Отзывы на книгу «Предместья мысли. Философическая прогулка»

Путешествия бывают разные: изматывающие на пути к долгожданной цели, изнурительные, когда без сил добираешься до места назначения и еле держишься на ногах от усталости. А бывают удивительно легкие, летящие даже - вроде и расстояние то же, и маршрут аналогичный, но ощущается как-то совсем по-другому. А может, все дело в дорожных попутчиках: в компании образованного, интеллигентного человека с чувством юмора, рассказывающего тебе захватывающие истории, время и впрямь бежит чуточку быстрее, а пройденные километры будто и не чувствуются вовсе? По крайней мере, "философическая" прогулка (ее название полностью оправдывает суть) в компании автора книги "Предместья мысли" производит именно такое впечатление - отпущенное на нее время пролетает с невероятной скоростью, ведь так много хочется еще узнать и выслушать о жизни необыкновенно-обыкновенных людей - философов, пытавшихся приблизиться к пониманию бытия и небытия, бога и божественного, смысла всего сущего и настоящего момента...

Мы пройдем действительно небольшой отрезок пути, два французских пригорода (Кламар и Медон, названия эти до прочтения данной книги мне ни о чем не говорили, теперь же будут ассоциироваться с именами мыслителей), соединивших двух философов - Бердяева и Маритена, но сколько же всего интересного вместит этот путь! Взгляды на искусство, науку, культуру, литературу, любовь, дружбу, государство, религию и церковь, свободу в ее широком понимании, и не только бердяевские и маритеновские взгляды. Все в этом мире взаимосвязано, как и взаимосвязаны живущие здесь: от каждого из философов протягивается цепочка связей к другим людям искусства и идей. Шестов, Фондан, Камю, Беспалова. Это словно оживший лабиринт идей, мыслей, чувств, состояний, настроений...И все это в увязке с ландшафтом городских улочек, памятников, скверов - зримо, детально, божественно красиво, ностальгически трогательно, чуточку меланхолично, с вопросами в духе: "А о чем думал Бердяев, проходя по аллее парка, по которой сейчас идем с вами, дорогой читатель двадцать первого века?" "А могли ли здесь в этом маленьком французском уютном кафе встретиться два поэта или два философа?" Нахлынувший поток идей вначале кажется бессвязным потоком - к нему надо привыкнуть, затем, уже самостоятельно, учишься улавливать эти мистические во многом переклички чужих взглядов и теорий. Сам, подобно автору, начинаешься задаваться вопросами: а что по этому поводу думал Х.?

Жаль только, что культурологическая прогулка столь быстро заканчивается - ты еще так о многом не успел спросить...

Когда весь мир на карантине и обычная прогулка стала чем-то ностальгически-недостижимым, можно совершить прогулку по следам религиозных философов.

Автор решил повторить путь Николая Бердяева из парижского предместья Кламар, где тот жил во время эмиграции, до расположенного по соседству Мёдона — в гости к Жаку Маритену, французскому католическому философу.

«В их Истину я не верю, и ни во что не верю из того, во что они верили (готовились и хотели уверовать); а вот я все же иду здесь, по той же лестнице, через сто двенадцать лет после них (думал я), и это что-то для меня значит (может значить, если я хочу, чтобы значило); это мое собственное, маленькое восхождение непонятно к чему».

«просто стоял там, внизу, перед его домом на Петровомельничной (Каменномельничной), глядя на мусорно-литературные баки, порочно-барочного мальчика в глубине сада, пилястры, решетки – и пытаясь представить себе, как он сидел там, вон за тем угловым окном, в своем кабинете, в последние, тяжелые годы жизни – когда силы его шли на убыль, болезни его мучили, когда вокруг начиналась, потом длилась, потом заканчивалась немецкая оккупация, и был почти голод, и после освобождения Елена Извольская посылала ему из Америки, куда благоразумно уехала перед войной, любимую им гречневую крупу, – как он сидел там, сочиняя, одну за другой, свои лучшие книги».

Судьбы двух философов, связанные с ними события и лица — а это Цветаева и Рильке, Лев Шестов и Роден, вопросы о свободе и истине, о материальном и духовном мире, на которые каждое поколение пытается (или не пытается) дать ответ, переплетаются с сиюминутными парижскими впечатлениями.

Буквально фотографическими — книга представляет из себя поток сознания, текст не делится на главы, а визуальным контрапунктом служат фотографии. Авторские фото городских пейзажей и исторических зданий, сделанные по пути из Кламара в Мёдон, черно-белые, соединяющие начало ХХ века и современность. Удачный прием — помимо того что они просто красивые, фотографии организуют текст и работают на мысль автора.

Наблюдать за «паломничеством атеиста по следам религиозных философов» необыкновенно интересно! Тем более что я недавно перечитала «Смысл творчества» Бердяева, и вдруг (тоже по следам!) попадается такая книга. В нее стоит заглянуть всем, кого интересует Серебряный век русской культуры и его связь с современностью.

«Их мир мне чужд, но сами они интересны. Я ведь пишу о людях, не об идеях. И если об идеях, то как о создании, проявлении, порождении людей».

«Мы очень хотим, чтобы мир разговаривал с нами, пускай на языке примет, знаков и символов, чтобы вселенная не молчала. Но мир молчит, и вселенная тоже молчит. Молчание мира – его основное, едва ли не самое важное свойство. Мы с этим не примиряемся, мы обманываем себя верой, надеждой. И мы мечтаем о том, чтобы случайности не было, чтобы все было так же осмысленно и целенаправленно, как наши собственные действия.
Это вечное, неизбывное стремление наше, неодолимая тоска по смыслам и смыслу, по окончательному ответу, окончательной истине – или хоть намеку на ответ, обещанию истины».

«Прежде всего нужна смелость, чтобы встать лицом к лицу с отсутствием ответа, молчанием мира. Но это и есть свобода. Именно это и есть свобода».

«Свобода именно потому и трудна, что оставляет тебя наедине с молчанием мира, лицом к лицу с бессмысленностью бытия, с абсурдом, как это называл Камю. Но пути назад нет. Вдохнув воздух свободы, уже не захочешь дышать никаким другим. Свобода есть просвещенье и пробуждение, выход из несовершеннолетия, из дремоты детства, отказ от всех сказок. Мы играем в детстве; играем в искусстве. Есть игры ума; есть игры фантазии. Все это замечательно. Но это мы играем, сами или друг с другом. А нам так долго кажется, что и жизнь играет с нами, мир играет с нами, вселенная играет с нами. Увы, это не так. Нам кажется, мы в диалоге с жизнью. Это тоже не так. Жизнь есть то, и только то, что мы сами из нее сделали. Мы ни перед кем не отвечаем за нее, никому не обязаны ответом, отчетом. Мы решаем сами, никто не решает за нас. Ни судьба не решает за нас, ни бог, ни дьявол, ни таинственные случайности, ни волшебные совпадения. Наша судьба есть результат нашего выбора. Мы вольны пойти налево или направо, по той дороге или другой. Только зря думают верующие, что неверие это несчастье. Вовсе нет. Есть счастье неверия; его-то и пытаюсь я описать».

Вас положат — на обеденный,
А меня — на письменный.
Цветаева.

На осине не растут апельсины, на апельсине растут, а сын великого писателя не может не унаследовать некоторого количества генов литературной одаренности, хотя бы даже к самореализации позвала его отличная от родительской стезя. Алексей Макушинский сын Анатолия Рыбакова и он хорошо пишет. Нет, прежде не читала, даже не слышала до финала прошлогодней Большой книги, в котором был отмечен, тогда же книга и попала в читалку - зрительское голосование этой премии предполагает свободный доступ к произведениям-финалистам. Вот только теперь собралась прочесть.

Лучше поздно, чем никогда "Предместья мысли" не из числа книг, которые становятся литературными бомбами, но для общего развития и, как бы четче сформулировать - чтобы наметить направление дальнейшего движения, в активе иметь нелишне. Мы ведь теперь все (ну, те, кто взыскует знаний), учимся по-онегински "чему-нибудь и как-нибудь". На всем протяжении жизни намечая вехи, ставя маячки, восполняя пробелы, которых поначалу больше, чем отрисованных областей карты. Своими руками высекаем себя из глыбы невежества.

Классическое университетское образование, оставшееся у моих ровесников позади три десятка лет назад, и в большинстве случаев не связанное с историей, философией, культурологией, могло дать базис, но в каких условиях. Подготовка к сессии в режиме ошпаренной кошки; в остальное время отчаянный эквилибр между гормональными бурями юности, желанием иметь все и сразу при отсутствии финансовых возможностей, первые экзистенциальные тупики, зачаточные фундаментальные знания (у кого есть). Все с целью не быть, а слыть.

Не спорю, это и теперь важно, а диплом выпускника Сорбонны, Кембриджа или Гейдельбергского университета существенно повышает твои акции на бирже вакансий, способствуя карьерному продвижению. Но все-таки ближе к крысиным бегам, чем к вечному сиянию чистого разума. Для сияния с тобой останется то, что возьмешь сам. И в этом смысле книга Алексея Макушинского отличный навигатор по тропам философии, религиоведения, истории культуры.

Хорошая умная и достаточно доступная, стоит преодолеть порог поверхностного натяжения, книга. Серьезный разговор о религии и философии, об историческом периоде, породившем столь похожие и непохожие фигуры, как Бердяев и Маритен, который автор ведет доступным языком, наполняет эмоциональностью и полемическим задором. И вот к последнему у меня серьезные претензии.

Ну, потому что воинствующее богоборчество представляется сегодня странным и отчасти эпатажным вывертом, более относящимся к софистике, чем к философии. Впору вводить как понятие оскорбление чувств неверующих Отчего, объясните мне, нельзя быть человеком религиозным и одновременно искать истину? Что за странные ограничения, которые автор, к слову - буддист, налагает на тех, кто звуку троичной пустоты предпочитает крест, полумесяц etc?

Что, если Кант и Кьеркегор понятнее и ближе мне, чем Камю и Сартр, надобно пойти и убиться ап стенку? Вот кстати же, свободы окончательного выбора, осуждаемой всеми религиями, моя религиозность меня не лишает. Сколько понимаю, это один из основных упреков автора вере. Но за исключением воинствующего атеизма, отличная книга. Интересная и познавательная.

Что же это все таки: роман, рассказ, отзыв, размышления?
Аристотель выделял закон писанный и неписанный. Так вот, возможно, писанно это роман, но душа склоняется к отзыву на поездку, длинною в книгу.

Ну что ж, это прекрасная возможность заглянуть в личный мир автора, его несомненную любовь к Бердяеву. Где изначально, все лёгкие и невинный размышления о жизни, не несут ничего плохого. Всё как и в жизни, мысль пошла туда, ускакала сюда, зацепилась за это. Буддисты называют это обезьяний ум.
И, конечно же, самые интересные темы - вера, советский союз. И как хочется возразить автору, как хочется вступить в дискуссию, но ты не успеваешь,  потому что мысль писателя уже ушла в другое русло, а тут уже и мусорные баки подоспели.
Мысль часто рвётся на полпути, потом снова где-то всплывает, опять улетает. Боюсь, для книги нужно иметь нереальные познания. Так как обычному человеку не всегда удаётся сложить все "что" и "почему".
А раз не удаётся, то получается лишь прикоснуться. Собственно, следует вопрос, а стоит ли?

Кстати, в начале книги указано, как от автора не ускользает ни единой детали, мол, посмотрите, мы вечно спешим, а тут такое простое, но такое незаметное. Но-о, каких-то необычайно широт не открывает.
Хотя, достаточно легко перенестись в ту атмосферу, чего то нового, необычного, как в детстве на экскурсиях.

Есть, безусловно, большое количество фраз для размышления. Как-никак великих людей цитирует. К сожалению, только и цитирует (слова автора лишь в моментах перехода от пункта А к пункту Б). А ещё скобки. Скобки возле скобок. Скобки в скобках рядом со скобками.

Единая линия и есть, и нет одновременно. Цель понятна, все к ней и движется. Но столько парралелей, что ум действительно улетает (как тот самый Воздушный шар (запуск которого так прекрасно описан)).

Теология, история, философия.... Не хватает уточнения, какой именно это роман.

Вполне допускаю, что это шикарный труд для глубоких поклонников. И философов. Но начинать знакомство с Макушинским с этой книги не стоит. Можно заскучать.

«Книга моя написана свободно, она не связана систематическим планом. В ней есть воспоминания, но не это самое главное. В ней память о событиях и людях чередуется с размышлением, и размышления занимают больше места» (Н.А.Бердяев, «Самопознание»)

Думаю, что никто не был бы прочь побродить по предместьям Парижа, сделать фоточки, поворошить неспешными шагами осенние листья, выпить чашечку кофе, предаваясь размышлениям, щедро пересыпая их возникающими в памяти историческими фактами и – для красоты - многочисленными цитатами. Собственно, для авторских рефлексий Н.А.Бердяев и Ж.Маритен, как, впрочем, и другие объекты мысли, явились, на мой взгляд, только поводом для эпизодов авторского самопознания. Можно согласиться с тем, что эффекта самосозерцания автор достиг, но созерцать это самосозерцание извне мне не было особенно интересно. Назвать это очень уж увлекательным чтением будет преувеличением – читается скучновато из-за авторского многословия и бесконечных ассоциативных перескакиваний с одного на другое и вязкого возвращения к оборванному смыслу. В потоке авторской эрудиции, реминисценций и неожиданно эмоциональных выпадов в сторону собственной советской юности находиться было не всегда комфортно.

Я пробовала читать эту книгу как растянутое до максимума эссе о Бердяеве (и/или о Маритене), и у меня не вышло. Пробовала - как собственный философский диалог автора с Бердяевым и Маритеном – тоже особенно не преуспела. При всей моей любви к бердяевскому «Самопознанию» мне не удавалось подключиться к его внутреннему обсуждению через предложенный автором путь, и я решила, что он подходит только ему одному. Что-то было в этом тексте глубоко эгоцентрическое. Даже там, где А. Макушинский напрямую обращается к читателю, мне совершенно не казалось, что он заинтересован в ком-то, кроме себя, будучи чрезмерно фиксированным на собственных ощущениях, с наслаждением предаваясь вербализации потока собственных мыслей, чувствований, воспоминаний и символов. Читательская же аудитория через его обращения к ней воспринимается, скорее, как зрительская, где он – выдающийся актер на сцене, снисходящий до публики, подающий ей инвокативные реплики, но остающийся бесконечно далеким от нее.

Еще одна попытка – прочитать весь текст как фиксацию авторского эстетического-философского-филологического удовольствия от приобщенности к времени-месту и желания через впитывание отзвуков парижских хронотопов пережить причастность к ним как к философам и обывателям - тем более успехом не увенчалась, хотя образ тщательно и даже щегольски одетого Бердяева с матерчатой сумкой идущего за продуктами, потом часто возникал перед глазами. Образы всех упомянутых лиц, а там их много (кроме Бердяева и Маритена, Цветаева, Рильке, Кант, Шестов, Блуа, Шопенгауэр, Ницше, Камю и др.) не пополнились у меня чем-то новым и, главное, сущностным – так, чужие, случайно навеянные впечатления. Поэтому читала как акынскую песню («что вижу, о том пою»), тем более, что не подписанные и не всегда прокомментированные по существу авторские фотографии своей случайностью и наполненностью только автору понятным смыслом (ограда, мостовая, монмартровская лестница, танцоры танго и пр.) мешали вникать в содержание – у меня зрительный и иные авторские ментальные ряды никак не хотели совмещаться: лирическое, документальное, философское или памфлетное, выносящее автора изнутри его произведения в сторону скептически и иронически ориентированного наблюдателя, каким-то красивым и, главное, значимым литературным меланжем не стали.

Что в итоге? Череда рафинированных философско-литературных зарисовок и авторский ассоциативный ряд к ним, вербализованные многостраничным малосистематизированным потоком. Текст точно на любителя, поэтому, весьма разочарованная, я подошла к нему аналитически - как к продукту чужого самолюбования, где этот чужой – интеллигентен, эрудирован, риторически образован, стилистически изящен, умен, в меру ироничен и приятен во всех отношениях, но при этом остается глубоко чужим. Да и ладно: автор был для меня нов, и каких-то особых ожиданий к его тексту у меня не было, так – шапочное знакомство. Познакомились – и разбежались, не особенно понравившись друг другу. И, думаю, навсегда, потому что продолжать знакомство мне совершенно расхотелось.