Июль – мой любимый месяц, когда год уже не новый, но ещё и не старый. Совсем как я. Вот уже второе лето я катался на велосипеде по лесу. Твёрдые скользкие корни поперёк тропинки. Взрытые кабанами комья земли. Сухой подлесок под слоем пыли. Безымянные цветы в зелёной траве. Редкие грибы. Сучья и палки. Птичьи голоса. Комариный писк. А ещё небольшая поляна в самой глуши.

Если бы июль был местом, а не временем года, он был бы похож на эту поляну. Воздух горячий, редкая тень под кривым боярышником, небо круглое – от края до края. Иногда можно встретить зайца. Иногда лису. И никогда человека. Никаких пикников, костров и прочей ерунды. Хорошее место. Здесь мне и пришло первый раз в голову, что я, наверное, схожу с ума.

В своё время я сел на велосипед как раз для того, чтобы избежать такой участи. Но это я уже объяснил себе после. А тогда, два года назад, мне просто хотелось бежать. И я поехал в лес, чтобы спрятаться там от жизни, которая становилась всё грустнее и грустнее.

Причины? Они у меня были. Наш сын родился умственно отсталым. Он до сих пор не разговаривал, хотя ему уже шесть. Никто так и не объяснил мне с женой, почему это произошло. Я винил в этом себя, она – себя, и чувство вины разъедало у нас в душах дыры. Настолько огромные и бездонные, что я боялся туда провалиться.

Первый раз мы заподозрили неладное, когда Ване исполнился год. Он слишком поздно стал садиться, плохо держал головку, мало агукал и почти не играл. Просто лежал в кроватке и смотрел на звёзды на потолке спальни, которые под мелодию Моцарта показывал небольшой проектор.

Когда ему исполнилось два, он по-прежнему не говорил. Даже «мама» и «папа» ему не давались. И в три года было то же самое.

Нет, наш малыш не немой. Иногда он пытается что-то сказать. Но… лучше бы не пытался.

Мы потратили несколько лет и уйму денег, чтобы ему помочь. Ходили по врачам, психиатрам, неврологам, генетикам, терапевтам. Никогда этого не забуду. Опять и опять без обиняков они говорили об аномалиях, о послеродовой гипоксии мозга, о возможном дисбалансе аминокислот. Мучили Ваню наркозом, чтобы сделать МРТ. Назначали дорогие лекарства, от которых его рвало, и он плакал, пытаясь показать, что у него болит голова.

У них ничего не получилось.

Тогда я возненавидел врачей. Особенно одного, детского психиатра. Молодого и преуспевающего, с самодовольным лицом. Никогда его не прощу. В тот дождливый осенний день, осмотрев нашего ребёнка, он усадил нас на кушетку и долго перечислял симптомы какого-то генетического синдрома. А потом подвёл итог:

– Он никогда не заговорит.

Я его был готов убить после этого. И, кажется, хотел убить себя.

– Мы же всегда будем его любить? – сказала жена. – Несмотря ни на что, каким бы он не вырос?

– Конечно, – успокоил я её.

Я решил было начать пить, но не стал. Вместо этого я купил себе горный велосипед. С мощными широкими колёсами, амортизирующей вилкой и новыми возможностями, которые вдруг для меня открылись. Главная из них состояла в том, что на велосипеде можно было ездить не только по асфальту. Он годился для грунтовых дорог, для тропинок, даже для бездорожья.

Вскоре я проверил его в деле. Велодорожка, на которой я тренировался, шла вдоль объездного шоссе. С одной стороны были новостройки, с другой лес. Он огибал город с запада и простирался довольно далеко. Там росли дубы, ясени и буки.

В одном месте деревья расступались, точно пробор в волосах. Здесь начиналась просека, по которой когда-то давно тянулась телеграфная линия. От неё остались только обрубки столбов, но сама лесная дорога была по-прежнему прямой и ровной.

Во время одной из поездок я остановился у входа в лес и долго вглядывался в его кажущуюся бесконечность. А потом переключил скорость на пониженную передачу и медленно покатил по просеке.

Это было совсем не то, что ехать по городу. Звуки быстро исчезли и меня обступила тишина. Остался только шорох шин по сухой земле, да время от времени из-под колёс щёлкая выскакивали упавшие ветки.

Я ехал и ехал, пока не стало смеркаться. Бог знает, сколько времени прошло. Лес меня будто загипнотизировал. С просеки я свернул на небольшую тропу, а она в свою очередь вывела на опушку. Дальше земля круто обрывалась, и далеко внизу темнело большое озеро, которое в наших краях считалось проклятым из-за утопленников.

Между тем, солнце село. Южные ночи наступают быстро. Не прошло и получаса, как на чёрном небе появились звёзды. За городом они казались такими низкими – скажи им что-нибудь, и услышат. Совсем как в детской спальне на потолке. Я постоял, посмотрел на них, а потом сел на велосипед и поехал обратно. На душе у меня было спокойно.

На следующий день я не стал кататься по велодорожке, а сразу повернул на просеку. И на другой день тоже.

Мне понравилось. Если бы после смерти можно было выбрать эпизод для вечности, я бы предпочёл поездку ясным летним днём. Крутил бы педали и смотрел, как солнце играет в листве. И пусть бы это всё повторялось без конца. Я бы ехал и улыбался, потому что там можно было ни о чём не тревожиться и знать, что больше никто не заболеет и не умрёт.

Я ловил эту эйфорию раз, другой, третий. Но потом вспомнил, что он никогда не заговорит, и это отравило мне вечность.

Тогда я стал ездить быстрее и дальше. Чтобы систематизировать свои поездки и не заблудиться, я поставил на смартфон специальное приложение для велосипедистов. Оно отслеживало маршрут и считало пройденные километры.

С это и начались первые странности.

Но сначала я нашёл поляну.

В тот день я планировал преодолеть 50 километров. Обычно у меня получалось около 40 – 20 в одну сторону и столько же назад. Ещё раньше я запомнил лесную развилку, где стоял квартальный столбик с числами 33/34. Прежде я брал правее, делал петлю, и взбираясь на затяжной подъём, возвращался на дорогу, ведущую в город. В этот раз я свернул налево. На карте в этом направлении был большой лесной массив без населённых пунктов, протянувшийся с юга на север. Тропа на карте не значилась, но она была, хотя и сильно заросла травой.

Я включил приложение, отметил точку старта, и поехал, раздвигая зелёные стебли. Вскоре травы стало меньше, а кустарник, росший по обочинам, отодвинулся дальше к деревьям. По пути мне попалось странное сооружение из палок, вроде маленькой избушки. Потом тропинку где-то в ста метрах впереди перебежал кабан. Больше я ничего интересного не заметил.

Дорога пошла под уклон, я привстал на педалях и долго катился вниз. Деревья в этой части леса были старыми. Толстые стволы росли плотно, раскидистые кроны почти не пропускали солнечный свет. Мне казалось, что уже наступили сумерки, хотя до вечера было ещё далеко. А потом ощущение времени вообще пропало. Птицы молчали. Лес казался каким-то сказочным, ненастоящим. В голову полезли мысли о леших, русалках и прочей нечисти. Если она и существовала на самом деле, то здесь ей было самое место.

Когда спуск закончился, тропа пошла круто вверх. Я крутил педали, пока хватило сил. Наконец пришлось спешиться. От сильного сердцебиения в глазах чувствовалась какая-то дрожь.

Я стал карабкаться по узенькой нехоженой тропинке, а велосипед катил рядом. Так продолжалось ещё, наверное, полчаса. Было тихо. И время по-прежнему стояло на месте. Ни день, ни вечер, будто на том свете.

А потом впереди стало светлее, и неба между ветвями сделалось больше. Я снова сел на велосипед, проехал ещё метров сто и вдруг оказался на поляне.

Это было почти круглое пространство посреди высоких дубов и ясеней. В дальней от меня стороне темнело несколько елок. Посреди поляны, образуя треугольник, рос боярышник. Каждый шаг отзывался запахом чабреца, который стелился под ногами. И повсюду никаких следов, ничьих. Да и дорожки к самой поляне тоже не было, последние несколько метров, прежде чем деревья расступились, я двигался просто на свет.

Я положил велосипед на землю и пошёл к боярышнику. От сильного запаха трав у меня закружилась голова. Охватило странное чувство заброшенности, как будто я заблудился. Почему-то я был уверен, что взберись я сейчас на самый большой ясень, то не увижу вокруг ничего, кроме деревьев.

А ещё я не помнил, чтобы на карте на этом месте вообще были какие-то поляны, просто лес, изрезанный балками небольших речушек.

Несмотря на то, что поляна мне показалась небольшой, я шёл и шёл, и никак не мог пересечь её. Там вдали, у ёлок, что-то виднелось. Что-то сделанное из сухих стволов. Оно было в тени, а солнце уже опустилось к самым верхушкам и било мне прямо в глаза.

Тут я опомнился и сообразил, что скоро начнёт темнеть. Почему-то мне не хотелось, чтобы сумерки застали меня в том месте. Я махнул рукой и двинулся назад, где должен был лежать велосипед. Но цепкие травы хватали за ноги и не хотели отпускать. Голова по-прежнему кружилась, как у пьяного. Если бы не солнце, я бы вообще не разобрал, куда идти. Это казалось смешным – заблудиться на поляне, но мне в тот момент было не до смеха. Говорят, леший умеет так запутать, что будешь часами ходить кругами, пока не выбьешься из сил.

Я искал велосипед бог знает сколько времени. К счастью, он всё же нашёлся. Я ему обрадовался, как старому другу. Рама и колёса были покрыты какой-то зеленоватой пыльцой, должно быть той самой, что летала вокруг и навевала сон.

У опушки я ещё раз оглянулся на дальний ельник. Вечерняя тьма уже опускалась с вышины. Всё кругом быстро чернело и утихало. Крикнула какая-то птица, и снова настала тишина.

А потом будто что-то отделилось от ельника и двинулось ко мне. Наверное, крупное животное. Может, косуля. Я не стал её рассматривать, вскочил на велосипед и покатил, что есть мочи. Больше я назад не смотрел.

Только на знакомой телеграфной просеке, откуда до города было рукой подать, я сделал остановку. Уж очень хотелось пить. И во рту почему-то стоял неприятный металлический привкус глубокого сна.

Дома я читал Ване книжку перед тем, как отнести его в ванную. Как обычно, он не очень внимательно меня слушал, а я был каким-то рассеянным и не слишком-то стремился удержать его внимание.