Цитаты из книги «Чудо ты мое, зеленоглазое»

Молюсь… Зубами рву колени, Но есть ли истина в пыли у ног?.. Лед распирает сердце, а не вера И грудь мне рвет осатаневший бог.

За что дана нам яростная грусть О том, что есть жар-птица за морями? Я в сани белые сажусь Занузданные пьяными чертями. Увидеть раз И умереть – не грех, Что может быть безудержней охоты? И я лечу под сумасшедший смех, Под неумолчный, чертенячий хохот. Прости жена, Прости, что я не смог В который раз сдержать своей печали, За то, что на иконе плачет Бог, За то, что снова сел я в эти сани. Прости мне мама то, что я седой, Почти как ты И в снежной круговерти, Лечу как в бездну за своей мечтой Навстречу то ли счастью, То ли смерти… Земля дрожит и на дыбы встает, В лицо то снег, то шерсть с чертей клоками, Под плетью извернулся левый черт И вырвал вожжи желтыми зубами. Теперь мне вожжи – мой нательный крест, Шнурок суровый сердце рвет на части Да судоржный, крестоподобный жест Кривит ухмылкой хрипнущие пасти. Ты – поле русское!.. Мне слышится набат, Гул конницы, звон сумасшедшей схватки… Смотри!.. За брата умирает брат И рубятся друг с другом братья. Спаси и сохрани… Согрей!.. Согрей, смерть, путника в безмерной этой дали, Как ты когда-то русские полки Здесь русской кровью щедро согревала… Голос племянника трагически дрогнул. «Придумает же!.. – улыбаясь, подумал про себя старик. – И главное, сам-то переживает… Чудно, одним словом». Прости мне Бог… Мне водка горло жжет, А сердце рвет безудержность печали: Слабеет тот, что справа черт, А два других вдруг сразу захромали… И оборвался вдруг чертячий хрип и вой, Как скошенные – разом – пали черти, Какая еще бездна предо мной!.. Но стали сани тихим шагом смерти. Один… Один! Какая тишина, И мертвый скрип и скрежет под ногами… Мне холодно… Мне холодно! И я, Я плачу над подохшими чертями. Где ты жар-птица? Что ты и зачем Зовешь меня? Из этой снежной дали Мне не уйти. Ведь нет таких коней, Что б до тебя хоть раз, но долетали. Иду домой… Что б было веселей Поет пурга мне в снежной круговерти. Да ну их к бесу, этих жар-курей, Мне просто жаль, что сдохли мои черти…

Этот всевышний мудрец сначала взял истину и только потом, обмазав ее глиной, вылепил человека. Петрович!.. Ленка все равно меня не поймет, а вот тебе я скажу: человек – не кукла. В нем нет места для управляющей пятерни, потому что там, внутри человека, истина и только потеряв эту истину можно превратиться в чью-то злую куклу. Мы вечны, Петрович, мы вечны, потому что истина внутри нас бессмертна!..

фига, мол, мне церковь? Ну, в том смысле, что зачем, мол, мне посредники между мной и Богом? Воистину, научи дурака Богу молиться и он попытается им стать! А вера, она же как книга. Только вместо букв в ней живые человеческие души.

Он сотворен по образу и подобию и нет в нем руководящей, божественной пятерни. Сам человек все решать должен. Только сам. Поэтому крики эти, почему, мол, Бог позволят все, мне другой крик напоминают: «Распни его!..» Ближнего нашего распни, Господи… А мы, мы-то – хорошие.

Серый мужиком хлипким оказался, так что и он скоро рядом со своим дружком на пол прилег. А мне кровь глаза застилает, чувствую я, еще чуть-чуть и все – рухну. Взял я Любашу на руки, – слишком сильно ее ударили сволочи, видно не рассчитали спьяну, и – вон из сарая. Шагов десять прошел, упал… Слышу, жена шепчет: «Коля, ты дочку нашу не бросай!.. Не бросай!» Дальше – все, темнота… Когда в себя пришел, смотрю, а сарай уже во всю полыхает. Не поджигал я его, Витька!.. И знаешь… До сих пор мне кажется, что когда я Любашу из сарая выносил, она и сшибла рукой, той, что у нее на отлете была, на пол керосиновую лампу. Сама своих убийц казнила. Потом Лешкин отец с братьями прибежал. Увели они меня и Любашу унесли. Мертвую уже унесли… Старик замолчал и с силой потер лицо руками. Витька молча курил, сосредоточенно рассматривая стол. – На следующий день, – продолжил Петрович. – Обнаружила милиция на месте пожарища два обгоревших трупа. Эксперты определили, что еще живыми эти подонки сгорели, но следствия считай что и не было. Один, мол, беглый бандит, другой ничем не лучше его, так может быть они друг с другом что-нибудь не поделили?.. Хотел я в милицию пойти, но отговорил меня Лешкин отец с братьями. То, что ты жену защищал, сказали, это понятно. Но за то, что ты сарай с еще живыми бандитами спалил, за это тебе присудят лет пять, не меньше, а обратного, мол, тебе доказать не удастся. Ну, а лагерной баланды я уже попробовал и хорошо знал, чем она пахнет. Да и дочка… Ее-то куда денешь? Вот так и вышло, Витька, что я свою Любу вроде как украдкой спасал – во второй раз пришлось мне пригнуть свою головушку. Тошно мне было, ох, как тошно! Но куда же, спрашивается, денешься, если деться некуда? Болел душой я после смерти Любаши долго, года два, не меньше. Мир темным мне казался и если бы не дочь, как знать, может и наложил бы я на себя руки. Врач сказал мне, что, мол, выход своим эмоциям давать нужно, не копить их, как червяков в банке перед рыбалкой. А о каком таком выходе говорить можно, если я жить привык крадучись? Любу мою и то по вранью похоронили: с лестницы, мол, она упала, а соседи подтвердили. Вот с тех пор и живу я, Витька, вроде как наполовину: одна половина здесь, а вторая там, в прошлом вместе со всей темнотой, что на мою долю выпала. Потому и поселился