Рыцарь

1.

Если бы старый барон Хейн Берингар заранее знал, что вспыхнувшая после визита в Италию короля Генриха IV гражданская война продлится тридцать лет, он бы несколько растерялся. Дело в том, что драчливый барон не рассчитывал дотянуть до преклонного возраста, поскольку не стеснялся пользоваться всеми доступными благами жизни, а с другой стороны, не дожить до конца войны и не знать, чем она кончилась, было немного обидно. Хейну Берингару – а еще его называли Рыжий Счастливчик – было пятьдесят пять лет, старый рыцарь явно поднаторел в ловле военной удачи, а его тыл – замок Берингар всегда считался неприступным. Прежде чем ринуться с восставшими саксонцами на короля, барон, никогда не отличавшийся логикой решений, решил жениться. Кровавое вино войны, разбавленное небесным нектаром любви, должно было бы еще больше вдохновить на рыцарские подвиги темпераментного вояку. Женой Рыжего Счастливчика стала младшая дочь обедневшего графа Арне Эрмелинда. Девушке только что исполнилось шестнадцать лет, она была удивительно красива, а воспитание в бедном доме жестокого отца сделали ее характер спокойным и терпеливым.

– … Как у хорошо объезженной лошадки! – не без многозначительной улыбки, заключил Хейн.

Трудно сказать, что привлекало Хейна больше, война с королем Генрихом или молодая жена. Может быть, именно поэтому он и решил взять молодую супругу с собой. Бледная после свадьбы Эрмелинда поцеловала жесткую руку мужа и сказала, что последует за ним хоть на край света. Короче говоря, барон Хейн остался доволен: сочетание приятного (медового месяца) и полезного (война с кролем, которого старый рыцарь презирал не меньше, чем его отца Генриха III) омолодили его лет на двадцать. Покидая свой замок Берингар, Хейн распевал старые рыцарские песни, много шутил, а, уже миновав подъемный мост, он чуть приотстал от солдат и постучал ножнами меча по крыше кареты плетущейся в хвосте колонны.

– Ну, ты как, а?.. – весело спросил барон выглянувшее наружу милое, женское личико.

Эрмелинда слегка покраснела (она почему-то всегда краснела, когда говорила с мужем) и заверила его, что «все чудесно».

Старый рыцарь перекрестился на хмурое, дождливое небо и поблагодарил Господа за удачное начало похода. Он припомнил, что в прошлый раз его конь раздавил какого-то приблудного пса прямо на мосту, но не насмерть и пес страшно выл, провожая душераздирающим воплем идущих на войну рыцарей и солдат. Хейну пришлось послать назад расторопного молодчика, и тот прикончил собаку. Барон хотел было рассказать о том случае Эрмелинде, но передумал, вдруг нахмурился и, хлестнув коня плетью, умчался во главу колонны.

2.

Король Генрих IV проявил истинно королевскую решительность. Пока швабская армия под начальством герцогов Вельфа и Бертольда не спеша собиралась между реками Рейн и Некар, король смело напал на саксонцев. 7 августа 1078 года у города Мельрихштадт состоялось сражение. Тяжеловооруженные рыцари могли либо атаковать, либо бежать. Классический удар рыцарской конницы всегда был похож на удар копья и после удара «копье» следовало вернуть в исходное положение, перестроиться и наносить новый удар. Толкотня на поле боя достигла апогея после полудня. Лихие рейды конницы следовали один за другим с обеих сторон. Но люди и лошади постепенно уставали и удары отрядов, блестяще прорисованные на картах, на поле боя вдруг становились все менее расторопными, а то и просто запоздалыми. Иногда кавалерия вламывалась в лесок, но находила там не врага, а ямы и пни. Кони с жалобным ржаньем ломали ноги, а добычей атакующих становились два-три десятка изодранных трупов и перевернутые телеги. Кое-кто из рыцарей вдруг вспоминал, что этот лесок был уже атакован королевскими войсками еще утром и доблестные рыцари застали тут обоз из десятка телег. Возниц убили, телеги сожгли, а лошади разбежались.

Последними, уже вечером и по настоящему, с поля боя бежали саксонцы, а королевские рыцари решили отдохнуть и подкрепить свои силы вином и местной зайчатиной.

Отряд Хейна Берингара находился в группе отважного пфальцграфа Фридриха. Замысловатые маневры конницы во время боя, которые порой то отменялись, едва начавшись, то снова возобновлялись, но уже в другом направлении, внесли такую путаницу в командование сражением, что группа отважного пфальцграфа запуталась больше остальных и пробыла всю ночь на ставшем вдруг никому не нужном поле боя рядом с войсками Генриха IV. Посланные храбрым Фридрихом к самозваному королю Рудольфу связные вернулись ни с чем, не найдя короля ни поблизости от места сражения, ни в самом Мельрихштадте.

Ближе к утру пфальцграф наконец понял, что остался один на один с королевской армией. Мужество оставило его, и пфальцграф не просто ушел, а буквально удрал с поля боя. Правда, как стало ясно позже, он мог взять в плен короля Генриха и прекратить едва начавшуюся войну. Все дело в том, что королевские рыцари слишком увлеклись кто охотой на зайцев, кто вином, а большинство попросту отправились по своим замкам, послав войну с ее дурацкими маневрами куда подальше. Рядом с Генрихом IV оставалось не более десятка рыцарей, треть из которых была ранена, треть потеряла коней во время одной из атак на злополучный лесок с сожженным обозом, а треть была попросту пьяна, как и сам Генрих уже вкусивший местной зайчатины.

Но если возвращение Генриха IV в Баварию было относительно благополучным, то отряд пфальцграфа Фридриха, упустивший удачу на поле боя, судьба подвергла дальнейшим испытаниям. Отступающие войска короля-самозванца Рудольфа Швабского грабили местное население. Население, разумеется, не могло не реагировать на разбой, но поскольку реакция народа на насилие со стороны властей всегда носит несколько запоздалый характер, то подавляющее количество ударов обрушилось именно на отряд пфальцграфа Фридриха, плетущийся в самом конце отступающей армии.

Хейн Берингар совсем забыл о своей юной жене Эрмелинде. Точнее говоря, он запамятовал о ней еще утром, когда начались конные атаки и напрочь забыл о юной деве на обратном пути, когда барону пришлось обороняться от крестьянских вил и дубин.

Хейн добрался до своего спасительного замка-логова только 14 августа. Когда остатки его воинства с величайшим трудом и в не менее величайшем изнеможении пересекли наконец подвесной мост, Хейн вдруг увидел у широких порожек донжона (внутреннего дворца крепости) карету Эрмелинды. Если на уставших воинов карета не произвела никакого впечатления, то Хейн все-таки подошел к ней и некоторое время осматривал… То, что он увидел оказалось довольно жалким зрелищем. На позолоченных боках кареты были видны многочисленные вмятины, а в подушках, которые, судя по всему, в дороге с успехом заменяли стекла, торчали стрелы и даже крестьянский серп.

Барон Хейн хмыкнул и ковырнул пальцем несколько боевых засечек на дверце кареты. Пару из них можно было смело назвать не засечками, а дырами. Одну проделало, видимо, копье, брошенное с близкого расстояния, а вторую топор. Барон попробовал дверцу на пригодность – держит ли ее замок или она болтается как притвор старой овчарни. Дверца болталась, но только наполовину, удерживаемая изнутри чем-то вроде веревки. Хейн почесал затылок и спросил подвернувшуюся под руку кухарку, когда вернулась в замок его жена и где она сейчас.

Рассказа кухарки, хотя и многословный, был полон сопереживания к своей хозяйке. Оказывается, ее карету сопровождал юный рыцарь Готфрид Вендель. В начале бегства с ним было еще несколько человек (одного кухарка знала хорошо – конюха Ганса Эйнгара), но они погибли за жизнь своей госпожи. Карета прибыла в замок утром, за несколько часов, до появления самого барона, в сопровождении одного рыцаря Готфрида. В благодаренье Богу баронесса не была ранена, но едва держалась на ногах. Молодую женщину уложили в постель и позвали врача.

– Спит сейчас? – коротко спросил барон.

Кухарка кивнула, всхлипнула и поднесла к глазам уголок фартука.

Хейн приказал приготовить себе ужин и ванну.

– Пока не буди жену, – сказал он кухарке. – Я один искупаюсь… – Хейн задумался и добавил: – Ты это, вот что… Марту лучше позови… И Эльзу… Ну, ту, которая похудее.

Лицо рыцаря Хейна Берингара немного посветлело – ведь все его приключения закончилось не так уж плохо! – и он направился ужинать.

3.

Приглашенный на ужин Готфрид Вендель – восемнадцатилетний юнец, длинный и неуклюжий, – без рыцарских лат был скорее похож на сына мельника. У него были светлые, словно присыпанные мукой, волосы и конопушки по всему лицу. Голубые, чуть навыкате глаза смотрели смело и спокойно.

Готфрид был внуком Саксонского курфюрста, но своенравный дед лишил отца Готфрида Герарда наследства из-за женитьбы на дочери своего давнего врага. И мать, и отец юноши рано ушли из жизни, поэтому его судьба складывалась случайно, и не было ничего удивительного в том, что он оказался в небогатом замке Берингар.

«А ведь он, пожалуй, что некрасив, – вдруг подумал Хейн, рассматривая лицо юноши. – И уши у него лопоухие, и подбородок узкий, словно не мужской…»

– Спасибо, что спас жену, – наконец сказал Хейн, едва сдерживая снисходительную улыбку. – Тяжело пришлось?

Готфрид коротко рассказал о самом большом бое, который им пришлось выдержать. Пьяные крестьяне и дезертиры буквально лезли напролом, считая, что в карете едет какая-то очень важная особа. Позже, возле Гросширма, Готфриду удалось присоединиться к небольшому отряду саксонцев, но они почти сразу же снова были атакованы местными крестьянами.

– Бандитами, – поправил юнца Хейн.

Судя по всему, и этот бой не был последним, но барон вдруг вспомнил раскисшее поле битвы под Мельрихштадтом и редкий лесок, за которым укрылись войска Генриха IV.

«Какого черта так не повезло, а? – возмутился про себя барон. – Правда, откуда я или этот дурак Фридрих могли знать, что там не более десятка рыцарей?»

Один из пленных солдат Генриха, который попал в руки саксонцев только потому, что заблудился и отстал от своих, рассказал, что пьяный король спал у костра, а его голую ногу лизала гончая собака. Величайшая военная добыча была беззащитнее кролика, но проклятый трус Фридрих побоялся сунуть нос в лесок и задал стрекоча.

Барон скрипнул зубами и грохнул кулаком по столу. Столкнувшись с удивленным взглядом Готфрида, он через силу улыбнулся.

– Нервы, – пояснил он. – Многих друзей потерял.

Уже заканчивая ужин со спасителем жены, Хейн бросил на стол золотую монету.

– Держи и помни, что долг платежом красен, – сказал он.

4.

Барон Хейн потерял всякий интерес к своей молодой жене Эрмелинде. Почти каждый вечер он устраивал попойки с друзьями, и в главной башне замка постоянно гудело, как в печной трубе, от пьяных криков и волей. Гремели стулья, лязгали мечи в потешных схватках, иногда едва ли не переходящих в настоящие, и со звоном билась посуда. Больше всех кричал барон Хейн и чем больше он пьянел, тем хвастливее становился. Спать барон ложился только под утро в компании пары служанок. Утром женщины долго хихикали и не стеснялись обсуждать его мужские возможности, которые, по их мнению, раз от раза становились все меньше.

По вечерам Эрмелинда покорно ждала мужа в спальне и слушала воинственные вопли за дверью. В спальне было холодно, темно (горела только пара свечей), а в цветной росписи окна плавился розово-зеленый полумесяц. Эрмелинда была по-настоящему одинока, потому что отец не отпустил с ней ни ее старую служанку Ханну, воспитывавшую девочку с трех лет, ни молодую Элфриду, с которой можно было хотя бы поболтать о пустяках.

Через неделю Эрмелинда отпросилась у мужа погостить у двоюродной сестры Алеит в Дрездене. Барон, в знак согласия, молча махнул рукой и уже в ответ на благодарность жены, посоветовал ей взять с собой пять-шесть человек охраны. Время было беспокойное, войска короля Генриха вот-вот грозили вторгнуться в Саксонию, а недостатка, как в явных, так и в тайных союзниках король не испытывал.

Путешествие к сестре и жизнь в большом городе немного взбодрили Эрмелинду. Молодая женщина стала, пусть и редко, улыбаться, а на ее щеках появился бледный румянец. Сопровождающий баронессу рыцарь Готфрид был незаметен, как простой слуга. Даже если его приглашали за общий стол, он садился в его дальнем конце и молчал весь вечер. Когда его о чем-то спрашивали, он краснел как мальчишка и путался в ответах.

– Дикарь! – пренебрежительно сказала о нем Алеит фон Штаухиц. – Точнее говоря, он еще только дикаренок.

Готфрид спал в маленькой комнате под лестницей рядом с кухней. Пару раз ночью к нему стучали в дверь, и там, за дверью, слышался тихий, призывный женский смех. «Дикаренок» накрывал голову подушкой, поджимал к животу длинные ноги и шептал молитвы. Уже через пару дней бойкие служанки барона Штаухица стали откровенно посмеиваться над Готфридом, а их начальник – толстый, как бочка повар Ганс – возненавидел его так, что Готфрид частенько оставался голодным.

Через неделю Эрмелинда отбыла домой. Возле захудалого городишки Гампиц Готфриду пришлось вступить в бой с неким рыцарем Ансельмом фон Астером. Вся округа знала последнего едва ли не как откровенного сумасшедшего и если домашним полоумного рыцаря по какой-то причине (чаще всего это была невнимательность) не удавалось удержать его дома, он тут же, на ближайшей дороге, находил себе соперника для поединка. Поводом к драке чаще всего служило требование Ансельма поцеловать проезжающей даме ручку или, опять-таки требование к ее сопровождающим расколдовать коней, в которых они превратили благородных саксонских рыцарей.

Трое солдат из отряда Готфрида решили посмеяться над сумасшедшим. Ансельм фон Астер тут же «успокоил» первого солдата ловким ударом меча под кирасу, куда меч вошел едва ли не на половину, а второму вояке, предварительно и очень сноровисто сбив шлем, он рассек лицо. Третий ратник кинулся наутек и меч безумного рыцаря нашел только одну преграду – меч Готфрида. Навыки рукопашного боя рыцаря Ансельма можно было бы назвать чудовищными по красоте и силе. Почти сразу Готфрид получил сильнейший удар мечом в грудь, через пару секунд меч врага атаковал его справа (Ансельм был левшой), а еще через секунду сверху. «Удар сокола» едва не оглушил Готфрида. Но молодой человек все-таки смог развернуть коня и, отражая чужие удары, сделал свой первый выпад. Ансельм тут же лишил его меча ловким ударом под рукоять. Обезоруженный Готфрид дал шпоры коню и ринулся на своего противника. Конь Готфрида ударил в бок коня Ансельма. Тот пошатнулся и это помогло молодому рыцарю отбить следующий удар врага уже нацеленный под его щит.

Готфрид снова дал шпоры коню. Ему нужно было либо сбить с ног коня противника, либо заставить его сильно попятится, и выхватить короткое копье. Конь молодого рыцаря ткнулся мордой в защищенный кольчугой бок коня Ансельма. Чувствуя непреодолимую преграду и в то же время, сходя с ума от боли, конь Готфрида встал на дыбы. Меч Ансельма ударил его в грудь, но тут же копыта коня дважды тяжело ударили его в грудь. Оба коня пали, но более легкий Готфрид успел выскользнуть из-под рушащейся на него пятисоткилограммовой массы и встал на ноги первым. Выхватив нож, он бросился на Ансельма. Тот лежал на животе. Готфрид перевернул противника и сорвал с него шлем.

– Ты!.. – крикнул молодой рыцарь. – Ты!..

Готфрид не мог найти нужные слова. Он хотел сказать, что нападать на дороге на невинных людей – преступление, но тут увидел, что его враг мертв. Падая, рыцарь Ансельм свернул себе шею.

Готфрид отшвырнул нож и сел, не замечая, что вокруг него грязная лужа. У него дрожали от слабости руки, а ноги вдруг стали словно чужими.

Из кареты осторожно вышла Эрмелинда. Молодая женщина поняла, что схватка окончена и теперь, возможно, потребуется ее помощь. У нее было белое, как снег лицо и плотно сжатые, без кровинки губы.

Готфрид посмотрел на молодую женщину и улыбнулся. Улыбка получилась довольно жалкой…

– Мне еще дед говорил, что самый худший вид смерти – безумие, – сказал Готфрид. – Кстати, он обвинял в нем отца, когда он женился на моей матери.

Эрмелинда кивнула. Она помогла встать молодому человеку и усадила его на порожек кареты. Полуоглушенный Готфрид едва держался на ногах.

Вернулся третий, удравший с поля боя солдат. Он и Эрмелинда смогли поймать коня Ансельма – иного способа продолжить путешествие просто не было, потому что усадить высокого человека, закованного в рыцарскую броню, в маленькую карету было примерно таким же «подвигом», как попытка запихнуть недельного утенка в скорлупу его яйца.

Готфрид словно со стороны наблюдал за суетой двух людей и вдруг снова улыбнулся тому, как сильно испачкался в грязи подол платья Эрмелинды. Тем не менее, раскрасневшееся лицо молодой женщины казалось ему удивительно красивым.

«Она совсем не смотрит на меня», – подумал молодой человек. Его кольнуло в сердце что-то похожее на грусть.

Потом он решил, что в данный момент представляет собой откровенно жалкое зрелище и поблагодарил Бога. Во-первых, за то, что на него не смотрит его красивая госпожа, и, во-вторых, за победу, которой, в сущности, не должно было быть.

Когда Готфриду подвели коня, он встал сам, без чужой помощи. Но садиться на коня ему пришлось уже с помощью не одного, а двух человек. Слева от Готфрида маячила алая от стыда щека солдата, а справа розовое ушко Эрмелинды.

«Ну и видок у меня сейчас!..» – подумал Готфрид.

5.

Барон Хейн Берингар скончался 15 марта 1079 года. Барона убило вино и мысль, что на поле близ Мельрихштадта он упустил короля Генриха IV. И хотя запасы вина в замке Берингар были уничтожены больше, чем на две трети, барону так и не удалось победить обиду на свою судьбу.

За три дня похорон Эрмелинда стала старше на несколько лет. Но даже траур не скрывал очарования ее юности. Граф Болдер Лоринг и барон Дедрик Штайнмайер едва ли не перед гробом покойного супруга стали объяснять Эрмелинде, что красивая и молодая женщина не может оставаться одна. Граф Болдер, казалось, был более убедителен, потому что уже успел похоронить трех жен, но барон Дедрик делал упор на свой древнейший в Германии род. Оба претендента на женское сердце и замок Барингар проявляли упорство, а несколько раз светские беседы чуть было не переходили в драки. Но проблема не ограничивалось выяснениями отношений только между женихами. Терпкое вино Берингара кружило головы гостям и, общаясь с вдовой, они могли запросто пустить в дело не только язык, но и руки.

Эрмелинда была вынуждена призвать на помощь Готфрида. Тот надел боевые доспехи, включая шлем и забрало, что обычно не делали в замке, и не отходил от молодой вдовы дальше, чем на два шага. Во время всех светских бесед Готфрид неподвижно стоял чуть сзади Эрмелинды. Высокий, широкоплечий благодаря доспехам и молчаливый, как статуя, рыцарь производил должное, а главное, нужное впечатление. Слава его победы над Ансельмом фон Астером, отправившим на тот свет десяток доблестных рыцарей, уже облетела всю Саксонию.