Сокуров кропотлив, интуитивен, я не раз удивлялся его догадкам, но Герман мне ближе, ему нужен весь человек, какой он есть, с потрохами. И если оба живут в своем уникальном мире, я выбираю тот, которому я небезразличен. Герман создает среду, где живет сам. Сокуров мажет фон. И для него все — фон: и декорация, и музыка, и шумы, и актер… И на фоне этом он сам — с подчас гениальной догадкой и каким-то случайным, будто оброненным юмором.
— Это все?
— Нет, не все. Сокуров Черноземова утвердил.
— Неужели?
На съемку приволокли огромное зеркало, решили все снимать в отражениях. Долго возились, потом бросили зеркало и сняли заявочный план, как священник приходит. А потом начали монолог, и вновь пошла возня с зеркалом — часами. Черноземов очень волновался, немыслимая духота, марево от приборов, а у него давление и возраст. Тут с этим зеркалом консилиум, вспоминают физику: «угол падения», «угол отражения», «а как развернуть?» Он извелся и забыл текст. Команда «начали», а Черноземов не помнит и не слышит подсказок переводчицы. Камера идет. Кирилл Николаевич нелепо как-то раскачивается и что-то невнятно бормочет, лицо руками закрывает. Так и сняли, и он пошел, шаркая, из павильона. «Александр Николаевич, — подбежала Таня Комарова, — ну хоть поблагодарите Учителя!» — «О чем вы, Таня, он мне съемку сорвал!»
Мы пошли Черноземова провожать, чаем поили, посадили в машину, он: «Простите» — и уехал.