Клименко начал снимать на третий день, но вовсе не то, что было запланировано. Он почти ничего не видел — острая глазная инфекция. Но Герману это ничуть не мешало. Первое, что сделал Юрий Викторович, — отказался от венгерского крана, повесил камеру на кран-стрелку и своими руками повел ее по извилистой рельсовой дороге — Герман ликовал и уже не вспоминал о «японском кадре», будто его и не было.
Никто не верил, что мы начнем снимать, никто не верил в Клименко, и за выходные в мучительном ощущении конца экспедиции группа раскисла.
Клименко репетировал с камерой, но все время «хватал» рельсы, по которым шла тележка, и немудрено — Валера не зря заказывал кран — ну не нести же камеру пятьдесят метров на руках!
Пошел снег, крупный, тихий, мягкий снег, и всем захотелось домой. Двор, залитый американской грязью, побелел на глазах.
Прибежала восторженная художница Лена Жукова:
— Ой, я шла сейчас по мосту — там так красиво! Весь наш Арканар снегом засыпало!
— Пойдем посмотрим, пока Юрий Викторович рельсы прячет.
И все пошли на мост.
Справа во рву живут два медведя, а слева художники выстроили «Предместье Арканара»: натащили старых лодок, каких-то хибар, нарыли землянок с черными трубами — настоящий бомжатник, приют бедноты. По мосту носится козел Марик, он хочет бодаться, но сейчас всем не до него. Мы стоим и смотрим, как эти унылые лачуги засыпает снегом, медленным крупным снегом — красота!
— Зовите Клименко с камерой! — скомандовал Герман. — Пиротехник, сделайте дымок из нескольких труб. Юра, Лёша, возьмите пару статистов и какого-нибудь мальчика, дайте ему санки, живо, свет уходит.