Мой маленький сын, человечек трех лет от роду, вскарабкался на стул, чтобы поближе рассмотреть газету, которую я оставил развернутой на столе. Читать он не собирался, все-таки был не настолько продвинутым. Его привлекла фотография футболиста, и он залез на стул, чтобы получше ее рассмотреть. Я следил за ним из соседней комнаты: вдруг малыш упадет. Но он не упал, а стал водить по фотографии пальцем, точно как старина Джобс в тот день, перед всей той публикой. Провел один раз, два, три раза. Я видел, как он убеждается, с досадой, что ничего не происходит. Уже без особых иллюзий он попытался увеличить фотографию, точно тем же способом, медленно, плавно раздвигая ее большим и указательным пальцами. Ничего. Тогда он, озадаченный, на мгновение вперил неподвижный взгляд в эту неподвижность, и я знал, что он прикидывает, как разрушить целую цивилизацию, мою. В тот момент я понял, что он, когда вырастет, не станет читать бумажных газет, а школа ему покажется жуткой тягомотиной. Должен также добавить, что, поскольку у нас в семье из поколения в поколение передаются чисто савойские ценности, такие как упрямство и нездоровая склонность любой ценой решить проблему, мой сынок не угомонился, пока не отважился на последнюю, крайнюю попытку, которая мне показалась знаменательной смесью рационального и поэтического начала: он перевернул лист и взглянул на изнанку фотографии – вдруг там что-то не так. Может, нужно снять предохранитель. Или что-то еще. Активировать функцию. Сменить батарейку.
То была статья о национальной сборной по баскетболу.
Я смотрел, как он слезает со стула, с лицом джазмена в час закрытия клуба. Не знаю, поймете ли вы меня: с лицом джазмена, когда он прощается с уборщицей, надевает