И уже приготовился слушать нудные киношные оправдания, что, мол, рацию не услышал или эти чехи нерусские не поняли, что бежать пора.
Но Сережа не стал оправдываться, а спокойно и миролюбиво сказал:
— Лёша, прости меня, пожалуйста.
А он ведь и виноват не был, просто не срослось что-то в кадре — бывает. И знакомы мы уже давно — еще у Сокурова вместе работали, и это «прости» было не извинением, а чем-то бóльшим — доброй дружеской шуткой, сразу тронувшей во мне что-то родное, свое, что не зависит от этих нервов, этих съемок и что так быстро забывается «по запарке» в клещах ложной ответственности. Когда Сережа говорил это «прости», он улыбался.
И я улыбнулся в ответ:
— И ты прости меня, друг!
Тут по рации чей-то голос:
— Ребята, это Никита, костюмер — простите меня, пожалуйста!
— И нас, гримерный цех, тоже простите!
— Алло — это Юдин, реквизитор, — простите меня все.
И уже по-чешски неслись голоса, старательно выговаривавшие это самое хорошее слово.
— Promiňte …
— Простите…
— Простите…
И вдруг нервный голос Светланы Кармалиты:
— Алло, все! Это Кармалита, и я ни в чем не виновата, так что — простите уж!
Мы — многие — не видели друг друга: огромная площадка, кто где. Но у каждого была рация. И все в этот момент были вместе, и всем стало хорошо, очень-очень хорошо. И мне даже не передать, не рассказать, как это было хорошо, — простите!