильма, снятого в Великобритании лет семьдесят назад, вскоре по окончании Второй мировой войны.

Фильм был снят в Лондоне молодой художницей, приехавшей в город из Италии, когда Лондон был одним из множества мест, которые пришлось заново отстраивать в те годы, чуть ли не в прошлой жизни, после того как десятки миллионов людей всех возрастов по всему миру умерли раньше срока.

Это кадр с мужчиной, несущим два чемодана.

Мужчина изящный, молодой, растерянный и робкий, в щеголеватой шляпе и пиджаке, с легкой, но в то же время отягощенной походкой. Ясно, что она была бы отягощенной, даже если бы он и не нес два чемодана. Он серьезный, стройный, задумчивый, страшно бдительный. Его силуэт вырисовывается на фоне неба, поскольку он балансирует на очень узком кирпичном выступе, проходящем вдоль края высокого здания, и по всей его длине мужчина радостно, безрассудно пляшет, а за спиной у него – помятые лондонские кровли; нет, если точнее, эти крыши далеко внизу под ним.

Как он может идти так быстро и при этом не упасть с края здания?

Как его действия могут быть такими сумасбродными, но столь грациозными, такими назойливыми и столь беспечными?

Как он может размахивать вот так в воздухе этими чемоданами и при этом сохранять равновесие? Как он может двигаться на такой скорости рядом с обрывом?

Почему он рискует всем?

Нет смысла показывать стоп-кадр или фото. Это движущееся изображение в полном смысле слова.

Всего несколько секунд он исполняет безумный, но веселый и дерзкий танец над городом, слишком уж быстро двигаясь по зигзагообразному выступу шириною в один кирпич.

Ну и:

Стану ли я героиней повествования о собственной жизни, – говорит мать Саши.

Затем она говорит: Саша, что это? Откуда это?

Саша завтракает, глядя в свой телефон, в гостиной. Громкость на телевизоре повышена на несколько лишних делений, и мать его перекрикивает.

Не знаю, – говорит Саша.

Она говорит это на обычной громкости, так что вполне возможно, мать ничего не услышала. Хотя это и не имеет значения.

Героиня собственной жизни, – мать ходит взад-вперед по комнате, повторяя это снова и снова. Героиня собственной жизни, затем что-то про место, которое следует занять. Откуда это?

Как будто это так важно.

Саша качает головой, но так, чтобы не было заметно, что она ею качает.

Мать не догадывается.

Примерно то же самое произошло вчера вечером из-за цитаты, которую Саша нашла в интернете для сочинения о прощении, заданного Мерчистоном к сегодняшнему уроку. В знак того, что прошла неделя после Брекзита, всех заставили написать сочинение на тему «Прощение». Саша очень подозрительно относится к прощению. Сказать «я прощаю тебя» – все равно что сказать «ты хуже меня, и у меня моральное или должностное превосходство».

Но за такое правдолюбие Мерчистон снижает оценку на балл, и весь класс теперь точно знает, как следует отвечать, чтобы получать нужные отметки.

Ну и, поскольку сочинение надо сдать уже сегодня, вчера поздно вечером Саша подобрала в Сети пару цитат.

«Как благочестиво высказался писатель прошлого столетия, «прощение – это единственный способ обратить вспять необратимый ход истории».

Мать снова вошла в ее спальню без стука и посмотрела на экран через Сашино плечо.

Вот это хорошо, эта цитата, – сказала мать. – Мне нравится.

Мне тоже нравится, – согласилась Саша.

А «благочестиво» – подходящее слово? – сказала мать. – Это звучит не благочестиво, а, скорее, философски. Разве это религиозный автор? Кто это написал?

Да, это религиозный автор, – сказала Саша, хоть сама была и без понятия, не знала, кто это написал, и написал слово «благочестиво», потому что оно хорошо звучало в предложении. Но теперь, когда мать дышала ей в затылок, разглагольствуя о том, кто же автор, Саша открыла поисковик и набрала слова «необратимый», «ход», «история». Появилась цитата.

Какое-то европейское имя, – сказала она.

А, это Арендт. Ханна Арендт^[2], – сказала мать. – Мне бы хотелось прочитать, что Арендт пишет о прощении, очень хотелось бы прочитать об этом прямо сейчас.

«Забавно», – подумала Саша, учитывая, что мать с отцом уже очень долго ничего друг другу не прощали.

Хотя вряд ли я назвала бы ее религиозным автором, – сказала мать. – Что за источник?

Brainyquote, – сказала Саша.

Это не источник, – сказала мать. – Там приводится первоисточник? Посмотри. Не приводится. Это ужасно.

Brainyquote – и есть источник, – сказала Саша. – Там я и нашла цитату.

Нельзя же указать Brainyquote в качестве источника, – сказала мать.

Можно, – сказала Саша.

Нужна ссылка на первоисточник, – сказала мать. – Иначе непонятно, откуда взяты слова Ханны Арендт.

Саша показывает экран. Поворачивает его к матери.

Brainyquote. Quotepark. Quotehd. Azquotes. Facebook. Goodreads. Picturequotes. Quotefancy. Askideas. Birthdaywishes.expert, – сказала она. – Все эти ресурсы появляются, если набрать фрагменты цитаты. Это лишь топовые источники. Ее слова на массе сайтов цитируются.

Нет, ведь если эти сайты лишь утверждают, что цитируют ее, этого недостаточно, – сказала мать. – Ты должна просмотреть все эти сайты, чтобы выяснить, что они на самом деле цитируют. Контекст. Это важно.

Ну да, но мне этого знать не надо, – сказала Саша.

Ну да, надо, – сказала мать. – Проверь, вдруг на каком-нибудь из этих сайтов упоминается первоисточник.

Первоисточник – это интернет, – сказала Саша.

Мать ушла.

Минут на десять все затихло.

Саша снова задышала нормально.

Затем мать, просмотрев, очевидно, на кухонном ноутбуке Brainyquote, Quotepark и так далее, крикнула с первого этажа, словно Brainyquote, Quotepark и так далее оскорбили ее лично.

Ни единый из этих сайтов, ни один из них не приводит первоисточник, Саш. Я не могу найти, где Арендт это написала. Поэтому ты не должна использовать цитату. Так делать нельзя.

Ладно, спасибо, – крикнула в ответ Саша из своей спальни.

А затем продолжила заниматься тем, чем занималась, не обращая внимания на мать.

Возможно, это даже не Арендт сказала, – кричала теперь мать, уже поднявшись на середину лестницы.

Она кричала так, словно ее никто не слышит.

Это не достоверно, – крикнула мать.

Кому нужно, чтобы школьное домашнее задание было достоверным? – сказала Саша.

Мне нужно, – крикнула мать. – Тебе нужно. Нужно всем людям, которые пользуются источниками.

Для поколения ее матери треволнения о подобных вещах были «смещенной активностью», позволявшей не волноваться о реальных событиях, происходящих в мире. Но на тот случай, если мать все-таки была права, Саша сказала:

А если я отмечу в конце, что в интернете эти слова приписываются Ханне?

Она снова заглянула в интернет, чтобы найти фамилию человека, который это сказал.

Этого недостаточно, – крикнула мать, снова без приглашения войдя в комнату. – Ведь нет никаких доказательств, что Ханна Арендт когда-нибудь это говорила. А если это был кто-то другой, не получивший заслуженных лавров? Или, возможно, никто не говорил этого ни в одном первоисточнике, а кто-то где-то просто придумал, что Ханна Арендт это сказала, опубликовал фразу в Сети, а потом ее растащили по всем этим сайтам?

Тогда Ханна Арендт была бы довольна, кем бы она там ни была, – сказала Саша (на нормальной громкости, чтобы мать поняла, как сама орет). – Это было хорошо сказано.

Ты не можешь говорить за Ханну Арендт, – сказала мать (да, не на таких повышенных тонах, уже лучше). – Тебе бы понравилось, если бы в интернете что-то процитировали, а потом сказали, что это сказала Саша Гринлоу?

Я была бы не против. Я была бы довольна, что кто-то где-то решил, будто я сказала что-то хорошее, – сказала Саша.

А, ясно. Все дело в одобрении. Ты ведешь себя так, словно вы с Робертом одногодки, – сказала мать.

Нет, – сказала Саша, – если бы мне еще было тринадцать или я, боже упаси, случайно оказалась Робертом, то я бы сказала: сейчас же вернись к возрасту бессмысленного образовательного педантизма.

Перестань, Саш, – сказала мать. – Источник. Это важно. Подумай почему.

Я думаю о том, – сказала Саша, повернувшись лицом к матери, – что я учусь на правильном допустимом уровне.

Тот уровень внимательности, о котором я говорю, необходим во всем, – сказала мать, снова заговорив громче (словно громче означало правее). – А то, что ты называешь правильным допустимым уровнем, всего-навсего общественная уловка.

Ее мать уже так сильно размахивала руками в воздухе, что даже задела и раскачала абажур в Сашиной комнате.

А если бы в один прекрасный день ты проснулась и обнаружила, что по всей Сети говорится, что ты сказала то, чего никогда в жизни не говорила? – сказала мать.

Я бы просто сообщила всем, что никогда этого не говорила, – сказала Саша.

А если бы ты зашла в интернет и обнаружила, что тысячи людей все равно на тебя злятся? – сказала мать. – Если бы нечто наподобие того, что случилось с твоим младшим братом, случилось с тобой?

С таким нагромождением ничего не поделаешь, – сказала Саша. – Поэтому мне все равно, кто что думает. Лично я знала бы, что говорила правду. Я – свой собственный источник. Сходи лучше его подоставай. У меня на это нет времени.

И сходила бы. Только его нет дома, – сказала мать.

Уже десять часов, – сказала Саша. – Ему тринадцать лет. Что же ты за мать?

Такая, что старается ради обоих своих детей вопреки непреодолимым препятствиям, – сказала мать.

С этого и надо начинать, – сказала Саша.

Если бы твоя репутация была разрушена и ты не могла никуда пойти, потому что все называли бы тебя бесчестной лгуньей? – сказала мать.

Я бы их простила, – сказала Саша.

Ты бы что? – сказала мать.

Прощение, – сказала Саша, – единственный способ обратить вспять необратимый ход истории.

Наступила короткая пауза, почти похожая на паузу во время театральной постановки. Потом мать расхохоталась.

Потом Саша тоже рассмеялась.

Мать подошла и крепко обняла Сашу, сидевшую за столом.

Умница ты моя, – сказала мать.

Сашина грудь наполнилась той теплотой, о которой когда-то, еще совсем малышкой, дочь спросила мать, ведь теплота была такой приятной, и мать сказала: «Это твое внутреннее лето».

Но тебе придется стать еще умнее, – сказала мать, все так же крепко ее обнимая. – Умные девочки должны превзойти…

Правильный допустимый уровень ума, – сказала Саша, уткнувшись матери в бок.

Это было вчера вечером. Сейчас утро следующего дня. Саша пробралась сюда, чтобы попытаться спокойно позавтракать, просматривая у себя на телефоне новости и все посты на фейсбуке подряд. Но покоя нет. Мать бродит по гостиной, что-то выкрикивая и размахивая чашкой кофе, причем жидкость порой расплескивается и проливается на паркет: Саше уже пару раз пришлось переставлять портфель.

Телевизор включен слишком громко, а дикторы новостей в студии и за ее пределами тоже бродят и бредят в своей привычной сюрреалистической манере. После того как Саша посмотрела передачу, где знаменитости наряжаются в костюмы с огромными головами и поют песни, а жюри и публика пытаются угадать, кто под маской, Сашу осенило, что вообще-то все и вся на телевидении похожи на людей в масках. Однажды увидев, больше нельзя это развидеть.

«Снимите ее! Снимите ее!» – кричат жюри и публика знаменитости, которая проигрывает и вынуждена снять маску, чтобы люди могли наконец увидеть, кто скрывался под ней все это время.

Саша однажды слышала, как орава мужиков кричала девушке возле причала:

«Сними ее!»

Стану ли я, – говорит мать, – героиней повествования о собственной жизни. Или это место… место… займет кто-нибудь другой. Займет.

Просто поищи, – говорит Саша.

Нет, – говорит мать.

Я поищу за тебя, – говорит Саша.

Нет. Не надо, – говорит мать.

Это «не надо» мать говорит со всей возможной свирепостью: в последнее время мать постоянно все забывает и старается никогда не искать в интернете то, что забыла. «Какая же я климактеричка. Это все из-за климакса». Словно можно избежать неизбежного, просто выкрикнув его название. Она старается заставить себя вспомнить, а не искать ответа. На практике это означает, что мать полчаса всех достает, а уж потом заходит в интернет и ищет то, чего там она не может вспомнить.

Займет кто-то другой, – говорит она. – Займет ли это место кто-то другой. Ради бога, Саш, сделай потише, чтобы я могла слышать свои мысли. Чтобы я могла слышать, что у меня их нет.

Не могу. Он куда-то ее засунул, – говорит Саша.

Роберт уже ушел в школу. Один из его недавних приколов – повысить громкость на телевизоре на несколько лишних делений и спрятать дистанционку, потому что от телевизора можно чего-то добиться только при помощи дистанционки. Кнопка «вкл/выкл» наверху больше не работает (телевизор довольно старый: отец унес новый в соседний дом, когда съехал). Если выдернуть телевизор из розетки, есть опасность, что он не включится снова. Потому его и никогда не выдергивают.

На экране сейчас чересчур громко передают новостной репортаж о евангелическом митинге, как-то связанном с американским президентом.

Позвони ему, – говорит мать. – Может, он с папой.

«Папа из соседнего дома». Типа ситком для маминого поколения.

Вряд ли, – говорит Саша.

На всякий случай, – говорит мать.

Саша звонит на мобильный Роберта. Тот сразу переключается на автоответчик.

Выключен, – говорит Саша.

Ну разумеется, – говорит мать. – Постучу в стенку.

Вряд ли он там, – говорит Саша.

Эшли больше не впустит к себе Роберта, потому что он: 1) своровал ее арфочку, на которой она играет свои валлийские мелодии, 2) продал инструмент в «Кэш Конвертерс»^[3], а потом отдал Эшли вырученные деньги в конверте, словно делая одолжение, и 3) сказал Эшли (хоть она и валлийка, то есть вообще-то британка), что в этой стране ее рады видеть разве что как туристку.

Мерси берет библейский пояс долларовым приступом, – говорит телерепортер. – Они называют ее великой белой надеждой.

Все так, Саша никогда не видела ни одного небелого человека ни в одном сюжете о Церкви Святого Духа Мерси Бакс.

«Он сказал мне сказать вам. Он говорит со мной напрямую. Он говорит со мной сейчас. Я слышу Его святой голос, святой голос великого Господа всемогущего, что обращается ко мне Своими святыми устами, Он здесь, и Он говорит это прямо сейчас: милосердие, милосердие». («Милосердие! милосердие!» – кричат ей в ответ люди в церкви, или, возможно: «Мерси! Мерси!» – ведь так ее зовут.)

Кто это? – говорит мать, снова проходя через комнату и останавливаясь перед телевизором.

Великая белая надежда, – говорит Саша. – Господь обращается к ней напрямую своим святым голосом, вещая своими святыми устами в ее ушное отверстие.

Мерси Бакс, – говорит мать. – Это вымышленное имя. И этот ужасный акцент. Она очень-очень сильно похожа на Клэр Данн. Если бы Клэр Данн была на тридцать лет старше. Чего уж там, сейчас ей, наверное, столько и есть.

Тебе всегда кажется, что люди по телевизору – это кто-то из твоих знакомых, – говорит Саша.

Нет, я ее узнала. Я с ней работала. Если это Клэр, значит, она сделала ринопластику, – говорит мать. – Нос другой.

Нос другой, потому что это не твоя знакомая, – говорит Саша.

Саша искоса смотрит на мать. Обычно, когда мать вспоминает свое актерское прошлое, это сигнал о том, что сейчас она уязвима. Сашина мать когда-то была актрисой – еще до того, как познакомилась с их отцом и снялась в какой-то рекламе, но, после того как появились Саша и ее брат, все забросила. Еще это связано с тем, о чем никому в семье нельзя говорить вслух – о матери ее матери, которая умерла, когда их мать еще была ровесницей Роберта, выпив слишком много таблеток, – их мать говорит, что по ошибке, и все, включая Сашину мать, знают, что, возможно, совсем не по ошибке, но никогда об этом не говорят (даже Роберт).