Я был совершенно один и оттого ощущал неясную печаль и сладость одиночества – освобождение от домашних дел, семейных телефонных звонков, занятий, журнальных корректур. Все они остались в Москве, а здесь, в большой стране, которой меня в детстве до дрожи пугали, а в отрочестве учили ненавидеть, никому не было до меня дела, как если бы я умер, в ней очутившись, и превратился в бесплотную тень.
Последний, совсем крохотный самолет взмыл в грозовое небо. Его сильно потряхивало, пространство вокруг озаряли вспышки фиолетового света, люди сидели притихшие и никто не ходил по салону, однако ни тревоги, ни страха я не ощущал и не понял, почему так быстро мы пролетели над широкой рекой и опустились в маленьком и чистом, пустынном аэропорту – конечном пункте нашего путешествия. На сырое небо выкатилась полная луна, пахло акациями, стрекотали цикады. По обочинам дороги блестела в лунном свете дрожащая вода степных озер. Фары автомобиля выхватывали из темноты столбики ограждения, вспыхивали и гасли огни встречных машин, дорожные знаки и указатели, и трудно было представить, что еще совсем недавно я видел все это с высоты в несколько тысяч метров. Мы поменяли шоссе, и скоро из уходящей прямо и вдаль трассы – далеко-далеко до Нью-Йорка в одну сторону и Сан-Франциско в другую – наехала, заставив машину плавно притормозить и свернуть направо, табличка с Oioha-city Next 3 exits.