© Алексей и Ольга Ракитины, 2017

ISBN 978-5-4485-6871-8

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

1

Июль и август 1885 года выдались в Петербурге на редкость прохладными. Всё лето стояла слякотная погода, через день лили дожди, подтверждая репутацию Петербурга как самой мокрой столицы Европы. Было сыро, по-северному прохладно и ветрено. Неласковое солнце показывалось редко, скупо отмеряя небольшими порциями тепло. В такие редкие минуты начинали ослепительно сиять купола соборов и церквей, новая жесть на крышах, и это раздражающее бликование обманывало надежды на тепло и казалось издёвкой над самим понятием «лета». Потом опять заряжал унылый холодный дождь, убаюкивающе шуршавший по крышам домов и быстро прогонявший из садов и парков нарядную публику. И мир опять надолго становился мокрым и неуютным.

Горожане жили обычной жизнью – кому позволяли средства и время, уезжали в свои имения, на европейские курорты или, на худой конец, на загородные дачи. Остальные пытались ухватить кусочек лета здесь же, в петербургских парках и садах: отправлялись в выходные на Острова, где можно было покататься на лодке, полюбоваться на умытое дождём звездное небо, посидеть в уютных открытых ресторанчиках с девицами или без таковых – как кому больше нравится. Все городские увеселительные заведения – многочисленные кафе, рестораны, чайные, театры, кафе-шантанные кабаре и прочие места – в это дождливое лето никак не могли пожаловаться на недостаток посетителей. А куда ещё было податься человеку, если с самого утра над его головой разверзаются хляби небесные?

Утро 7 августа для Алексея Полозова, коридорного дежурного громадной гостиницы «Знаменская», расположившейся в самом центре столицы, на пересечении Невского и Лиговского проспектов, на Знаменской площади, не сулило ничего необычного. Вверенный его ночному попечению второй этаж левого крыла здания жил привычной жизнью, ночью даже куда более насыщенной, чем днём. Приходили и уходили посетители, бесшумно скользили по ковровым дорожкам, специально уложенным, дабы не тревожить постояльцев звуками шагов, горничные с комплектами белья; то и дело из шикарного ресторана, расположенного здесь же, в гостинице, официант в ослепительно белом кителе вывозил на специальной золочёной тележке вино, фрукты, сладости, а иной раз – и полный завтрак, безукоризненно сервированный на молочно-белом фарфоре. В таких условиях о сне, даже украдкой, в нарушение всех правил, нечего было и помышлять. Но Алексей, работавший здесь восемнадцатый год, уже ко всему привык и не тяготился подобным положением дел. Он не променял бы свою маленькую должность ни на какую другую – даже в более тихом месте, с возможностью нормально спать в своей постели с вечера и до утра.

Много лет назад он начинал мальчиком, выносившим кухонные помои из ресторана, и чтобы выслужиться в коридорные, ему пришлось пройти тернистый путь и даже дать немалую взятку помощнику управляющего, который своевременно порекомендовал его на это место. Что и говорить – работа была уважительная, чистая, «в тепле и добре», как говорила матушка. Самое главное, труд коридорного давал, при известной ловкости, возможность получать очень неплохие чаевые.

Вся хитрость состояла в том, что гостиница эта была местом в своём роде необычным. На самом деле это был громадный, размером с целый городской квартал, дом свиданий. На нарушения общественной нравственности в центре города власти закрывали глаза, поскольку гостиница эта принадлежала одному из влиятельнейших людей Империи, барону Фредериксу. Номера – от дешёвых до самых дорогих – сдавались парочкам, ищущим уединения для непродолжительного интимного общения. Потому оплата за них была почасовой, и именно поэтому среди посетителей не бывало одиночек или обычных приезжих, которым нужно было пристанище на время пребывания в столице. При такой постановке дела за сутки в одном и том же номере могло перебывать до десятка постояльцев – знай только успевай менять постельное белье, выносить пустую посуду да проветривать помещение. Многие клиенты желали бы сохранить инкогнито, поэтому, дохода ради, документы у постояльцев не спрашивали: знай себе плати за почасовой наём номера – и делай, что хочешь, и ни тебе вопросов, ни назойливого любопытства, ни опасности разглашения. Хотя столь безалаберное отношение к регистрации и почиталось формальным нарушением полицейских требований, однако, все заинтересованные стороны – и полиция в первую очередь – закрывали на это глаза: уж больно доходен был прелюбодейский промысел!

Многие клиенты, желая показаться в глазах своих дам людьми солидными и денежными, щедро давали на чай. Порой бросались деньгами без счёта. Такого рода доходы, несмотря на свою случайность и нерегулярность, по большей части значительно перекрывали официальный заработок Алексея. Но объективности ради следовало признать, что не только шальные деньги нравились Алексею Полозову: сама работа была весьма интересной и неординарной. Она давала ощущение прикосновенности к чужим тайнам и пищу для любопытнейших наблюдений самого разного рода. В свои неполные тридцать восемь лет Алексей был уже видавшим виды «тертым калачом», тонким психологом и знатоком человеческих пороков. Был он невысок, коренаст, крепок, на висках вовсю блестела седина. Выглядел Полозов старше своих лет, держался солидно, с достоинством, одевался под стать чиновнику средней руки или купцу второй гильдии, знал толк в крахмальных сорочках и одеколонах. Обычно на работе Алексей одевался в добротный, неброской расцветки мягкий шевиотовый пиджак, под которым красовался неизменный атласный, с толстой золотой цепью поперёк живота, жилет. Наглаженная одежда была слабостью Полозова, он не жалел денег на прачку, но эти затраты сторицей окупались тем ощущением уверенности и самодостаточности, которое он испытывал, рассматривая себя в зеркале.

В 8 часов 40 минут утра Полозов прошёл по коридору, намереваясь поторопить тех посетителей, чьё оплаченное время заканчивалось в 9.00. Это был своего рода ритуал, обычай, о котором предупреждали всех новых клиентов: за двадцать минут до истечения вашего времени коридорный постучит вам в дверь. Утром седьмого августа у Полозова на этаже таких клиентов было две пары: одна, пришедшая в 6 часов, занимала номер пятый, другая, заплатившая за целую ночь, помещалась в третьем номере. Последние, вероятно, уснули.

На вверенном Алексею Полозову участке коридора второго этажа номера считались дорогими, стоили они по пять рублей за первые три часа. Конечно, иные пары обходились куда меньшим временем, но всё равно они должны были платить положенную пятёрку, поскольку это была наименьшая ставка. Каждый следующий час оплачивался уже двумя рублями. Если же пара приходила до одиннадцати часов вечера и оставалась до девяти утра, то это удовольствие обходилось ей в двадцать рублей. Недёшево, конечно, но за эти деньги любовники получали большие, чистые, тёплые номера, обставленные удобно и даже с известной долей шика. Номера были просторные, с альковами, лепниной по потолкам, огромными зеркалами и коврами.

Деликатно постучав в третий номер, Алексей прошёл было мимо, однако, тишина за дверью его смутила, и он вернулся. По заведённому порядку клиент не должен был открывать дверь коридорному, но обязан был отозваться на его стук хотя бы односложной фразой: «да», «иду», «помню», «заканчиваю», как угодно. Если же клиент не отзывался на стук, то это могло указывать на какое-то неблагополучие в номере: клиент пьян, клиенту сделалось плохо, наконец, клиент уже покинул номер, не поставив коридорного в известность. Последнее являлось грубейшим нарушением гостиничных правил, за которое персонал всегда получал строжайшее взыскание управляющего.

Полозов вторично постучал в дверь, громко, с вызовом, по-хозяйски. В номере царила тишина. Алексей не то чтобы испугался или заволновался – нет, просто испытал вполне понятное раздражение: ему вот-вот предстояло сдавать смену, а у него в номере задерживается клиент, скорее всего невменяемо пьяный. Тривиальность ситуации не делала её менее неприятной.

Воткнув в дырку замка мастер-ключ, открывавший все двери на этаже, Алексей нарочито громко загремел им, после чего открыл дверь и остановился на пороге.

– Прошу прощения, господа! – сказал в пространство за дверью и прислушался.

В номере стояла полнейшая тишина. Кровать не заскрипела, ноги не зашаркали… Полозов вошёл и громко, однако, со всею возможной учтивостью в голосе, проговорил:

– Осмелюсь напомнить господам, что уже почти без четверти девять утра…

Никакой реакции. Обычно в подобных ситуациях тут же раздавались осипшие спросонья мужские и женские голоса, иногда взволнованные, иногда ёрничавшие, и люди заплетавшимися языками начинали охать и изумляться, что уже утро, и как же это они так проспали… Но не в этот раз.

Весь номер представлял собой большую, лишь немногим менее десяти квадратных саженей комнату, разделенную глухими портьерами на три части: прихожую, гостиную с мягкой мебелью и альков с кроватью. Со своей позиции возле двери Полозов мог видеть разбросанные тут и сям в гостиной детали мужской одежды, стало быть, клиент не сбежал из номера. А потому Алексей возвысил голос и ещё раз учтиво окликнул посетителей:

– Господа, доброе утро…

Коридорный сделал два шага и осторожно отодвинул тяжелую плюшевую портьеру, отделявшую прихожую от гостиной, дабы получше видеть обстановку. Из-за другой полузадёрнутой шторы, отделявшей альков от гостиной, виднелась часть кровати, а на ней ноги мужчины. Ноги не шевелились, что было весьма нехорошим признаком. Последний раз, когда оказалось, что клиенты пьяны до бесчувствия, их пришлось на руках выносить в каморку швейцара, где они отсыпались до глубокого вечера. Та ещё была морока! Да и уборка номера после их «художеств» заняла более часа вместо положенных тридцати минут. Вся эта история обернулась для гостиницы потерей дохода, а для Алексея Полозова – выволочкой управляющего и штрафом аж в пятнадцать рублей – за недосмотр. Тогда ему особо было поставлено на вид требование недопустимости подобных инцидентов впредь, поскольку таковые порочат честь заведения.

Помятуя тот крайне неприятный случай, Алексей, несколько напрягшись, подошёл к полузадернутой портьере перед альковом и заглянул за нее. То, что он там увидел, потрясло его. На кровати навзничь лежал мужчина, но вовсе не пьяный, а залитый кровью и безусловно мёртвый. Мертвее некуда. На шее его зиял громадный разрез, глубокий и несколько приоткрытый, так что чернела трахея. Лицо представляло собой кровавое месиво, получившееся из-за множества резаных ран, хаотично нанесённых в разных направлениях; брови, нос, щёки, губы – всё было посечено длинными пересекающимися разрезами, невообразимо исказившими лицо убитого. И труп, и всё постельное бельё вокруг него были залиты кровью, правда, уже несколько подсохшей, местами впитавшейся в простыни.

Коридорный в ужасе отшатнулся. Нет, он был вовсе не робкого десятка, но вид растерзанного тела оказался не просто страшным, а мучительно-отталкивающим. Смотреть на зарезанного человека было крайне тяжело, а обилие крови и её специфический запах подействовали на Полозова настолько угнетающе, что его замутило. Почувствовав, как к горлу подступает тяжёлый противный ком, и помимо воли шевелятся волосы на затылке, Алексей с воплем бросился вон из номера. Выскочив в коридор и яростно захлопнув за собой дверь злополучного третьего номера, Полозов почувствовал предательскую слабость в ногах. Привалившись спиной к стене, он постарался перевести дух и взять себя в руки, чтобы закрыть дверь на ключ, но ему не хватало воздуха, и содержимое желудка неодолимо просилось наружу. Ключ как назло не лез в замочную скважину, скользя в покрывшихся холодным потом руках.

Так и не сумев закрыть дверь номера на замок, Полозов, белый как мел, пробежал по коридору, добрался до лестницы и, прикрыв за собой стеклянную двустворчатую дверь в коридор второго этажа, закричал, перегнувшись через лестничные перила:

– Степан, Степан, срочно дворника! Где наш дворник?! Тут у нас такое!…

Эхо понесло сдавленный крик Алексея по всем пролётам широкой лестницы, разделенной на четыре марша между этажами. Внизу, там, где начиналась рубиновая ковровая дорожка, взбегавшая до третьего этажа, показалась дородная фигура швейцара Степана. Задрав голову и придерживая фуражку рукой, чтоб не свалилась, Степан басовито спросил:

– Да что случилось-то?

– Убийство у нас! В третьем номере, – сбегая вниз по лестнице, задыхаясь от волнения, выкрикнул Алексей.

Конечно, это являлось нарушением предписания управляющего, требовавшего соблюдать спокойствие в любых обстоятельствах, но до спокойствия ли было теперь? И как бы сам управляющий повёл себя, если бы довелось ему оказаться на месте Полозова?

– Почему убийство? Может, сам кто помер? – спросил рассудительный щвейцар, но коридорный только рукой махнул:

– Там вся кровать в кровищи, что ты! Где дворник? Надо бы послать его в околоток, за полицией. И управляющему доложить. Пётр Казимирович уже прибыл?

Началась суета, дурацкая беготня, поиски дворника, как назло исчезнувшегося как раз в ту минуту, когда в нём возникла нужда. Всполошились горничные и коридорные с других этажей, слышавшие крик Полозова. Сам Полозов, схватив дольку лимона в буфете – чтобы не мутило! – бросился на поиски управляющего. Коридорный прекрасно понимал, что ему не следует нарушать инструкцию о первичном докладе начальству обо всех происшествиях. Весть о страшном преступлении, произошедшем ночью в третьем номере второго этажа, вмиг облетела тихую обитель плотского порока и вырвала её из того дремотного состояния, в котором она пребывала в этот утренний час.

Не прошло и четверти часа, как в гостиницу примчался квартальный, а ещё спустя некоторое время подтянулась целая полицейская команда: помощник станового пристава Московской части Иван Данилович Гусев, урядник, два младших чина для охраны места преступления и полицейский врач, коему надлежало осмотреть труп. Следом должны были появиться сам пристав, прикомандированный к части чиновник для поручений, а также работники следственной части прокуратуры санкт-петербургского судебного округа.

Поднявшись на второй этаж в сопровождении ожидавшего их прибытия Полозова, так толком и не сдавшего смену дневному дежурному, полицейские сразу прошли в третий номер. Доктор не стал терять времени и приступил к осмотру трупа, в то время как полицейские занялись исследованием других вопросов, не связанных напрямую с осмотром места преступления: составили список отработавшей в ночь убийства гостиничной смены и попробовали хотя бы приблизительно определить количество человек, снимавших номера на втором этаже.

По процессуальным нормам осмотр места преступления, сопровождаемый составлением соответствуюшего протокола, должны были осуществлять чиновники прокуратуры. Поэтому вплоть до их появления полицейские не имели права менять там обстановку. Однако, при этом возникала определённая правовая коллизия или, говоря иначе, признаваемое законом противоречие. Дело в том, что в течение первых суток с момента установления факта совершения преступления полиция могла осуществлять розыск преступника по «горячим следам», то есть без должных санкций со стороны прокуратуры и вообще без согласовывая с нею своих действий. Полиция чрезвычайно дорожила этим правом и широко им пользовалась, тем более, что такого рода розыск давал зачастую прекрасный результат. Однако, розыск невозможно было вести, не изучив должным образом обстановку на месте преступления. Поэтому сотрудники столичной Сыскной полиции обычно начинали осмотр, не дожидаясь чиновников прокуратуры. Это было всем известно и принималось как допустимое, хотя нельзя было не признать, что такого рода действия являлись отступлением от буквы закона.

Очень скоро к полицейским местной части присоединились два агента Сыскной полиции. Это были толковые сыщики Агафон Порфирьевич Иванов и Владислав Андреевич Гаевский, служившие под началом знаменитого на весь Петербург создателя и начальника Сыскной полиции Ивана Дмитриевича Путилина. Ждали и самого Путилина: подобное кровавое преступление в центре города следовало признать из ряда вон выходящим, и в таких случаях руководитель столичного уголовного сыска старался лично осмотреть место преступления и проконтролировать выбранное следствием направление розысков преступника.

Оперативность полицейских подразделений во многом объяснялась прекрасной связью. Все столичные полицейские части, числом тридцать восемь, к 1885 году уже были телефонизированы, благодаря чему получили прямую связь с Сыскной и Речной полицией, пожарным депо и канцелярией градоначальника. Теперь о задержании полицией холерного больного градоначальник узнавал прежде врачей ближайшей больницы.