Пролог

По тёмному узкому коридору с бревенчатыми стенами и низким потолком деловито шагал человек в сером балахоне, с капюшоном на голове. В одной руке он держал горящую лучину, а другой прикрывал огонёк от сквозняков.

Росту человек был среднего, потолок его голове не угрожал, однако он сутулился, видимо, по привычке. Худощавую свою узкоплечую фигуру он перевязал в талии простой верёвкой, отчего балахон, явно рассчитанный на гораздо больший размер, топорщился складками.

Чувствовал себя человек явно не в своей тарелке. Сам понимал, что ведёт себя неумно, что натянутый до глаз капюшон у возможных встречных вызовет недоумение, а то и неприятные вопросы, но ничего не мог с собой поделать. Поведение его вполне соответствовало глупости его затеи.

Впрочем, это ему не мешало, и человек, уверенно миновав несколько низеньких дверей, остановился у неотличимой от других дверцы. Он развернулся, прижав огонёк к груди, и пихнул дверь тощим задом. Огонёк метнулся от сквозняка, но не потух, человек ловко прошмыгнул в узкую щель боком и тут же закрыл дверь ногой.

Лучинка почти догорела, огонёк обжигал пальцы. Он подбежал к поставцу со свежей лучиной и едва успел её поджечь. Уронил крохотный огарок в лохань с водой и потряс обожженными пальцами, с лёгким свистом сквозь зубы втянув в себя воздух.

Он откинул капюшон, и в свете лучины можно было бы разобрать ещё детское конопатое лицо молоденького парня с юношеской бородкой и тонкой шеей. Рыжие волосы, постриженные под горшок, перетянуты тесёмкой с орнаментом-оберегом.

Паренёк окинул помещение взором синих немного насмешливых и по-детски удивлённых глаз. Видел он этот кабинет не впервые, просто ему не надоедало удивляться. Кроме поставца с лучиной и бадьи с водой остальное пространство тесной кельи занимали стол, скамья и раскрытая книга на подставке.

Из маленького оконца тянуло ночной свежестью и осенней прохладой. Парень зябко поёжился, глубоко вздохнул, будто решаясь, и уселся на скамью. Деловито достал из ящика чистый лист пергамента, закрепил зажимами в рабочей области и взялся за перо.

Юноша являлся кем-то вроде студента-монаха, и в его обязанности входило переписывать учёную греческую книгу, пусть он ещё плохо понимал по-гречески. Греческий язык он только начал изучать, а кушать и пользоваться благами цивилизации требовалось уже сейчас. Каждый послушник должен был отрабатывать своё обучение и содержание. Книги в эти времена только переписывались и стоили больших денег.

Юноша сноровисто перенёс на пергамент буквы первого абзаца, начал второй. И прямо посреди предложения начал писать:

«Привет, бродяга. Тебе не показалось, это не глюк и не совпадение – ты действительно читаешь это по-русски только греческими буквами. Если понимаешь текст, значит, ты такой же игрок в кавычках, застрявший в этом мире. Много писать не могу, лучше поговорим. Подойди к самому жгучему брюнету из последнего набора и скажи, как называется столица этой страны в нашей реальности».

Парень перечитал послание. Поморщился. Можно было написать и получше, однако в этой древности, что написано пером уже не редактируется.

Он продолжил работу. Дописал лист, подул, аккуратно вытащил из зажимов и положил на суконку сохнуть. Взял новый пергамент. В его задачу в этот раз входило переписывать только чётные страницы.

Парень рассчитывал, что кто-нибудь, кто будет переписывать нечётные страницы или собирать листы в тетрадку, обратит внимание на его записку. Если за три ближайших дня никто не отзовётся, придётся повторить. Ну, не может он застрять тут один! Это было бы очень обидно.

Монашек выполнил урок, переписал без помарок семь листов. Взял из поставца горящую лучину и отправился в свою келью спать. Сосед, раннесредневековая бесчувственная зараза, дрых, с головой укутавшись в овчину, и не подумал даже проснуться при его появлении. Пришлось будить и говорить, что теперь его очередь переписывать книгу.

Сосед молча встал, накинул свой балахон, взял горящую лучинку и в темпе удалился. Паренёк опять зябко поёжился. Блин, только осень, и уже так холодно! А что будет дальше? Зима?!

В очередной раз сказав себе, что со всем этим нужно что-то делать, он залез на свою лавку на тюфяк из соломы. Под такую же овчину.

* * *

С утра начался ещё один раннесредневековый день со всеми раннесредневековыми ужасами. С недавних пор ему приходилось вкушать этих экстремальных удовольствий полной ложкой. Когда пропала кнопка выхода из игры, перестала работать функция перемотки игрового эпизода. И всё это раннее средневековье сразу утратило большую часть привлекательности!

И вдобавок к обычным неприятностям жизнь отравлял страх наказания. Если за простую небрежность или нерасторопность заставляли натаскать полную бочку воды, а потом её на себя вылить, или «подумать о жизни» часок, сидя в шпагате с опорой на два брёвнышка, или… много чего «или», и одно ужасней другого.

Но вот что придумают за испорченную книгу, он представить себе не мог. Это же средневековье – могут и в масле сварить! Хотя в масле вряд ли, дорогой продукт для их местности. В воде варить тоже не станут – дрова достаются не просто так. И чтобы просто утопить, кому-то нужно натаскать воды. Короче, просто фиг знает, что придумают эти изуверы!

День прошёл, как в полуобмороке. Будто на «перемотке» сами собой выполнялись работы, упражнения, кого-то вместо него били в учебных спаррингах или наказывали. Только вечером после ужина сознание зафиксировало промежуточный радостный результат – он всё ещё живой, ничего не случилось.

Паренёк сразу залез под овчину спать, в свой черёд его разбудил другой послушник и вручил горящую лучинку. Монашек побежал переписывать эту несчастную книгу. Выполнив урок, вернулся и разбудил соседа. Эта бесчувственная средневековая скотина с бесстрастным лицом убежал, и парень раздражённо полез под овчину.

Сосед его порой просто бесил. Ладно, никакой от него помощи – жизнь такая, помочь нечем. Но ведь и моральной поддержки никакой! Никакого сочувствия! Хотя бы вздохнул, чтоб показать, что ему тоже плохо. Ходит с равнодушной мордой, а ещё другом считается! Ну, персонаж считал его другом, пока э… был. Впрочем, этот тоже персонаж, что с него взять? Монашек немного успокоился и уснул.

На второй день на него напала тоска. По всей видимости, никто не обратил внимания на его послание. А на третий день он почти уверился, что один так попал. Попробовать написать ещё раз? И каковы шансы, что записку заметит другой игрок? А если и заметит, кто сказал, что непременно побежит к нему сообщать о себе? Вот если бы он сам увидел такое воззвание, наверное, подумал бы… и ничего бы говорить не стал.

Монашек ночью переписал свои страницы, вернулся в келью и отправил переписывать соседа. Улёгся на тюфяк, согрелся под овчинкой, только уснул…

И тут с него стаскивают одеяло! Парень открыл глаза и увидел своего соседа с горящей лучинкой. Спросил недовольно:

– Ну, чего тебе?

– Мне-то ничего, – ответил он спокойно. – Это тебе что-то нужно.

Монашек не сразу сообразил, что сосед говорит по-русски. Сам собой открылся рот, и вытаращились глаза.

– Ну, Москва, – небрежно проговорил сосед. – Как тебя звать, самый жгучий брюнет из последнего набора?

– Отя… то есть Денис, – пролепетал монашек.

– Блин! – покачал головой сосед. – Вот почему я совершенно не удивлён?! – он хмыкнул и добродушно сказал. – Тёма, Артём.