Объявляется перерыв, с повторным выходом на площадку я не могу вспомнить ничего: ни мизансцен, ни мотиваций, ни распределения текста. Тут-то и начинается «работа» — освоить и воспроизвести эту виртуозную импровизацию.
А репетировать с Людмилой Васильевной крайне сложно. Она все время думает о десяти вещах сразу, бегает из угла в угол, что-то собирает, а себя собрать не может. Все пробует с пинка, с толчка, с рывка. Я украдкой поглядываю на Петра Наумовича — страдает.
— Людочка, не говори таким противным голосом, как домработница, дорвавшаяся до управления государством. Доводи рыданку до предела, а предела нет — рыдай в бездну!
Максакова в гиперактиве, не дает никому слова сказать, ее несет.
— Договориться хоть до какого-то смысла невозможно, Лю-доч-ка! Измолчаться — да; но ты же трещишь без остановки! А тут любовь-ненависть-любовь — все смешалось. Любовь и есть энергия заблуждения, она одномоментна, секундна — была, есть и будет только сейчас; если бы некоторые женщины это знали! Поймай, ухвати настроение: «Готовилась с ним жизнь прожить, но и первой встречи не перенесла». Не может быть наката, не может быть пустой акробатики, у нее же все сейчас впервые формулируется, это же переосмысление всей жизни!