«Кошачье сердце» Алексея Котова

С Алексеем Котовым литературный журнал «Парус» впервые познакомился, когда в редакцию поступили несколько небольших рассказов, в основе каждого из которых лежал не просто увлекательный сюжет, построенный на парадоксе или даже анекдоте – за ними всегда стояло нечто большее, чем забавная история – произведения обращали человека лицом к самому себе и показывали выход из какого-нибудь сложного жизненного лабиринта. Рассказы («Неведомая земля», «Ласточка», «Сволочь», «Кошка», «Дорога из Тимаково», «Радость моя…», «Точка на карте», «Чёртова кожа», «Сашка БогаНет» и др.) были опубликованы и вызвали читательский интерес. С тех пор Алексей Котов – постоянный «житель» нашей рубрики «Человек на земле».

Это прозаик «со стажем», пишущий упорно, вдохновенно и, в отличие от многих своих современников-беллетристов, поднимающий серьёзные вопросы, так или иначе возникающие на жизненном пути перед каждым человеком: зачем я живу? что для меня имеет ценность в этой жизни? куда я иду? что такое любовь, вера, жизнь и смерть? почему с нами происходят те или иные события? способны ли мы простить или даже полюбить своего врага? можем ли различить добро и зло?

Не исключением стала и представленная читателю повесть, в которой соседствуют, сверкая изломами, самые разные, порой неожиданные грани человеческого бытия.

Ну, например, кто же не любит кошек!.. Эти пушистые симпатяги прочно вошли в нашу жизнь, кто-то даже утверждает, что мохнатые любимцы способны исцелять от недугов и, вообще, являются носителями невероятных умений – способностями видеть недоступное человеческому глазу, чувствовать различные энергетические поля, предсказывать будущее… Известны многочисленные случаи спасения кошками своих хозяев, а есть коты, которые умеют делать массаж, коты-артисты (как в театре Куклачёва) и т.д.

«Ах, как много на свете кошек, Нам с тобой их не счесть никогда», – утверждал лирический герой Сергея Есенина. Его слова вполне могли бы стать эпиграфом к повести Алексея Котова «Чудо моё зеленоглазое», которая с не меньшим успехом вдогонку известному булгаковскому произведению могла бы называться «Кошачье сердце» и в которой читатель насчитает достаточно большое количество чёрных кошек – для кого-то плохой приметы, а для кого-то – талисмана удачи. Однако повесть, в первую очередь, о человеке.

Это почти детективно-мистическая история – о любви, о живом, необыкновенно чувствительном человеческом сердце, о предприимчивости, творческом подходе к жизни и о подлинной цене всех вещей. Это и впечатляющая картина наших сегодняшних реалий, где нищают старики, здравствуют бандиты, распадаются семейные отношения, процветают пороки, а человек всё больше и больше сиротеет, оказываясь один на один с жизнью без всякой поддержки и уверенности в себе. «Жизнь – невыразима!» – восклицает главный герой повести. И действительно, сама жизнь есть чудо – тайна, которую каждый персонаж повести разгадывает в меру своих сил.

Мотив чуда – очень древний русский мотив, органично входящий и в былины, и в предания, и в сказки. Чудо – как нечто, преодолевающее законы физической реальности, как гавань человеческой надежды, символ спасения. Вспомним, что и тысячелетняя вера наших предков во многом основывалась на чуде. Не будь его, не были бы возможны ни исцеления, ни спасения, ни чудесные преображения, известные православному христианству. Повесть «Чудо моё зеленоглазое» наполнена тайнами, граничащими с чудесами – неожиданные изгибы сюжета заставляют читателя испытывать напряжённое волнение, строить догадки, размышлять над собственной жизнью и, возможно, тоже ожидать чудес.

Не случайно чудесные свойства в повести приписываются именно кошкам. Тема «зверя», число которого пытается «счесть» герой, обыгрывается в произведении в разных вариациях: и посредством реальных зверей – «братьев наших меньших», и через разгадку числа 666 – «формулы уничтожения, числа предателя», и, конечно, через поиск «зверя» в своей собственной душе. Именно душу – свою и близких ему людей – стремится спасти главный герой «Чуда…»

В повести отчётливо звучит мотив исцеления – проходя испытания, как библейский Иов, люди излечивают свои недуги – физические и духовные. Будем верить, что в ходе чтения нечто подобное произойдёт и с нашими читателями, поэтому нам остаётся от всей души пожелать автору вдохновения и новых книг, а тем, кто обратится к этому тексту, захватывающего и, одновременно, вдумчивого чтения.

Ирина Калус,

доктор филологических наук, гл.редактор электронного журнала любителей русской словесности «Парус» (Москва).

В общем-то, житейская история, трагическая и невероятная, фантастическая и даже страшная, излагая которую автор сделал все возможное для того, чтобы она получилась доброй и смешной.

1993 – 2010 год

Глава первая

Нельзя сказать, что Николая Петровича не любили соседи, просто старик сам по себе слыл человеком не то чтобы нелюдимым, а, как говаривали некоторые, не свойским что ли?.. Улыбался Петрович редко, говорил мало и часто хмурился, словно вынашивал одному ему понятную, невеселую мысль. Когда-то давно старик сильно обгорел, но последствия ожога на его лице не были отталкивающими, скорее даже наоборот, они делали Петровича похожим на доброго пирата из детской сказки. И все-таки, разговаривая с людьми, старик не то что бы прятал лицо, а как-то немного тянул шею в сторону, будто видел там, в стороне, что-то более интересное и спешил прервать общение даже если оно было интересно собеседнику.

Никто и никогда не слышал от Николая Петровича дурного слова или жалобы. Те, кто заходили к нему занять деньжат до получки или еще по какой другой житейской нужде, всегда видели старика за работой: старик держал кроликов и, как посмеивались некоторые, черных кошек. Почему у него приживались только черные, и исключительно зеленоглазые кошки, не знал даже и сам Петрович. Они приходили неведомо откуда, жили своей жизнью, предпочитая не общаться с местной мяукающей братией, и приносили такое же черное и зеленоглазое потомство, как и они сами. Взять котенка у Петровича мечтала едва ли не вся городская окраина. Выпрошенный у старика черный котенок приносил в дом если не удачу, то существенное облегчение от житейских неурядиц. Кто-то утверждал, что смог бросить пить только после того, как обзавелся-таки котенком «от Петровича», другому вдруг крупно везло с работой, а в семье третьих наглухо стихали скандалы.

Впрочем, был один уникальный случай, который, может быть, и стал первоисточником людского суеверия. Однажды, лет двадцать тому назад, кошка, взятая у Петровича, спасла целую семью. А произошло вот что: во время сильного, ночного бурана в печную трубу дома свалилась и задохнулась ворона. В комнаты хлынул угарный газ. Быть бы большой беде, если бы кошка не разбудила полу задохнувшегося хозяина. Еле живой, с до крови расцарапанным лицом человек ничего не мог понять, пока страшно возбужденная, взъерошенная кошка не бросилась к двери, словно показывая путь к спасению. Соседи видели, как той жуткой ночью кошка спешила домой. Она бежала так, как будто знала, что вот-вот должна случиться страшная беда и ее не смогла остановить даже оконная рама с двойным стеклом. Короче говоря, слухи были самыми разными, но все сходились в одном – котята зеленоглазых кошек Петровича приносили людям только добро.

Старик недоверчиво улыбался, слушая подобные россказни. Он категорически отказывался брать деньги за котят или тратить время на то, что бы вникнуть в правила живой очереди, установленной желающими приобрести у него котенка. Мало того, и старик и те три-четыре кошки, постоянно жившие у него дома, казалось бы, почти не обращали внимания друг на друга. Только иногда, осенними ненастными вечерами или в полнолуние, кошки вдруг безбоязненно прыгали к старику на колени, ласкались, а потом, когда тот усыпал, долго, словно ожидая чего-то, не отходили от его постели, настороженно всматриваясь в окружающую темноту огромными зелеными глазами.

Петрович был вдовцом. Ко времени гибели жены ему не исполнилось и сорока лет. Обстоятельства страшной смерти жены Петровича знали немногие, но они так упорно молчали, что всем остальным, не знавшим ничего об этой трагедии, поневоле приходила в голову мысль о чем-то не совсем обычном. В наследство от жены у Петровича осталась дочка Светлана. Старик был искренне привязан к ней. Светка с мужем и тремя детьми жила неподалеку, на соседней улице. Наверное, жизнь Петровича была бы значительно веселее, если бы не пьяница-зять. Взаимная неприязнь старика и его зятя темнела изо дня в день, как подпорченное яблоко.

В тот день Петрович все-таки решился зайти к Светланке. Поговорить с дочерью откровенно, напрямую, он решил уже давно. Но разговора не получилось и на этот раз. Старик не знал с чего начать.

На кухне мягко тикали настенные часы. Петрович на секунду задержал у рта ложку и взглянул на них. Стрелки показывали без четверти шесть.

– Ну, пожалуй, мне пора, дочка, – старик отодвинул пустую чашку и, не торопясь вставать, сдержанно улыбнулся: – Как-то не хорошо получается… Сам я наелся, а дома у меня некормленая ушастая скотинка скучает.

– Да ты ешь, папа, ешь! – Светлана, пышнотелая, с улыбчивыми глазами женщина, потянулась к кастрюле. – Прямо беда, не умею я понемногу готовить. Вот и Сережка поэтому на меня ругается.

Большой, полный до краев, половник опрокинулся в тарелку Петровича.

– Да уж… – старик проследил глазами движение полной женской руки. – Может и в этот раз многовато будет?

Света засмеялась:

– А ты что, родной дочки, что ли, стесняешься? Ешь!..

Петрович искоса взглянул на дочь и, не к месту, сказал:

– Губа вон у тебя…

– Что, губа? – насторожилась дочь.

– Битая…

Светка прикоснулась пальцами к уголку рта. Улыбка женщины стала гаснуть.

– Это ничего… – тихо сказала она. – Скоро пройдет.

– Опять Сережка дрался?

– Пьяный он был… Сам себя не помнил.

– А бил-то за что? За то, что ты ему, стервецу, слишком много наготовила?

У Петровича кольнуло сердце. Он невольно подумал о том, что, пожалуй, уже совсем скоро это такое родное лицо станет совсем другим: измученным, болезненным, с потухшими глазами и без мягкой лукавинки доставшейся Светке в наследство от матери.

– А дети где?

– Миша и Коля в школе, секция там у них какая-то. А Машеньку Марья Васильевна к себе пока забрала. Пусть побудет немного с бабушкой.

– И то верно. Нечего девчонке смотреть, как пьяный отец над матерью изгаляется.

– Да Сережка, он ничего… – губы Светки снова тронула робкая улыбка. – Вот только если бы не пил…

– Водкой дерьмо не прикроешь. От водки оно только жиже становиться, – старик тоскливо оглянулся по сторонам. – Слышь, Светк, может быть нам с тобой уехать куда-нибудь, а?..

– Куда? И кто и где нас с тобой ждет?

– Да ты погоди, – Петрович подался вперед и, навалившись грудью на стол, приблизил свое лицо к потупленному лицу дочери. – Ты думаешь, я не вижу как ты мучаешься? Не по-человечески все у вас как-то получается с Сережкой, понимаешь?.. Не по-людски. Вчера лег я спать, а сна нет, хоть убей. И все мысли в голову лезут. Не хорошие мысли, Светка, злые и проку-то от них, если разобраться, никакого нет. Такого, как твой Сергей, только могила исправит. А три дня назад Витька, брат твой двоюродный, из деревни мне письмо прислал. Пишет, живут, мол, они там хорошо: огород у них полгектара, хозяйство…

– Детей, папа, на огороде у Витьки не вырастишь.

– Но в деревне все ж таки легче нам с тобой будет.

– Везде, пап, хорошо, где нас нет, – вздохнула Светка. – А еще лучше там, где нас с тобой не будет никогда.

В коридоре хлопнула входная дверь. Молодая женщина скользнула по лицу отца изменившимся, испуганным взглядом.

– Ты, папа, иди лучше домой, а?.. Поздно уже.

Петрович выпрямился, не хотя, отстраняясь от дочери.

– Не глухой, слышу. Пришел твой благоверный.

– Папа, я тебя прошу, уходи, пожалуйста!

– Не гони, сам уйду, – опираясь на спинку стула, старик встал. – И за что нам с тобой такое наказание, дочка? За грехи мои, что ли?..

В коридоре загремело опрокинутое ведро. Старик шагнул к двери, и уже протянул было к ней руку, как вдруг та распахнулась сама и с тупым звуком ударилась об угол шкафа.

Петрович попятился. На пороге стоял пьяный Сергей.

– Всем привет! – зять осмотрел кухню. Споткнувшись взглядом на накрытом столе, он удивленно приподнял бровь. – Ужинаем, значит?.. И ужинаем, как я погляжу, без хозяина?

Светка подошла к мужу.

– Да вот, папа к нам зашел, – женские руки суетливо поправили воротничок мужской рубашки. Голос Светы подрагивал от напряжения. – Поговорили мы с ним немного. А есть он не хотел, это я сама его усадила…

– Ты думаешь, мне куска хлеба жалко? – Сергей криво усмехнулся. – Только врешь ты… Наверное, опять, тары-бары развели: мол, такой-сякой зять, хрен с него взять? – Сергея сильно шатнуло. Он выругался и оперся спиной на дверь. – Ведь так, дед?

– Может и так, зятек, – тихо ответил старик.

– Да что ты, папа?! – Светка обернулась к отцу и сердито сверкнула глазами. – О Витьке мы говорили, о том, что огород у него в деревне хороший.

– Что ж, огород у Витьки действительно не плохой. Раз как-то удосужился я на него взглянуть, – Сергей чиркнул спичкой и прикурил измятую сигарету. Зять по прежнему стоял в проходе, загораживая старику выход. – А вот сам Витька все ж таки бо-о-ольшая сволочь!.. Ведь так, дедок, или нет?

– Сережа, пойдем спать, а? – Светка обняла мужа за плечи и искательно заглянула ему в глаза. – Ну, пойдем!.. Ты на ногах уже еле стоишь.

– Погодь, – Сергей убрал с плеч руки жены. – Ладно, черт с ним, с Витькой этим… Я тебя лучше, Петрович, вот что спрошу: ты до каких пор ты, старая, горелая калоша, будешь приползать в мой дом и воду мутить, а? Я ведь тебе что недавно говорил?.. Что бы ты в мой дом по стуку заходил, вот так, – Сергей несколько раз беззвучно стукнул по стене полусогнутым пальцем. – А ты, значит, опять за старое, да?

– Я, зятек, к дочке, а не к тебе пришел… – глухо отозвался Петрович, слова прозвучали отдаленно и тихо, словно были сказаны другим человеком.

Что произошло дальше Петрович, плохо запомнил. До сих пор расслабленно вихляющий непослушным телом зять, вдруг бросился вперед. Грубые, сильные руки рванули старика с места, развернули и, больно сдавив пальцами шею, вытолкали в коридор. Светка испуганно вскрикнула.

Коридор был длинным и темным. Впереди смутным белым пятном маячила распахнутая дверь. Прежде чем дотащить до нее старика Сергей, несколько раз валился на стены, увлекая Петровича за собой. У выхода зять с силой толкнул старика вперед. Тот ударился коленом о лавку и охнул. Лавка упала на бок, но споткнулся об нее не Петрович, а Сергей. Он тяжело повис у старика на плечах и ткнул кулаком в спину. Петровича швырнуло к стене. Сергей лежал на полу и пытался встать. Он тяжело оперся на лежавшую на боку лавочку. Та опрокинулась снова, на этот раз вверх ножками, и Сергей, нырнув вниз головой, ткнулся оскаленным лицом об одну из ножек. С разбитых губ закапала кровь.

– Убью, морда твоя пиратская! – Сергей вытер губы. – Все равно убью!..

Старик посмотрел на дочь. Та стояла позади мужа и тихо, по-бабьи голосила. С трудом, опираясь рукой на стену, Петрович вышел из дома и с силой захлопнул за собой дверь…

Глава вторая

Застать у себя дома гостей Петрович не ожидал. В кухне, за столом, сидел его племянник Витька и сосед Петровича Лешка. Гости над чем-то весело смеялись, а на столе, уставленном тарелками со случайной закуской, горделиво поблескивала бутылка водки.

– И тут, значит, гуляют, – старик повесил на гвоздь фуражку и шагнул к столу.

Витька весело подмигнул старику.

– А чего, спрашивается, нам горевать-то? Здорово, дядь Коль.

– Здорово, коль не шутишь, – Петрович сел. – Ну, по какому поводу сабантуй?

– А без гуляем. Пьем по причине душевной грусти, – Витька развел руками, давая понять, что его грусть штука довольно большая и вредная и справиться с ней без спиртного занятие неблагодарное. – А ты, дядь Коль, все по старинке живешь. Дверь и та нараспашку.

Смущенно улыбаясь, Лешка встал.

– Ну, мне пора… До свидания, дядь Коль.

– Да сиди уж, коли пришел, – махнул рукой старик. – Ты-то ладно…

– Не-е-е, я лучше пойду. Бывайте, мужики, – возле двери Лешка оглянулся. – Дядь Коль, ты Витьку не ругай. Ему и без тебя от жены досталось.

С минуту после ухода Лешка за столом царила тишина. Племянник сделал вид, что не замечает пристального взгляда старика. Уткнувшись взглядом в тарелку, он сосредоточенно жевал соленый огурец.

Витька уродился на свет божий таким, что говорить о нем без вздоха сожаления и улыбки, было просто невозможно. Хотя, с другой стороны, пустым человеком Витька, конечно, не был. Любая работа, будь то крестьянский, монотонный труд или что-то более сложное, требующее размышления и определенной сноровки, давалась Витьке легко и без особых усилий. Племянник мог запросто, в одиночку, поставить новую крышу без единого гвоздя или отремонтировать и запустить видавший виды автомобильный двигатель. Правда, того, чего Витька делать не хотел, ему лучше было не поручать. Кое-как привязанная им по просьбе жены веревка вдруг неожиданно рушилась в грязь вместе со свежевыстиранным бельем, а вымытая им тарелка настолько вызывающе пахла селедкой, словно рыбу только что смахнули с тарелки. Что же касается того заборчика возле хлева, который Витька уже трижды ремонтировал и опять-таки по настоянию своей упрямой супруги, то живущие за ним шесть упитанных кабанчиков вполне искренне продолжали считать заборчик не более чем декорацией на заднем плане дворового пастбища.