Пролог

Вечерело. Сумерки только-только начали опускаться на город. Саим ар-Азаж очень любил именно это время. Воздух становился густым, а тени – плотными, и слиться с ними было очень просто. Ар-Азаж накинул потрепанный серый плащ и неслышно пошел по улицам, никем не замеченный, неуловимый и свободный. Да, это время суток определенно нравилось ему больше всего.

Горожане постепенно скрывались в своих домах, двери запирались на крепкие засовы, кое-где в окошках загорался свет. Собаки глухо перегавкивались в подворотнях. Звуки приглушались: даже цоканье копыт, такое звонкое и частое днем, становилось все тише и реже.

Ар-Азаж очень хорошо изучил город за то время, пока жил здесь. Боковыми улочками он уверенно вышел к условленному месту у реки. Годы прошли с того момента, как река Марта из-за падения Великой скалы изменила свое русло, и построенный через нее мост, все еще называемый горожанами Новым, уже успел зарасти кустарником и покрыться мхом и водорослями. Ар-Азаж не торопясь выбрал укромный уголок в зарослях акации и стал ждать.

Человек он был крайне пунктуальный и хотел того же от других. Поэтому, когда его ручные часы на золотой цепочке тихонько отзвонили четверть восьмого, нахмурился и в нетерпении начал постукивать о землю носком правой ноги. Когда же, наконец, раздалось похрустывание мелких камешков на берегу, ар-Азаж уже пришел в совершенно раздраженное состояние и еле сдерживался от того, чтобы не высказать пришедшему на встречу человеку свое недовольство столь сильным опозданием.

Впрочем, посредник как всегда был молчалив и на укоризненное постукивание ар-Азажем пальцем по циферблату часов лишь пожал плечами. Стало уже совсем темно, но встретившиеся не зажигали огня; слабого сияния месяца было достаточно, чтобы посредник разглядел тубус у ар-Азажа и нетерпеливо протянул руку за ним.

– Погодите, – остановил его ар-Азаж. – Прежде чем я отдам вам последнюю часть чертежей, нужно прояснить кое-что.

Посредник безмолвно ожидал продолжения.

– Здесь не хватает некоторых сведений. Чертежи зашифрованы; чтобы прочитать необходимые пояснения, нужен ключ. Вы получите его позже. Нам нужно убедиться, что все идет по плану.

Посредник склонил голову в знак согласия и вновь протянул руку за тубусом. Ар-Азаж показал взглядом на свою пустую ладонь – на нее тут же опустился увесистый кошель, и только тогда чертежи были переданы посреднику. Не говоря ни слова, тот сразу удалился, чуть слышно шурша темным плащом, и ар-Азаж снова остался один.

– Стоило так долго ждать ради пары минут, – недовольно проворчал он себе под нос, взвешивая на руке кошелек. Затем направился по песчаному откосу вверх к городу, но через мгновение обернулся, чтобы в последний раз посмотреть на реку и мост. – Не сказать, что буду скучать по тебе, – обращаясь к Марте, пробормотал ар-Азаж. – Но когда взорвут Великую скалу, мне в любом случае лучше быть подальше отсюда.

Он отсалютовал реке и бесшумно исчез в лабиринте засыпающего города.

Глава 1. Две недели до взрыва. Альтаир

Взвившуюся над дорогой пыль первыми заметили деревенские мальчишки. Наступила самая макушка лета, дождей давно уже не было, стояла сушь. Мужики с любовью и надеждой посматривали на налитые колосья пшеницы, чуть еще зеленоватые, но ровнехонькие, один к одному, обещавшие сытую зиму. Трава на луговинах иссохла и шелестела под знойным ветром, не приносившим ни малейшего облегчения от воцарившейся духоты, не спадавшей даже к раннему утру. Полноводная по весне река сократилась вдвое, обнажив широкие песчаные берега, и не спеша катила серо-зеленые воды вдаль к вылинявшему небу.

Поэтому-то на растрескавшейся дороге поднималась пыль даже от копыт старенькой кобылки деревенского старосты, низкорослой и тощей, как и сам хозяин, а уж от целого взвода солдат плотно встало огромное облако, которое и приметили разомлевшие от жары и спрятавшиеся в тень развесистого дуба пастушки. О том, что это именно военные люди, а не бродячий цирк или торговый караван, мальцам подсказал нестерпимый блеск надраенных кокард и мерный шаг, не сопровождаемый, однако, маршевыми песнями. Причина молчания становилась понятной при первом же взгляде на одуревших от жары, запыленных и пропотевших солдат, с ненавистью стиснувших зубы со скрипевшим на них песком и щурившихся от невыносимо яркого полуденного солнца.

Когда догадка переросла в убеждение, с мальчишек как рукой сняло дремоту, и они помчались в деревню наперегонки, сверкая грязными босыми ногами, с воплями: «Солдаты! Солдаты идут!»

Опустевшие от жары дворы мигом наполнились встревоженными жителями. Женщины в светлых рубахах и цветастых юбках стояли на крыльцах домов или у калиток, не решаясь выйти дальше, прикрывали рты кончиками платков, повязанных на головах, с напряжением всматривались вдаль. Мужчины собрались на небольшой, ровно утоптанной площадке вблизи колодца, служившей местом для немногочисленных деревенских сходов, и негромко переговаривались.

– Опять пришли по закромам шарить, – раздраженно проговорил коренастый крестьянин с окладистой пышной бородой и густой шапкой кудрявых волос. – Еще урожай не собрали, а им, ненасытным, все мало.

– Да нет, там целый взвод, не иначе, как к войне дело, – возразил ему другой – долговязый мужик, сложивший руки на груди. – Точно пришли парней в солдаты забрить.

– Дак не осень еще! – не согласился третий, раскуривший коротенькую глиняную трубочку крестьянин, в перепачканном кровью кожаном фартуке, по виду – мясник. У него подрастало трое сыновей, и слухи о возможной мобилизации всегда волновали его. – Нет, за хлебом и мясом пришли, черти окаянные. – Он презрительно сплюнул в сторону. – Ты им, Гаврила, шиш, а не харчи, – обратился он к старосте, невысокому щуплому мужичонке с седоватой бородой.

– Так и скажи, урожай еще не собрали, нет у нас ничего, – поддакнул соседу первый говоривший. – В прошлый раз они так прошлись по амбарам, что самим в пору было зубы на полку класть.

– Так а что я сделаю, если там солдаты? – произнес дребезжащим голосом староста. – Вдруг король и вправду готовится к войне с проклятыми республиканцами…

Все мужики, не сговариваясь, повернулись на юг и погрозили кулаками.

– …Тогда и парней забреют, и хлеб заберут, – мрачно закончил долговязый.

Так что когда вся измученная зноем солдатская процессия достигла первых домов, ее встречали нахмуренные и настороженные лица, впрочем, разглядывавшие не без интереса отдельных ее представителей.

Особое внимание деревенских жителей привлек явный предводитель процессии, высокий худощавый мужчина средних лет, облаченный в офицерский мундир и восседавший на великолепном гнедом жеребце. Раскрасневшееся лицо всадника можно было бы назвать красивым и даже утонченным, если бы не шрам на левой щеке, растянувшийся от глаза к уголку рта, немного приподнимавший его и придававший, таким образом, выражение постоянной злой усмешки. Темные глаза офицера с презрением рассматривали толпу, собравшуюся у колодца; руки в холщовых перчатках сжимали поводья и небольшой хлыстик с кожаным кнутовищем. Богатая упряжь лошади, щедро изукрашенная рукоять клинка и его дорогие ножны, а также сапоги всадника, изготовленные из очень хорошей кожи, выдавали в нем человека обеспеченного, высокого происхождения, это подтверждал и надменный взгляд, выискивавший среди деревенского люда старосту.

– Эй, кто здесь главный? – хриплым от усталости голосом с раздражением спросил офицер. Мужики помялись и толкнули вперед старосту, несмело придвинувшегося к визитерам.

– Я, господин, – дрожащим голосом негромко сказал старик, смущаясь и комкая в руках засаленный картуз. – Дозволено ли будет спросить, кто вы и что делаете в наших краях?

Всадник, раздражаясь от тихого голоса старосты еще больше, осадил нетерпеливо приплясывавшего коня и отчеканил:

– Вопросы задаю я. Солдат разместить и накормить. Коням – отдых и корм. Мне и моим спутникам – приличная гостиница. Денег на фураж и провиант получите.

Староста сконфузился еще сильнее, вместо ответа обернулся назад в поисках поддержки от односельчан и, не найдя ее, повернулся назад, но сказать от страха ничего не смог.

– Что непонятного? – пришел в бешенство офицер. – Или тебе, собаке, особые указания нужны?

В припадке гнева, потеряв всяческое самообладание, всадник размахнулся и ударил старосту хлыстом. Тот вздрогнул от неожиданности и боли, согнулся, прикрываясь руками, и залепетал:

– Не гневайтесь, господин, все сделаем, все сделаем, все найдем, накормим, разместим, – и от ужаса перешел и вовсе на бессвязное бормотание, но с места не сдвинулся.

К офицеру подъехал второй всадник, тоже высокий, но светловолосый и светлоглазый, с небольшой бородой, выглядевший несколько моложе своего спутника. Лицо его было спокойным и доброжелательным, взгляд ясным, несмотря на усталость от трудной дороги. Одет всадник был в штатское, однако выправка выдавала человека с военным прошлым, что подтверждалось и тем, как он уверенно держался в седле, и клинком в потертых ножнах, бившимся о бок наездника. Впрочем, левую руку он держал несколько скованно, так что человек с наметанным глазом без труда предположил бы наличие раны или даже увечья.

– Капитан, эдак мы ничего не получим, – негромко сказал он. – Люди перепуганы. Позвольте мне поговорить с ними.

Офицер раздраженно сделал неопределенный жест рукой, уступая место товарищу. Тот выехал чуть вперед и ласково спросил старосту:

– Как зовут тебя?

Тот, вжав голову в плечи, как будто ожидая нового удара, несмело ответил:

– Гаврила я, господин, староста местный.

– Любезный Гаврила, – продолжал тем же спокойным тоном второй всадник, – сделай милость, перестань трястись и выслушай, что нам надо. Солдатам требуется место, чтобы поставить палатки, да чтоб невдалеке река была и защита от солнцепека. Жара у вас стоит неимоверная, а мы люди к ней непривычные. Понимаешь?

– По… понимаю, – заикаясь закивал староста.

– Солдаты все пешие, покормить их надо хорошенько, оголодали они на сухарях. Деревня-то у вас крепкая, ты уж подсобери им на кашу с подливой и хлебца посвежее. Поди найдется? И выпить, но не так уж чтоб в голову ударило по пеклу.

– Найдется, – уже увереннее согласился старик.

– Ну а нам четверым, – всадник небрежно указал назад, – нужна хорошая гостиница, чтобы отдых был и еда приличная, и коням уход.

Староста, подслеповато щурясь, поглядел за спину всадника, и сказал:

– Постоялый двор у нас тоже имеется, как же иначе, через нас и торговый люд проходит, и господа с поручениями проезжают. Только вот… – заикнулся он снова, опасливо глядя на темноглазого офицера и опять вжимая голову в плечи, – только вот солдаты у нас отродясь не останавливались.

Он жалостливо всхлипнул и вновь обернулся назад, глядя на односельчан.

– Ну не останавливались, а теперь остановятся, – теряя терпение, ответил второй всадник. – Так покажи же нам, где разместиться, мы устали от долгой дороги и порядком напеклись на солнце.

Староста бухнулся на колени прямо в пыль и неожиданно громко запричитал:

– Господин, не погуби, ой, только не погуби!

Молчавшие раньше мужики за его спиной заволновались и стали перешептываться.

– Да что такое! – с изумлением вскрикнул штатский. – Клянусь честью, я терпелив, но и моему терпению скоро придет конец.

– Вы слишком терпеливы, Альтаир, – прошипел первый всадник. – Пара хороших ударов приведет его в чувство.

И он было замахнулся вновь, как староста вскочил на ноги и заголосил:

– Солдаты ж ваши луговину всю вытопчут, запасы все подъедят, баб наших перепортят, как же мы дальше-то жить будем! Ой, не погуби, господин!

Он вцепился в свои жидкие седые волосенки и снова бухнулся в пыль.

Штатский, мученически закатив глаза, не торопясь спешился и, подойдя к старосте, ухватил его за локоть, поднял и поставил перед собой.

– Солдаты здесь ненадолго. За прокорм оплатим. Баб не обидим, – глядя прямо в глаза старику, четко и громко, так, чтобы услышали все мужики, произнес он. – Покажешь куда идти, или разговор снова будет вести капитан?

Староста, услышав заветные слова «ненадолго» и «оплатим», засуетился и беспрестанно кланяясь, поманил нескольких мужиков из толпы, по ходу раздавая им указания. Всадники, обменявшись взглядами, с облегчением вздохнули. Капитан позвал взводного и негромко стал ему что-то объяснять, а штатский вернулся назад. Кони прибывших расступились, и жители деревни, наконец, получили возможность рассмотреть оставшихся двоих примечательных членов этой устрашающей для них процессии.

Третьим всадником был юноша лет семнадцати, с небольшими светлыми усиками и нежным лицом, скромно, но прилично одетый. На боку у него висела сумка с письменными принадлежностями, а к седлу был приторочен небольшой сундучок с довольно увесистыми для его размеров замками. Его пегая кобылка была ладной лошадкой, но с великолепными жеребцами первых двух всадников не шла ни в какое сравнение. Несмотря на свой юный возраст и общую утомленность от дороги и жары, юноша хорошо держался в седле и насмешливо посматривал на поднявшуюся суету. Вместе с тем, в его движениях иногда проявлялась некая неловкость, это можно было заметить по тому, как он нерешительно оборачивался назад или нарочито внимательно рассматривал деревенские окрестности.

Причиной же этой неловкости, очевидно, был четвертый всадник, а вернее сказать – всадница. Ее, скрытую доселе от взглядов рослыми конями и крупными фигурами мужчин, деревенские заметили не сразу, а рассмотрев – взволновались еще больше. Всадница была невысокой женщиной выдающейся красоты, восседала она на небольшой ухоженной лошадке по-мужски, фигуру подчеркивал хорошо скроенный серый дорожный костюм из дорогой ткани. Каштановые волосы были уложены в замысловатую прическу и спрятаны под изящную шляпку, с которой спускался светлый прозрачный шарф, защищающий ее обладательницу от солнца и пыли. Лицо ее привлекало правильностью черт, темные глаза смотрели дерзко, а небольшие, но пухлые губы были плотно сомкнуты, что придавало всему облику дамы независимый и даже вызывающий вид. Во взглядах, бросаемых на всадницу исподтишка деревенскими мужиками, сквозило неприкрытое восхищение; женщины же из близлежащих домов, которым удалось ее разглядеть, с неудовольствием отметили ее ладную фигурку, плотно обтянутую камзолом и брюками. Мужская одежда представлялась им и вовсе делом недопустимым, что заставляло их кривиться еще больше, а всадницу, замечавшую устремленные на нее взоры – плотнее поджимать губы и напускать на себя еще более независимый вид.

Впрочем, взаимное разглядывание скоро прекратилось, поскольку к всадникам подошел один из деревенских, вызвавшись проводить их к постоялому двору, и процессия направилась по главной дороге дальше на юг. Солдаты же, нарушив с позволения взводного строй, с нескрываемой радостью и облегчением устремились на предоставленный в их распоряжение луг, на ходу разоблачаясь и бросая вещи. Самые нетерпеливые, на бегу раздевшись до исподнего, ныряли в реку, с наслаждением охлаждаясь в ее прозрачных струях и смывая грязь долгого перехода.

Всадники же вскоре добрались до небольшого постоялого двора и, оставив коней на попечение шустрого мальчонки, вошли внутрь. Провожатый поклонился и ретиво удалился, предоставив гостям действовать в дальнейшем самостоятельно.

Внутри гостиницы было довольно чисто и светло, хотя обстановка отличалась простотой, если не сказать скудостью. Навстречу путешественникам уже спешила хозяйка, немолодая, полная, но проворная женщина, с внимательным взглядом и учтивой улыбкой.

– Отдельную комнату для дамы и нам что-нибудь поприличнее. Воды помыться. Через час – обед, – в свойственной ему отрывистой манере скомандовал офицер, не утруждаясь приветствиями. Хозяйка быстро согнулась в поклоне и собралась уже уйти с распоряжениями, как внезапно была остановлена словами дамы.

– Нет, – неожиданно промолвила красавица певучим голосом.

– Что – «нет»? – недовольно поинтересовался офицер, а остальные мужчины удивленно посмотрели на нее.

– Нет – это значит, что я не останусь в этом клоповнике, – холодно пояснила дама. Она прошлась по трапезной, оглядев грубо сколоченные столы, развешанные под балками связки острого перца, лука и чеснока, и встала у окна, сокрытого до половины белой узорчатой занавеской.

Хозяйка в недоумении посмотрела на капитана.