Альфред Портер

Руслана

Повесть

Издательство «Skyporter»

London – 2012

© Альфред Портер 2007

© Оформление: Автор, с участием Леи Портер 2011

Я поставил свой старый фургон, переделанный несколько лет назад под передвижное походное жильё, в обычном месте – там, где ставил всегда, возвращаясь из Памучака в Кушадаси. За углом в узкой улочке, что уходит вверх полого по склону от набережной. Отсюда рукой подать до агентства «Тоя-Туризм», бизнеса моего давнишнего приятеля Феридуна.

Вот уж дней десять, как я приехал опять в эти южные, жаркие края, пропахшие запахами кебабов и моря. В страну пронзительно тычущих в небо, грозя и пугаясь своей дерзости, минаретов. В страну смуглых, учтивых и непонятных в своём восточном гостеприимстве людей, у которых всё смешалось – вежливость и обман, гордость и заискивание, лукавство и туповатость, ислам и жадная тяга к материальным посулам и свободным нравам Европы.

Мне было одиноко. По приезде, после дальней дороги с нередкими, не всегда приятными приключениями, остановился я, для начала, в маленькой частной гостинице, как раз вот на углу этой самой улочки и набережной. Был конец апреля, сезон ещё не начался, и в трёхэтажном доме гостиницы было пусто. Хозяйка, чуть надменная в силу своего богатого положения турчанка, явно пожившая немало лет в Германии и сделавшая там, как и большинство других новоденежных турок, своё нынешнее состояние, была весьма рада, заполучив от Феридуна меня к себе в постояльцы. Какие-никакие, а всё ж деньги.

За комнату с душем и завтраком с меня причиталось по десять марок в день. Германская марка уже давно была основной турецкой валютой в тех местах, где стремительно набирал размах туризм.

С утра, позавтракав в столовой на крыше, где кроме меня да улыбчивого, кареглазого Мустафы-буфетчика, почти никого в эти дни и не бывало, я отправлялся по набережной в центральную часть городка. За те десять лет, что прошли с наших здешних приключений с моим старым партнёром по крылышкам Феликсом – мы с ним, случайно заброшенные тогда судьбой в эти края, оказались нечаянно в пионерах турецкой сверхлёгкой авиации – городок Кушадаси сильно разросся и стал уже больше городом. Жилые кварталы и гостиницы повырастали, как грибы после дождя. Выросли заметно и цены в заведениях для туристов – но, впрочем, и в прежние времена с Феликсом, и теперь не жаловал я ресторанов для туристов. На узкой торговой улице, неподалёку от почты и Керван-серая, знавал я скромное заведение в одно окно, с парой столиков снаружи на тротуаре. Там усатый толстый Мехмет, с двумя подручными мальчишками, готовил в больших чанах настоящую, повседневную турецкую еду – для турок и по турецким, таким же как в прежние бестуризменные времена, скромным ценам. Там можно было поесть «фасулие» – полную миску слегка разварившихся бобов, и жаркое, напоминавшее мне то, что когда-то, во времена моего детства, привычно готовила бабушка. Вот только супы по-турецки были странно пустые и редкие, не то что наши домашние борщи. В остальном же непривычно скромные по размерам здешние блюда явно были в родстве с едой причерноморских краёв Украины, едой моего детства. Не оттого ли и чувствовал я себя здесь, в этой цветистой, полной пряных запахов, чужеязычной стране странно почти как дома?

Поболтавшись бесцельно по набережной, пройдясь мимо трогательно-забавного в своей нелепости памятника вождю – Отец Народа был тут изваян в компании юноши и девушки в спортивных одеждах, которых вёл за руки, надо думать, по Правильному Пути (хорошо хоть самого изобразили в пиджаке, а не в маечке и трусах!) – я сворачивал вверх по широкому бульвару, вдоль древней стены Керван-серая, и шёл мимо почты, мимо целого ряда лавок, торгующих коврами и золотыми безделицами, к старым аркам, которыми кончался бульвар. Многие из приказчиков уже знали меня в лицо, и не приставали. Только почтительно здоровались. Я был странный человек: из Европы, а вроде не турист.

Что носило меня по этим улицам, сам не знаю. Скорее всего, острое ощущение одиночества, неудовлетворённая тяга к общению, тёмным облаком вечно лежавшая на душе. С англичанами давно уже ничего, кроме обязательных лицедейных улыбок и вопросов, неправда ли хороша сегодня погода, меня не соприкасало. В жарком и бестолковом Израиле делать было особо нечего. А здесь, где можно было летать, пусть нелегально и без спросу, но сколько душе угодно – вокруг были загадочные усатые, вежливо и непроницаемо улыбчатые турки, с их непонятной мне речью. Да ещё туристы обоих полов из северных стран Европы, а с ними тоже каши особо не сваришь.

Поболтавшись вот так часок-другой по городу, садился я в свой старый, повидавший виды фургон и ехал в Памучак. К плоской, как стол, равнине, что выходит своим широким раструбом к морю, к нашему с Феликсом старому кемпингу, где стояли мы во времечко оно с моим лендровером, дешёвым караванчиком, зелёным самодельным трейлером и двумя трудовыми дельталётами, занимая место размером с площадку для баскетбола под самыми густыми деревьями кемпинга, в благословенной тени. Другим концом эта мрачная, в солончаковых проплешинах, заросшая колючим чертополохом долина, над которой в синем прозрачном воздухе будто витают неясные тени тысячелетий, упирается в городок Сельчук, обтекая по пути знаменитые развалины Эфеса.

С тех пор на одной из белёсых проплешин, самой ближней к зачарованным развалинам древних, которую мы пытались когда-то использовать для полётов, турки успели построить настоящий местный аэропорт. Широкая лента асфальта раздвинула бесцеремонно чертополохи и подсолнуховые делянки, устремясь почти от самой ограды древней греко-римской колонии в сторону моря. Впрочем, до моря отсюда было ещё далеко: за две тысячи лет береговая линия отодвинулась километров на восемь. Узкая улица Эфеса, мощёная мраморными булыганами, что вела в древности к пристани, в наши суетные времена заводит неожиданно и нелепо в те же заросли верблюжьей колючки, да там и обрывается.

Тщета… Невидимая река времени течёт сквозь сухой и жаркий воздух над выветрившимися глыбами мрамора, в миражах восходящих потоков и звоне цикад.

Наша с Феликсом «взлётная полоса» – проплешина солончака, туго-резиновая под ногой, будто припорошенная белыми разводьями соли – исчезла навсегда под толстым слоем каменной крошки, залитой сверху асфальтом. Теперь здесь взлетают, стремительно мчась к морю при разгоне, винтовые мини-лайнеры коммерческих авиалиний. Романтика птичьего полёта с видом на вековые развалины испуганно отступила под натиском массового туризма и бизнеса.

Теперь небо над нашей равниной, от сильно разросшегося и побогатевшего Сельчука и до просторного дикого пляжа в Памучаке, скучало по прежней воле, томясь под контролем диспетчера, сидящего в стеклянной будке на крыше нового аэровокзала. Но я всё же надеялся, что каких-нибудь три-пять самолётов в день, к тому же успевающих до подлёта к берегу набрать с тысячу метров высоты, не станут помехой моим планам. Главное, чтобы даже самый тупой контролёр воздушного движения нисколько не сомневался, что мы при любом раскладе не представляем ни малейшей опасности для его самолётов. Чтобы он видел в нас просто безобидных эксцентриков. Чудаков, от которых вреда ещё меньше, чем от мурашей, суетливо ползающих по полу его будки, остеклённой наклонно-наружу со всех четырёх сторон.

На этот раз я свернул с шоссе не направо, к Сельчуку и Эфесу, чей знаменитый огромный театр, врезанный в склон холма, можно было легко заметить отсюда, с перекрёстка, а налево – к морю. Здесь была всё та же старая узкая ленточка потресканного асфальта, которая – я это помнил с прежних времён – утыкалась в самый пляж. Справа мимо окна фургона привычно потекла плоская скучная равнина, густо заросшая грубой сорной травой и кучками тощих кустов.

Потом я вдруг заметил что-то новое. Белая, плохо сложенная известняковая ограда, несколько беспорядочно разбросанных домиков, делянки, вроде бы как для караванов, среди жидких, молодых деревьев. У домика побольше стояла чёрная коляска, выпряженные кони мирно паслись чуть в стороне. Посередине в белой ограде был проезд, над которым поднималась арка из гнутых реек, затянутая синим холстом. На холсте были изображены криво и самодельно, как на рисунке школяра, несколько звёзд и месяц. И косо накарябано: «Мави Ай».

Цыганщина какая-то…

Проехав, не снижая скорости, это место, я вскоре добрался до нашего прежнего кемпинга на берегу. Здесь всё выглядело, как прежде. Крохотные деревянные бунгало с окнами, упрятанными под жалюзи. Ресторан, веранда которого выходит прямо на пляж. Только море как будто отступило за этот десяток лет ещё на несколько шагов. Да вдоль веранды вырос густой высокий забор камыша.

Вокруг не было ни души. Запустение и густое жуж-жание мух. То ли ещё закрыто до начала сезона, то ли закрыто и заброшено вообще. Было в любом случае ясно, что рассчитывать на постой здесь не приходится. А мои новые, пока ещё заочные, приятели-пилоты из Москвы обещались вот-вот уже приехать – Феридун сумел, наконец, сделать для них приглашение, по которому им должны были выдать визы в Турцию на всё лето.

Я побродил с полчаса по кемпингу, над которым уже сгустилась та же река времени, что мерно и неслышно течёт над заброшенными развалинами Эфеса и других давно мёртвых, пустых обиталищ…

Вот здесь, под этими заметно возмужавшими деревьями, стоял наш дряхлый, но уютный караван… а вот здесь я впервые столкнулся с Феридуном, которого привели с собой переводчиком типы из турецкой госбезопасности. Им почему-то обязательно надо было выяснить, что мы за птицы и зачем приехали в их страну… А тут у меня был учёный спор с дворником Юсуфом о достоинствах и недостатках турецкого туалета в сравнении с европейским… Спор происходил по-немецки, на языке, которого мы оба почти не понимали – но никакого другого общего языка у нас с Юсуфом не было.

Послушав минут десять шум волн, набегавших из широкого открытого залива на безлюдный пляж, я поехал обратно.

У непонятного объекта за белой оградой я нерешительно притормозил. Потом всё же съехал по крутому песчаному спуску под синюю арку и остановился оглядеться получше.

С разных сторон к моему старому «мерседесу» кубарем слетелись с оголтелым лаем разношерстные дворняги. Потом подошла смуглая девочка в цветастом платьице, из-под которого виднелись джинсы. Она с робким любопытством осмотрела мой белый фургон и стала отгонять собак.

Хош гельдиниз!.. с милым выговором чуть в нос (отчего с непривычки на слух всегда кажется, будто турецкие женщины эротичны и плаксивы) сказала девочка. И застенчиво улыбнулась. Её большие серые глаза светились приветливо и чуть опасливо.

Кемпинг?.. не сразу спросил я, тщетно обыскав сперва все закоулки памяти в поисках какой-нибудь подходящей вежливой фразы по-турецки.

Эвет!.. радостно сказала она. И во всю прыть побежала к дому, возле которого стояла чёрная бричка и всё так же смирно и безучастно паслись две лошадки.

Али-бееей!.. кричала девочка на бегу.

Из домика вышел смуглый сухощавый человек в жилетке на голом туловище. Босые ноги были обуты в шлёпанцы, с круто загнутыми кверху носами и без пяток.

Это и был хозяин нового кемпинга, выросшего на приэфесской равнине за истекшие с моего предыдущего пребывания годы. Али-бей был человек простой и небогатый, который все свои «миллионы» в ничего не стоящих лирах вложил в это место, купленное на бесплодной, засоленной равнине, где ничего не растёт, кроме сорной травы. Построил сам, корявыми от тяжёлого, привычного с детства труда руками, ограду, душевую, туалет и скромный дом для себя. Придумал арку над въездом, из гнутых реек, и надписал название: «Мави Ай». По-турецки «Лунный Свет».

Поэт!

Мы договаривались на пальцах – простой человек Али-бей в Германии, как миллионы других, более склонных к труду на чужбине турок, не живал. И ни на каком языке, кроме родного турецкого, не понимал ни пол-слова. Но люди, которым искренне хочется договориться, всегда сумеют это сделать. Я был долгожданной первой ласточкой в его только что открывшемся кемпинге. Для меня же это было возможностью поставить, наконец, на прикол мой походный дом, собрать старый, повидавший немало видов дельталёт…

Дальний угол ограды кемпинга выходил на пустую равнину, ту самую, над которой мы когда-то летали с Феликсом. В ограде был проход. Я промерил его и убедился, что мой трайк, с широко расставленными колёсами шасси, удастся протащить за ограду.

Возле прохода стоял небольшой сарай. Он тоже поступал в моё распоряжение, там можно было сделать кладовку и запирать её на ночь.

Все эти угодья, вместе с самой лучшей стоянкой, совсем рядом с душевыми, я получал от Али-бея за царскую сумму в пять марок в день. За трёх человек – я ожидал приезда Игоря и Олега из Москвы – это было, можно сказать, задарма. А ещё мой фургон да их машина! А ещё несколько дельталётов!

Это была, можно смело сказать, Сделка Века.

Ударив с Али-беем по рукам, я вернулся в Кушадаси.

Феридуна в конторе не оказалось – он в последнее время всё чаще околачивался в Анталии, где поток туристов был куда гуще. Посидев на мини-веранде у входной двери в «Тою», я испил кирпично-крепкого чаю в крохотной стеклянной посуде, похожей на лабораторную колбочку, почтительно принесённого мне одним из подручных мальчиков. Пил терпкий чай и глядел, как вдали, у таможни, медленно подва-ливает к пирсу белый греческий лайнер.

Море было густо-синее, с едва заметными белыми барашками от свежего бриза. Пора было отправ-ляться на привычную прогулку в центр города, а потом на ланч к Мехмету в его буфет.

Набережная была почти пуста. Туристов в такое межсезонье в городе было совсем мало, местным жителям не до прогулок, свои дела. Я шёл неспеша в направлении «Ататюрка – вождя спортсменов», за которым дальше располагались международный причал и таможня, а ещё дальше, над крутой излучиной берега поднимался округлый холм, похожий на огромную женскую грудь. На верхушке холма шла какая-то стройка, и уже становилось понятно, что там зиждят ещё один памятник Отцу Народа, причём такого размера, чтобы длань, протянутую в светлые дали, можно было разглядеть снизу издалека.

Не дойдя до старого Ататюрка, который поменьше, я свернул налево в улицу, уходившую в сторону от моря. Здесь были магазинчики модной одежды, кафе, туристические офисы и небольшие гостиницы. Дальше улица расщеплялась натрое, и мне было как раз в среднюю из трёх, где среди ресторанчиков, магазинов и кафешек для туристов незаметно пристроилась народная столовка-буфет толстого Мехмета.

Навстречу мне медленно, держась за руки, шла молодая парочка. Крепкий, спортивного вида блондин лет тридцати, в трикотажных синих штанах с красными маршальскими лампасами и подобной же куртке. Лицо его было грубоватое и неспокойное, бледно-землистого оттенка. Он держал привычно-пренебрежительно за руку крашеную блондинку, из гладких волос которой химия вытравила всё, что в них было своего от природы. В точёной фигурке девушки было что-то слегка цыплячье. Особенно её стройные, чуть-чуть слишком мускулистые ноги, да плоская грудь едва с намёком на женские формы. Одета блондинка была в невыносимо короткую юбку из джинсы и почти прозрачную блузку. Голени по самые икры игриво оплетали тонкие причудливые завязки сандалий. На бледном личике эротическим криком горели ярко-карминные губы, в странном и резком контрасте с холодными белёсыми глазами, в которых застыла скука.

Усатые турки при виде этой пары несколько столбенели и долго провожали её глазами, жадно и клейко ощупывая обоих, в особенности женщину.

Что за странная пара… Откуда они? Я даже замедлил шаг и остановился у какой-то витрины, чтобы успеть неспеша рассмотреть их.

Скандинавы какие-нибудь? Нет… у парня что-то уж слишком несытая физиономия, а девушка не в меру темпераментно и безвкусно выложила себя на прилавок. И фигура у неё тренированно-мюзикхольная. Какой-то болезненной бедностью отдаёт, к тому же, от этой парочки… Откуда они?

Мужчина с девушкой неспеша, бездельным прогулочным шагом прошли мимо. И у меня за спиной я услышал голос блондинки. На неизвестном мне языке она сказала что-то спутнику. Звучали слова её странно, и даже отдалённо похоже на русскую речь.

Удивительно!.. подумал я. До чего похоже на слух…

Мне показалось, что я даже смог бы легко повторить эти звуки. Нечто вроде:

«слышьколяжратьохотанупростосилнет».

На что её спутник, поморщась, ответил какой-то сердитой тирадой. Она прозвучала приблизительно так:

«даланперебьёшьсякапустасовсемнадне».

Удивительно, до чего необычный язык! Но какой?..

По звучанию смахивает на португальский, подумал я. Тоже много шипящих и жужжащих звуков. Что за язык такой странный?..

И вдруг меня точно током ударило.

НАШИ?!.

Вздрогнув, я повернулся и медленно пошёл вслед за парочкой, старательно делая вид, что рассматриваю витрины, но при этом изо всех сил пытаясь расслышать, что они говорят, общаясь между собой.

Мне было смешно и неловко – тоже ещё Инспектор Клюзо…

Это продолжалось с полчаса, пока наконец они оста-новились, у витрины с женским бельём. Я медленно подошёл совсем близко и тоже стал рассматривать трусики, бюстгальтеры и ночные сорочки, весь обратясь в слух. Девушка тоскливо и долго смотрела в витрину. Потом сказала:

Коль… ну правда сил нет уже… ужас как жрать хочется!..

Он тяжело вздохнул. Потом подумал и сказал: