Скажи, Будах, если бы ты был богом, что бы ты сделал с людьми?
Примерно так начиналась ключевая сцена фильма, диалог Руматы с Будахом — светилом гуманизма с безымянной планеты, так горестно похожей на Землю в худшие ее времена.
Эту сцену мы до сих пор не трогали, Герман не решался, он не понимал ее. Всем уже было ясно, что Герман не пробы снимает, вызывая одного за другим разных артистов. Для проб не нужно громоздить такие подробные декорации, быть столь придирчивым к костюму и гриму, насыщать второй план выразительными типажами, так глубоко и подробно разрабатывать сцены, переписывая и дополняя сценарий раз от разу все новыми и новыми деталями. Нет, снимались не актерские пробы, а черновики фильма — Герман искал стиль и способ, прием и образ будущей картины. Закончив девятилетнюю эпопею «Хрусталева», он старался не оказаться в плену завершенной работы. Через день мы собирались в просмотровом зале, смотрели материалы проб, высказывали мнения. Говорить должны были все, все главы цехов и режиссерская группа, — а Герман слушал, он искал вектор, нащупывал полюса, определяющие силовое поле нового замысла. Резюмировала всегда Светлана Кармалита:
— Лёша — это не «Хрусталев».
И Герман тревожно улыбался и что-то фиксировал.
Или:
— А это напоминает «Хрусталева».
Тогда он проклинал «Светку» на чем свет стоит и искал новые ходы.
Это — 13 баллов по десятибалльной шкале мучительного поиска единственного решения, это — болезнь материалом.