В 2000 году я приехал в Россию специально, чтобы жить в деревне. Поехал в Томск на ту саму дедушкину дачу, собираясь там постигать глубины природного образа жизни. С удивлением обнаружил два факта, один внешний, другой внутренний.

С одной стороны, оказалось, что люди, которые непосредственно живут на земле, вовсе не испытывают к природе тех теплых чувств, которыми полон экологически настроенный горожанин. Мне не с кем было там говорить о красоте и гармонии природы. Сельские жители готовы были природу эксплуатировать, получать от нее пропитание, но желания их были направлены все больше в сторону телевизора и городских удобств.

С другой стороны, я обнаружил, что и сам я не могу погрузиться в сельскую жизнь слишком сильно. Точнее, не вижу необходимости – пахать, сеять, выращивать что-то и кого-то. Приятно сидеть на крыльце и смотреть на деревья и траву. Но даже дергать эту траву, чтобы прочистить дорожку, не хотелось – и так хороша природа.

В деревне никого не интересовали ни экологические формы хозяйства, ни народные традиции, ни традиционные ремесла. Все это я нашел в большом городе, среди образованных людей, которые имеют за спиной большой опыт современной жизни, знаний, умений, но ищут возврата к старым технологиям и укладу жизни. Как ни странно, в городе я нашел больше осмысленного отношения к природе и традиции, чем посреди природы и народной жизни. Поэтому сам включился в эту работу и стал заниматься столярным ремеслом с детьми в Москве.

Тут мне вспомнилась мысль, высказанная Клайвом Льюисом о природе. Он пишет, что природа не несет в себе никакого нравственного закона, не дает никакого нравственного примера. Те, кто ищут в ней оправдания своих мнений или указания к моральным суждениям, ошибаются. Нравственный закон, пишет Льюис, заложен Богом непосредственно в душу человека, а природа – это совсем другое, она показывает нам славу Божью, силу его Творения. Мы можем просто любоваться природой, наслаждаться ею, благоговеть перед нею, брать из нее технические условия и способы жизни, но искать в ней нравственности – бессмысленно. Потому что она оправдает любую мораль – пуританскую и богемную, патриархальную и анархическую.

Позже я все-таки не удержался, уехал на три года в деревню, правда, не в Томск, а в Тверскую область. Сажал картошку, откармливал кроликов и свиней, держал пчёл, но это ощущение безнравственности и величественности природы только закрепилось во мне. Кроме того, я проникся пониманием, насколько жизнь как таковая, появление новых форм и существ тесно сопряжена со смертью, с разрушением других существ и других форм. Гуляя по дикому лесу и подсчитывая соотношение стоящих и лежащих деревьев, ощущаешь это особенно четко.

Жизнь как война

Познакомившись с деревенским отношением к природе, я все-таки решил изучить жизнь народов, максимально соприкасающихся с ней, а именно – североамериканских индейцев. Нашел несколько книг очевидцев, живших среди разных племен, описания быта, истории и культуры. Можно было бы изучить и другие дикие племена – Африки или Австралии, но индейцы нам как-то ближе. С одной стороны – они жили в привычном нам климате и лесу, с другой стороны – красиво жили, поэтично, благородно. Отношение индейцев к природе действительно очень тонкое, душевное и полное чувства сопричастности. Уклад жизни логичен и органично вплетен в природные циклы и технологии. Кроме того, меня поразило богатство и «цивилизованность» личных и общественных отношений внутри «примитивных» племен. Глубина человеческого сознания, развития общества, личности при жизни в лесу, фактически в каменном веке, сравнима с нашим цивилизованным самосознанием, только отражается в этом сознании не интеллектуальная и художественная культура, а культура природы.

Но мое восхищение остановило осознание того, что при всей гармонии индейской жизни основным занятием мужчин каменного века является война. Конечно, также и охота, которая вроде бы вписывается в понятие экосистемы, но все же война с себе подобными, с другими племенами – обязательный элемент жизни. К войне готовятся, ее ждут, на нее идут с удовольствием, и потом с гордостью о ней вспоминают.

В любом архаичном обществе война – позитивный и системообразующий элемент жизни этого общества. Богатыри, рыцари, пираты, доблестные полководцы – все это главные и лучшие представители общества. Только лишь в последний век у людей возникло ощущение, что война – это плохо, бессмысленно, бесчеловечно. Почему?

Вероятно, в последний век мы продвинулись в духовном развитии, хотя христиане официально объявили своим лозунгом «возлюби ближнего» еще 2000 лет назад. Допустим, долго доходило и, наконец, дошло до людей. Но ведь все время до этого, все архаичные общества, в том числе и европейское, жили, и теперь продолжают жить с положительной ролью войны.

Может быть, все проще и приземленнее. В современном мире, с изобретением огнестрельного оружия, война перестала быть телесным противоборством двух личностей, стала обезличенной, в ней разделились страдания и награда – теперь они принадлежат разным категориям людей. Раньше, когда воевали племена, дружины и народные ополчения, каждый мужчина в бою реализовывал свое личное стремление к победе, власти. Получал яркие телесные и эмоциональные впечатления, и в случае победы получал награду – власть, деньги, землю. С введением регулярной армии все поменялось. Солдаты страдают, правители получают награду. Война потеряла смысл для каждого отдельно взятого воина. Может быть, в этом разница?

В природе мы видим пищевую пирамиду, то есть борьбу всех со всеми. Что бы ни говорили экологи и гуманисты, к чему бы нам ни хотелось стремить свою душу, но факт остается фактом – всё, что натурально, гармонично и экологично существует в нашем мире, все это постоянно находится в состоянии борьбы. Причем, не борьбы добра со злом, а просто борьбы ради захвата ресурсов, ради самой борьбы.

Я не смог найти причину такого факта, поэтому временно прекратил свои размышления и просто занимался тем, что мне казалось интересным и полезным, а именно – работал с детьми.

Жизнь как школа

Интересно, что первый раз мысль о работе учителем мне пришла в голову еще в школе, после уроков физики, которые вел Владимир Иванович Шелест. Он поразил нас всех своими увлекательнейшими путешествиями в загадки и теории, и уже тогда я подумал, что в будущем поработаю немного в науке, а потом приду работать в школу. Правда, не в старшую школу, где главное – предмет, а в среднюю и младшую, где основная работа – с личностями учеников. С физикой не сложилось, но в 1994 году в Израиле я встретился с Леной Макаровой, и ее художественные занятия с детьми меня сразу покорили.

Первое, что меня заинтересовало – что взрослые обычно видят в детских рисунках совершенно не то, что дети. А дети, оказывается, вкладывают в рисунки, лепку и другое творчество свое внутреннее состояние, и это можно использовать для понимания ребенка. Художественное творчество помогло мне понять внутренний мир детей, научиться с ними общаться, помогать им когда нужно. Кроме того, я сам себя почувствовал ребенком, разрешил себе расслабиться, делать что хочу, творить.

Это оказалось очень интересно – настраиваться на человека, чувствовать его внутреннее состояние и давать ему что-то, подходящее к этому его состоянию. Я понял, в чем состоит работа учителя, психолога и стал воспринимать все вокруг, как процесс обучения. Все мы чему-то учимся, развиваемся, приобретаем новые способности.

В какой-то момент мне очень понравилась эзотерическая идея о том, что весь наш мир – это школа для человеческих душ. По крайней мере, эта модель объясняет, почему в человечестве все время бардак, хотя все стремятся к гармонии; почему веками все со всеми воюют, хотя гуманисты призывают к миру; почему люди не могут договориться, хотя мудрецы и психологи давно открыли секрет счастья; почему не могут построить идеальную красоту, хотя художники все время творят шедевры. Все просто – в школе тоже все стремятся к лучшему, но всё время бардак, если посмотреть снаружи. Постоянно кто-то бегает, кричит, падает. На переменках дерутся, на уроках получают двойки. Растут люди, делают ошибки. А когда вырастают, выучиваются, перестают делать ошибки, тогда они уходят из школы. Поэтому в школе почти не встретишь взрослых сложившихся личностей среди учеников – только некоторые старшеклассники. Они задают в школе ощущение порядка в свой последний год, но тут же уходят, а в школе продолжается сумбурное движение недорослей и подростков.

При этом в идеале сама структура школы – учителя, руководство, хозяйство – стабильны, упорядочены, спокойны. У них все хорошо, они никуда не растут, не дерутся, знают, что делают. Но при взгляде снаружи их не видно, они не воспринимаются как суть школы. Снаружи виднее всего орущие третьеклассники и колючие восьмиклассники, по ним мы составляем первое впечатление о школе в целом. Но они тоже вырастут, выучатся, станут сильными, мудрыми и… уйдут.

Это очень красивая модель, на ней основана вся эзотерическая доктрина наших дней, ставшая теперь уже настолько открытой и распространенной, что как-то неловко называть ее эзотерической («эзо» – внутренний, скрытый).

На какое-то время эта картина мира меня успокоила, мне казалось, что я нашел, наконец, простое и правильное объяснение всем моим сомнениям.

Жизнь как плохая школа

Представление о жизни на Земле как о школе душ для выхода в какие-то более высокие духовные реальности красиво, благородно, наглядно.

Но в нем есть несколько «но», которые всплывают, если не воспринимать эту модель как очередную догму, а попытаться понять её, осознать и прочувствовать. А осознать ее надо, потому что сознание, собственная личность, понимание, интуиция – это то, над чем мы работаем в процессе «обучения», и первое «но» – странно было бы полагаться только на учителей и отключать сознание для того, чтобы воспитать сознание. А большинство людей живет все-таки без осознанности.

Второе «но» – это модель идеальной школы, где учителя – идеальные ангелы, не изменяющиеся и не развивающиеся. Но это не согласуется с законом подобия, который является частью эзотерической модели и говорит, что то, что внизу, подобно тому, что вверху, а что внутри – подобно тому, что снаружи. Внутри школы мы не видим чистых идеалов и чистой стабильности. Почему мы должны верить, что идеал существует в руководстве школы? А если наши творцы, хранители, наставники тоже растут и развиваются вместе с нами, то это уже совершенно другая модель.

Третье «но» – где вы видели школу, в которой от учеников скрывают цель обучения и содержание предыдущего урока? Можно ли такую школу назвать хорошей?

Есть множество систем образования, и среди них есть такие, где от учеников скрывают конечную цель обучения, а обратную связь дают с большим запозданием. Но это или самые бестолковые системы или системы с очень жестким отбором, которые направлены на подготовку очень малого количества элитных специалистов, а судьба не справившихся никого не интересует. Эзотерика же утверждает, что жизнь – это школа для всех, что нет жесткого отбора, что всем жизнь дает все шансы на победу.

Можно скрывать от учащихся педагогические подробности в течение определенного периода, для временного погружения в некий процесс или для контроля результата обучения. Тогда можно предположить, что человеческая жизнь – это контрольная работа. Но даже на контрольной работе ученик знает о самом факте обучения, о том, что он учится. И где и когда происходит остальное обучение, разбор заданий, объяснение теории?

Эзотерика говорит, что жизней у человека тысячи, и между жизнями он осознает, что происходит. Но где вы видели школу, в которой ученики осознают себя учениками только на переменах, а на уроках сидят как зомби?

Следующий вопрос – почему для получения неких высших духовных свойств, которые нужны для высшей духовной реальности, нужно учиться во временном искусственном злом и низком мире? Практическое обучение какой-то деятельности всегда происходит в той среде, в которой эта деятельность будет проходить. Так что, если на Земле нас готовят быть всеблагими творцами, то видимо, творцами здесь, на этой самой Земле, со всеми ее проблемами и страстями, а не где-то в высших сферах. И тогда неясно, куда, в какие высшие миры уходят обученные на Земле «выпускники» – гуру, просветленные, святые. Что там с Раем?

Еще вопрос – если миллиарды душ проходят обучение, то почему знают об этом лишь очень немногие? Почему подавляющее большинство обучающихся не знает о самом факте обучения?

Ну и наконец, какое отношение к нашему духовному обучению имеют все остальные мириады живых и неживых творений? Вся остальная природа, всё ее разнообразие и многочисленность – неужели вся она необходима, чтобы научить Васю не бить Машу ботинком по голове?

Жизнь как деревенская идиллия

Сочетание природной и школьной темы привело меня в вальдорфскую школу. До этого я вел занятия столярным делом для школьников, и это была дань философии природной гармонии. Ручной труд – естественное занятие для людей, оно выстраивает человека физически и психологически. Вальдорфская же система задает природные каноны практически для всех сторон жизни детей и подростков. В ней используются традиционные ритмы жизни, ритуалы, формы труда и обучения. Во всем используется стилистика средневековой деревни или города. Все формы и действия выстроены в четкую последовательность, понятную современному человеку. Есть место и художественным занятиям, научному поиску, музыке и танцу.

Одна беда – система слишком гармонична, полна и поэтому во многих вещах догматична. Она настроена на потребление воспитанниками информации, образов, форм. Как и всякая деревенская идиллия, она очень однообразна по форме, в ней нет места истинному поиску и встрече с окружающим миром. Это хорошо в детском саду и в начальной школе, когда ребенку для приключений достаточно школьного двора. В дальнейшем же этой чистой гармонии оказывается недостаточно, и старшая вальдорфская школа хороша, если она открыта современным педагогическим и психологическим идеям, научным и технологическим новшествам. К счастью большая часть вальдорфских школ именно такова, поэтому вальдорфское образование по праву считается в мире одним из лучших.

Хотя антропософские основы системы этого не предполагают явно, вальдорфская педагогика на своем дворе имитирует средневековую деревню и ремесленный цех, это общество вдохновленных крестьян и мастеровых. В нем достаточно комфортно жить, если не выходить за его пределы и не знать, что такое война. Имитация хорошо работает в определенных рамках.

Жизнь как имитация

Идея об удивительной силе имитации жизни возникла у меня давно, совершенно случайно. В Лос-Анжелесе партнеры по проекту пригласили нас с Леной Макаровой в мексиканский ресторан. Длинный пирс на пляже, нарочито грубые доски и бревна в оформлении интерьера, широкополые сомбреро по стенам, колючая «маргарита» в изящном бокале – все это про Мексику, но не Мексика. Мексика и настоящие мексиканские рестораны были недалеко, но здесь по эту сторону границы настоящими были американские рестораны с бургерами. Но ведь с помощью неотесанных бревен и цветных сомбреро можно устроить любое количество мексиканских ресторанов где угодно, от Лос-Анжелеса до Норвегии.

Тогда меня эта мысль так поразила, видимо, потому что до этого я старался везде бывать в ресторанах с местным колоритом. В Израиле – в арабских забегаловках, в Чехии – в чешских пивных, в Англии – в британских пабах. В Вене мы попробовали сходить в итальянский ресторан, и там нас вполне по-сицилийски обсчитали.

С помощью материальных средств мы можем имитировать любую материальную обстановку и, соответственно, ее культуру, колорит, дух и смысл. Чем жизнь в имитации отличается от жизни в оригинале? Все зависит от качества имитации, и если все сделано честно, то в мексиканском ресторане ты действительно обедаешь как бы в Мексике. Это маленькая, но полноценная мексиканская жизнь.

Построив вокруг себя деревенский антураж и наполнив жизнь деревенскими делами и радостями, мы можем жить в нем столько, сколько захотим, если сможем обеспечить себя материально и защитим от посягательств извне.

Мы проживем именно ту жизнь, которую хотим, даже если вокруг все будет плохо или не на наш вкус. Отдельному человеку не нужна аутентичность всего, что существует на свете, и даже того, с чем он соприкасается непосредственно. Ему нужны определенные впечатления, и если он их получает, то всё у него хорошо.