ЧЁРНЫЙ СНЕГ, КРАСНЫЙ СНЕГ

– Ему больно? – спрашивает женщина у больничной кровати. – Он чувствует боль?

Врач на секунду сжимает губы. Белый халат застёгнут на все пуговицы.

– Не буду врать, заверяя, что боль чувствуют лишь пациенты в минимальном состоянии, сохраняющие в коме реакции на внешние…

– Доктор?

– Да, – выдыхает врач. – Одна из пуль прошла через череп и мозг, другая сломала ребро, задела верхушку лёгкого и пробила лопатку. Он страдает от болевых ощущений. Даже в вегетативном состоянии. Мы спрашивали его во время сканирования. И… да, ему больно. Но мы даём ему обезболивающие. Воды?

Женщина отстраняется от протянутого стакана.

– Обезболивающие, когда вы их назначили?

– После сканера. Не все пациенты в таком состоянии испытывают физическую боль. Установив контакт при помощи МРТ, мы спросили, чувствует ли он боль. И получили ответ: «да».

«Да», – повторяет про себя женщина. И ещё раз, и ещё. Доктор продолжает говорить, но женщина не слышит его слов.

Она слышит «Да, да, да…» Да, ему больно.

***

Он слышал их.

Чтобы потом додумать и увидеть.

Так или иначе.

А пока он плутал из сна в сон.

Прошлое ничем не отличалось от будущего, а вымысел от реальности. Это были проплывающие перед глазами картинки. Это были бесчисленные коридоры и комнаты, иногда улицы и дворы, в которые он попадал из огромного вестибюля – главного сновидения.

Попадал, но всегда возвращался обратно. Чёрное озеро вынуждало нырять с головой, чтобы наполнить лёгкие для очередной дрёмы. Раз за разом.

И ещё…

В вестибюле и пограничных снах – там, где он временами слышал приглушённые голоса, там, где он выкрикивал ответы, – кружила боль. Чёрные и красные снежинки боли. Они попадали сюда по водостокам покалеченного тела, над которым он утратил контроль. Они сыпали из вентиляционных решёток незримого настоящего.

Они липли к коже.

И таяли.

Таяли…

ХИРОН

Следы многих преступлений ведут в будущее.

Станислав Ежи Лец, «Непричёсанные мысли»

1

Уставшая от пробок Москва, по-утреннему вялая, но беспокойная, как муравейник, ворочалась под пышным одеялом низких облаков. Плотные потоки машин струились по МКАДу в обоих направлениях, и водители, втиснутые в узкое горлышко очередной стройки, ёрзали из ряда в ряд, шарахаясь от чересчур наглых и проворных товарищей.

Ещё вчера на улице звенело лето, обжигало лучами поблекшие рекламные щиты, а сейчас – небо закрыла бесконечная наволочь, вытравив голубой в серый. Впрочем, такое серое небо казалось москвичам привычней.

Максим Дюзов тянулся за «Ниссаном», перебирая в памяти косточки вчерашнего вечера. Аня извелась. В подъезде забился мусоропровод, и приторно-тошный запах принялся заполнять один этаж за другим, пока не добрался до пятого, где проник в квартиру Максима.

«Сделай что-нибудь!».

«Например?»

«Позвони кому надо, ты же мент! Пусть приедут, разберутся».

«Кому надо уже сообщили, что ты бесишься?»

«Воняет, вот что!.. Ах, я, значит, бешусь? А тебя, как всегда, всё устраивает, да? Всегда всё устраивает, лень пошевелиться. И пусть любимая страдает от этого кошмара? Как ты меня достал!»

«Достал? – апатично подумал Максим. – И когда успел?»

Глупо, в конце концов, считать, что если ты работаешь в Следственном комитете, то можешь всё. Во-первых, и в который раз, ты не «полицейский» и не «мент». Во-вторых, несмотря на то, что в обычной жизни корочка – довольно весомый инструмент прочистки чужих мозгов и побудитель к действию, тем не менее, она не всесильна. От удостоверения мало проку, если заболел коммунальный работник, обладающий крепким социальным иммунитетом, а заодно и единственными ключами от двери в мусороприёмный бункер, в тот, что рядом с дверью в подъезд. И не могут узбеки без ключей эту дверь открыть, не могут вывезти мусор, не могут пробить засор, не могут защитить от упрёков:

«Давай же, разберись с мусором, мужик ты или кто? Мусор – это твоя специальность, или ты даже с этим не в состоянии справиться?»

«В состоянии…»

Только эти вечные сроки, дела, планирование предстоящего дня… и забываешь о просьбах и обещаниях, теряешь их, точно крошечные несущественные детали.

Ругань по поводу забитого мусоропровода просочилась, словно последствия «обонятельной катастрофы», и в утро этого дня. Анины упрёки атаковали мысли о незаконченной на работе нудной мелочёвке, взрывали их и самоуничтожались. Максим не мог сосредоточиться: заварил кофе, забыл чашку у компьютера, заварил чай, полчаса держал оборону в ванной, после, одеваясь, обещал позвонить, ускорить копошение вокруг подъезда «с забитой кишкой», уверял, что не забудет, как вчера и позавчера, и, в конце концов, вышел из дома почти на час позже.

Дюзов скрипнул зубами и посмотрел в сторону. Справа, закрывая Ромашково, торчал двухметровый забор. Зимой Максим катался в Ромашково на лыжах. Размазанная по дорожному полотну пробка шевельнулась, машины проползли несколько метров. Максим прополз с ними, и в просвет между бетонными блоками, куда спускалась лестница, и где виднелось вспоротое экскаватором зелёное брюхо поля, хлынули воспоминания о последнем снеге.

В эту зиму снег лежал долго, сезон закрывали восьмого марта, устроили трассу на десяток километров и конкурс красоты среди лыжниц. Самую красивую из тех, кто «выжил» после тридцати четырёх километров, выбирали лыжники-мужчины, у которых забег был на пятьдесят. Трибуна, воздушные шарики, музыка из огромных динамиков, сизые лоскуты шашлычного запаха над подтаявшим снегом. И солнце, много яркого чистого солнца сквозь кристальный ветер Большой Весны. Максиму с трудом удалось вырваться из утренних планов Ани и приехать, чтобы снова встать на упругий «полупластик», взять в руки палки и, склонившись над спуском, увидеть, как бьются в слегка разъезженной водянистой колее лыжи. В эти моменты он не замечал того, что видел прежде, что колко давило в спину – белоснежные поля износились и обмякли, зима умирала, и земля уже виднелась под снегом, проступая трупными пятнами рыжей глины и плешивой щёткой прошлогодней травы…

Снова тронулись, Максим опустил стекло и выглянул. Пробка уходила вверх и теснилась красными стоп-сигналами, обтекая строящийся заезд на второй уровень. С тех пор, как московские власти решили сделать МКАД двухэтажной, та погрузилась в ещё больший транспортный хаос. Максиму это напоминало прививки: чтобы сделать лучше, тебе сначала делают хуже. Хорошо бы, если так… если будет лучше. А не как всегда.

А для Ромашково прошедшая зима была последней. И эти изменения бесили Максима. Зачем глупая неугомонность терзает этот мир руками живущих в нём людей? Неужто нельзя выстроить жилой комплекс не на месте Ромашковского леса, где проходит лыжня, а в другом? Где просто… нет ничего, к чему привыкли люди и что не хотят терять?

Максим тяжело вздохнул, его взгляд упал на телефон. Звонок начальника застал уже в дороге, подправил утренние планы, направив на место преступления, – именно поэтому Максим стоял сейчас на МКАДе, а не мчал прямиком в управление по «выносной» магистрали без светофоров. Причина случилась в Сколково, на карте – рядом, двадцать километров по кольцевой, полчаса езды, с пробками – уже полтора. Максим с тоской посмотрел на время под замершей стрелкой спидометра.

Наукоград Сколково – утроба перспективных мыслей, остриё прорывных технологий. Город в городе, со своим центром, окраинами, дорожными развязками, жилыми кварталами, торгово-развлекательными центрами, ресторанами и общежитиями. Размером с европейскую деревню, вроде Берна, только новый и просторный. А главное – офисы и лаборатории вместо заводов и фабрик. Самое необычное производство из тех, что создавалось в Москве. Научное творчество, выпускающее перспективу и мечту. Бесценную надежду на головокружительный прорыв в будущее.

Однако, в каких бы эмпиреях ни парили шары научных мыслей, их прочно удерживали нити бытовых основ человеческой жизни. И здесь, как и в любом другом человеческом муравейнике, произойти могло всякое. Правда, сколковские происшествия были весьма специфичны. Взрыв в лаборатории, устроенный невнимательными практикантами. Пропажа азиата-уборщика, крутившегося около загадочной «шайтан-машины». Отключение проводного электричества на основной подстанции, произошедшее из-за путанности и многотомности инструкций. Ну, не беда – имеется три резервных. Здесь всё серьёзно и с головой. Кругом камеры, датчики, электронные щупальца высокотехнологичного и невидимого организма, упрятанного в недра лабораторий и распределённого по секторам и отделам – под пристальным взглядом подобного существа не проскочит и мышь, а если проскочит, то её внутренности, искусственные и естественные, окажутся на ладони биодетектора, термодатчика, энергорадара и так далее.

Максим нетерпеливо вздохнул и дотронулся до мягкой кнопки на руле, включил магнитолу. В салон проникли звуки и голоса.

– Тогда вот вам первый вопрос и сразу три варианта ответа, – объявил ди-джей.

– Угу, – ответил другой голос.

– Хирон двадцать шестьдесят это… внимание! Это линия косметики для мужчин от двадцати до шестидесяти, страдающих избыточной потливостью, или… Это художественный фильм, действие которого происходит в две тысячи шестидесятом году, или… Это открытый в тысяча девятьсот семьдесят седьмом году астероид, названный в честь древнегреческого бога, наполовину кентавра, наполовину человека, потому что сам наполовину комета, наполовину астероид… Итак?! Ваш ответ!

– А-а-кх… А что было первым?

– Линия косметики для потливых мужчин – первый вариант, научно-фантастический фильм – второй, и третий – то ли астероид, то ли комета, небесное тело, названное в честь какого-то там древнего бога. И пока вы думаете, напоминаю, что спонсором нашей викторины является мультиплекс «Рытвино». Двадцать различных кинозалов формата шесть-дэ под одной крышей, а также рестораны и увлекательный шопинг для всей семьи, всего в паре километров от МКАДа по Рублёвскому шоссе. Торгово-развлекательный центр «Рытвино» – приходи, не пожалеешь! Ну, готовы ответить?

– Да… я не уверен, конечно, но, кажется… я думаю, это первый вариант.

– Какой?

– Ну, там это… косметика типа…

– Вы уверены?

– Нет.

– Тогда вот вам сюрприз от торгового дома «Рытвино» – вторая попытка! Потому что первая, тым-тыры-дым-с… Мимо! Итак, это не линия косметики, тогда что? Напоминаю, что за правильный ответ мы дарим вам скидочную карточку на целых пятьдесят процентов, действующую при покупке на сумму от десяти тысяч рублей. А также бесплатный билет на премьеру новейшего блокбастера «Живая сталь два», билет на любой сеанс в любом из двадцати различных кинозалов, в том числе в новом, ультрасовременном «Хироне», в честь которого наша викторина. Так что же такое «Хирон двадцать шестьдесят»?

– Акх-м-м, ну, тогда это фильм.

– Подумайте хорошенько…

– М-м… астероид?

– Да! Вот он наш победитель, мощью собственной эрудиции доказавший, что ему по праву достаётся скидочный купон и бесплатный билет. Поздравляем, оставайтесь, пожалуйста, на линии…

– Но… я из Якутска…

– А сейчас в нашем эфире неподражаемые «А-ха» с песней «Лайфлайнз».

Динамики всплакнули звуком приземления, будто приняли удар упомянутого ведущим Хирона, который вместо того, чтобы погрузить Землю в огненный хаос, распустился аккордами и растёкся по цветущим равнинам мягким норвежским баритоном:

One time to know that it's real

One time to know how it feels ¹

Песня нравилась Максиму, хоть познаний в английском языке и не хватало для того, чтобы понять, о чём поёт Мортен Харкет. Ему казалось, что это грустная песня о человеке, который пропустил какую-то важную, «ту самую» возможность, шанс, выпадающих раз в жизни, и теперь страшно об этом жалеет. Мысленно подпевая солисту, Максим оглядывался на собственную жизнь, и ему тоже делалось немного грустно.

What do you see?

What do you know?

What are the signs?²

Впрочем, песня была о его работе.

2

Максим вывернул с развязки и увидел гигантские блоки парковок, дырявые, как швейцарский сыр Эмменталь. В отверстиях не прекращалась автомобильная суета. За парковками топорщились постройки необычных форм и расцветок, административные и лабораторные корпуса.

Сколково встретило Дюзова контрольно-пропускным пунктом с бодрым, пахнущим кофе охранником в чёрной форме, который ощупал машину матовым взглядом необычных очков, наверняка со встроенной камерой. Максим показал удостоверение и направил «Форд» прямо, через сто метров налево, в точности следуя инструкциям навигатора.

У входа перед высоким зданием уже ждала следственно-оперативная группа. При появлении Дюзова из кареты «скорой помощи» вывалился шаровидный Огрелкин, судмедэксперт, и, что-то дожевывая, принялся отряхивать руки.

Максим поздоровался и вместе со всеми двинулся к проходной.

– Что случилось? Почему не внутри?

– Спросили старшего, – пожал плечами оперативник. – Без тебя не пускают.

– Исправим.

Здесь авторитет его «корочки» был незыблем. Она напиталась силой, точно земля волшебством сказочного леса, и за проходной, в стеклянном рукаве главного входа, Максим неожиданно почувствовал себя обновлённым: прохладное утро счистило накипь бытовых неурядиц, позолотило протокольную бледность. Эскалатор с лёгкостью оторвал от земли, услужливо поднял наверх и деликатно толкнул на неподвижный пол. У дверей Максим остановился, обратил лицо к светлеющему небу, зевнул, потёр переносицу – и преобразился. Близость нового расследования зажгла его, превратила в тот самый Хирон, охваченный дуализмом собственной природы, и направила в интригу неизвестности. Максим толкнул дверь, и следственно-оперативная группа высыпалась в вестибюль исследовательского института.

Началась привычная работа.

***

Утро первого июня 2035 года омрачил труп, обнаруженный практикантом Захаркиным в коридоре напротив входа в кабинет своего руководителя, профессора Булгарина.

Сперва Захаркин испугался, что мёртвое тело принадлежит профессору – накануне вечером Низам Дмитриевич остался ночевать в кабинете. Ничего сверхъестественного: засиживаясь, профессор довольно часто пропускал последний шаттл до метро и устраивался спать на диване. Но присмотревшись, Захаркин понял, что мертвец ему не знаком: солидно одетый мужчина, около сорока лет, с выдающимся носом и стеклянными глазами. Он полулежал на полу, спиной к стене, голова на груди, ноги согнуты в коленях. Покойный выглядел каким-то нереальным, как игрушка из желтоватого пластика, и карикатурным, возможно, из-за своего носа – с таким надо иметь гасконскую гордость и имя Сирано.

В открытую кабинетную дверь тянуло горелой проводкой.

– Глебов, там кофе или что посущественней ящик даёт? – крикнул судмедэксперт вглубь коридора участковому, появившемуся с лестницы и как раз проходящему мимо торгового автомата.

Тот остановился и оценивающе глянул на подсвеченную витрину. Настроенные под размер продукта полки предлагали чипсы, шоколадки, орешки и баночную газировку. Полусфера под потолком бесшумно повернулась, сфокусировав на человеке одну из несколько камер.

– Мяса нет! – доложил участковый Огрелкину.

– Очень смешно! – рявкнул в ответ судмедэксперт и нехорошо закашлял.

– Не наешься никак? – спросил, подходя, Максим.

Огрелкин отмахнулся, прочищая горло.

Криминалист зашёл в кабинет первым, неся перед собой «спейс-регистратор» – чёрный округлый цилиндр, фиксирующий состояние объёмного пространства, своеобразный три-дэ фотоаппарат, – нёс словно римский воин императорскую чашу. Эти штуки поступили в органы совсем недавно и стоили до того страшных денег, что криминалист даже задерживал дыхание, будто ныряльщик за жемчугом. Сканер пространства считывал окружающую среду, изучая объекты сенсором глубины.

– Не надорвись там, – глядя на покрасневшие уши криминалиста, прохрипел судмедэксперт Огрелкин. Он натянул скрипучие одноразовые перчатки и склонился над телом.

– Ну, что там? – спросил Максим у практиканта.

– Пепелище, – отозвался Захаркин, которого Дюзову представили несколькими минутами ранее.

– Так ты уже заходил? – встрепенулся участковый.

– Ну… да… – Захаркин побледнел.

– Товарищ следователь, берём его? – наигранно сказал участковый и вцепился в острый локоть практиканта.

– Погоди, – сказал Максим, заглядывая в лицо Захаркина. – Что за пепелище?

– Ну, костёр, и раздрай будь здоров, а Низама Дмитрича нет, я ему звонил, не отвечает… пропал!

– А охрана внизу что? Видела, как он уходил?

– Там ночью нет никого… камеры только, роботы…

– С камер ещё не сняли, – отозвался оперативник, отрешённо наблюдающий за манипуляциями Огрелкина. Усы опера выглядели жёсткими и уставшими, как и их владелец.

– Иди сними, а я пока осмотрю, – скоординировал Максим, и усач охотно оправился вниз, почёсывая за ухом электронной сигаретой.

Дюзов проводил его взглядом. Вейперы, курильщики электронных сигарет, давно перестали быть жаргонизмом, теперь жаргонизм – это он, курильщик классических сигарет, смокер.

– Так, студент, не уходи никуда, тут постой, – сказал Максим практиканту, а участковому: – Проследи.

Оба кивнули.

Огрелкин, измерив температуру трупа, извлёк из печени трупа игольчатый датчик.

«Напротив входа в кабинет в общем коридоре на полу полулежит труп мужчины, ногами в сторону входа в кабинет, спина упирается в стену. Голова трупа наклонена вперёд и слегка повёрнута направо, руки отведены от туловища под острым углом. Левая рука согнута в локтевом суставе под прямым углом, пальцы кисти полусогнуты, кисть находится на передней брюшной стенке. Правая рука согнута в локтевом суставе под тупым углом, пальцы кисти полусогнуты, кисть находится на полу. Ноги согнуты в коленях, несколько разведены. На трупе надето: куртка чёрного цвета, футболка тёмно-синего цвета, джинсы тёмно-синего цвета, носки серого цвета, ботинки чёрного цвета».

Дюзов закончил писать и обратился к Огрелкину:

– Готов?