– 2 —

Когда я очнулся, первым делом у меня возник вопрос, что со мной произошло и где я нахожусь? Голова страшно гудела, во рту пересохло, а представшая перед моими глазами белая дверь с небольшим окошечком посередине, из которого пробивался тусклый электрический свет, как-то не особо вязалась с той картиной, которая запечатлелась в моей памяти перед тем, как я потерял сознание: заводской цех и испуганные глаза рабочих, смотревших куда-то поверх меня.

Я пошевелился. Подо мной заскрипело. Я понял, что лежу на пружинной кровати. Я поднял руку и провел ею по лицу. Моя голова была обмотана бинтом. Я покрутил головой и посмотрел по сторонам. Выкрашенные синей масляной краской стены, узкие металлические кровати, неказистые тумбочки, а также своеобразный хлорный запах, присущий в основном медицинским учреждениям, не оставляли сомнений, что я нахожусь в больничной палате. Сзади меня послышалось какое-то движение.

– Что, очнулся, милый? – донесся до меня низкий женский голос с характерной хрипотцой, присущей обычно людям старшего возраста. – Ну, и слава богу.

Я скосил глаза и увидел невысокую пожилую женщину лет шестидесяти, в серой шерстяной кофте и черной юбке. Частые и глубокие морщины на ее лице давали достаточно точное представление об ее возрасте – лет пятьдесят пять – шестьдесят. Она сидела на стуле возле соседней кровати и смотрела на меня.

– Пить, – попросил я, почувствовав невыносимую жажду.

– Сейчас, сейчас, касатик, – ласково сказала женщина, налила воду из стоявшего на тумбочке графина в стакан и поднесла ко мне. Я приподнялся, взял стакан и стал жадно пить.

– Ну, вот и хорошо, что очнулся, – улыбнулась женщина. – Будет теперь моему деду с кем поговорить.

Выпив воду, я отдал ей стакан, который она снова поставила на тумбочку, вытер губы и оглянулся. Позади меня, на соседней кровати, полулежал худощавый бородатый старик в полосатой больничной пижаме и с интересом смотрел на меня.

– С возвращением на этот свет, – бодро воскликнул он.

– Здравствуйте, – ответил я.

То, что рассказали мне Мария Петровна и Степан Тимофеевич, – именно так звали моих новых знакомых, – заставило меня содрогнуться. Оказывается, я пролежал без сознания целых два дня, врачи поставили мне диагноз «сильное сотрясение мозга» и вывели неутешительный вердикт: жить будет, но может остаться дурачком. Последняя перспектива меня, конечно, обеспокоила, хотя в данный момент никакого помутнения рассудка я не ощущал.

– Пойду-ка, дежурного врача позову, – сказала Мария Петровна и вышла из палаты.

– Ну, как самочувствие? – поинтересовался Степан Тимофеевич.

– Нормально, – ответил я. – Только голова что-то очень гудит.

– Повезло тебе, – усмехнулся Степан Тимофеевич. – Еще бы чуть-чуть, и с Господом Богом бы общался. Есть хочешь?

После этого вопроса я ощутил, что жутко голоден. И это было неудивительно. Если я пролежал без сознания два дня, и мой желудок все это время оставался без работы, то его бурное недовольство было вполне естественным. Я утвердительно кивнул головой и спросил:

– А когда здесь обед?

– Обед уже прошел, – ответил Степан Тимофеевич. – Теперь только ужин. В семь часов он будет, через сорок минут. Хочешь, пока бутерброд с колбасой дам?

Как ни соблазнителен был для меня этот бутерброд, я отрицательно помотал головой. Неудобно как-то. Все-таки, чужие люди.

– Да чего ты стесняешься? – удивился Степан Тимофеевич. – Подумаешь, какой-то бутерброд! Держи, не стесняйся. Подкрепись.

Степан Тимофеевич поднялся и, прихрамывая, подошел ко мне. Бутерброд выглядел так аппетитно, а мой желудок так сильно возмущался своей пустотой, что я, скрепя сердце, все же взял предложенную мне еду, мысленно поклявшись, что обязательно каким-нибудь образом отблагодарю своего соседа по палате за его доброту. Когда я съел этот бутерброд, у меня появилось такое ощущение, что вкуснее него я ничего в жизни еще не ел. Тем временем дверь палаты открылась, и к нам, вместе с Марией Петровной, зашел усатый молодой человек с кавказскими чертами лица. Судя по белому халату и белой шапочке, это и был дежурный врач.

– О, он уже трапезничает! – весело воскликнул он, глядя на меня.

Я дожевал последний кусок бутерброда и поздоровался.

– Ну, как мы себя чувствуем? – спросил врач, наклонился ко мне, отогнул большими пальцами обеих рук мои веки и внимательно стал рассматривать мои зрачки.

– Дмитрий Вахтангович как узнал, что вы пришли в себя, тут же отложил все свои дела и бросился к вам, – со значением произнесла Мария Петровна.

Я ответил Дмитрию Вахтанговичу, что чувствую себя нормально, но пожаловался на нудный гул в голове.

– Это пройдет, – ответил врач. – День-два – и все будет в норме. Резких болей в голове не ощущаете?

– Нет, – ответил я.

– А в спине?

– Нет.

– А ну-ка, встаньте с кровати и пройдитесь.

Я поднялся и прошелся по палате взад-вперед. Прошелся, правда, несколько неуклюже. Из-за того, что я лежал без сознания два дня, мои ноги затекли и не очень хорошо меня слушались.

– Прекрасно, – сказал врач. – А теперь встаньте прямо, закройте глаза, вытяните руку вперед и попробуйте дотронуться указательным пальцем до кончика своего носа.

Я закрыл глаза и выполнил просьбу Дмитрия Вахтанговича.

– Все нормально, – сказал он. – Позвоночник у вас не задет, координация движений хорошая. Садитесь на кровать.

Я присел. Врач взял стул и сел напротив меня.

– Сейчас я буду задавать вам вопросы, а вы будете мне на них отвечать. Итак, как вас зовут?

– Воробьев Илья Сергеевич, – ответил я.

– Сколько вам лет?

– Тридцать семь.

– Где вы живете?

Я назвал свой домашний адрес. После этого Дмитрий Вахтангович спросил, где и кем я работаю, как зовут моих сослуживцев, мой домашний телефон, в какой я учился школе, какой окончил институт, помню ли я события того дня, когда со мной произошло несчастье. На все его вопросы я дал точные ответы. Врач облегченно вздохнул.

– Ну, слава богу. С памятью у вас тоже все в порядке.

После этого Дмитрий Вахтангович стал ощупывать мою забинтованную голову.

– Здесь больно?

– Нет.

– А здесь?

– Нет.

– А вот здесь?

– Больновато, – признался я, отшатнувшись, ибо последнее прикосновение руки Дмитрия Вахтанговича в область темени действительно причинило мне некоторую боль.

– Это место ушиба, – успокоил меня доктор. – Заживет. Я думаю, долго вам у нас лежать не придется. Подержим вас здесь недельку, максимум полторы, после чего отпустим вас на волю.

Он поднялся со стула и направился к выходу из палаты.

– Если вдруг почувствуете что-то не так, сразу обращайтесь, – бросил он, едва повернув голову и закрыл за собой дверь.

– Ну, вот и славно, – обрадовалась Мария Петровна. – Все с вами будет в порядке. У моего Степана Тимофеевича хуже было. Его машина сбила. Перелом берцовой кости. Уже третий месяц здесь лежит. Еще не скоро обещают выписать. А вам всего неделю здесь куковать. Это ерунда.

Мы еще поговорили о том да сём, сходили на ужин в больничную столовую, Степан Тимофеевич проводил супругу, после чего мы легли спать.

Странности начались на следующий день. Когда я утром проснулся, я почувствовал, что гул в моей голове заметно ослаб. Это меня обрадовало. Похоже, я действительно быстро иду на поправку.

Я поднялся, надел пижаму, взял полотенце, которое висело на спинке моей кровати, и отправился умываться. Но едва я вышел в коридор, который был наполнен больными, получавшими у стойки медсестры свои лекарства, как в моей голове снова как будто заработал трансформатор. Сквозь весьма неприятное жужжание прорывались какие-то звуки, напоминавшие треск и щелчки, как в радиоприемнике, который настраивают на определенную волну. Нет, они не были сильными, они не сводили меня с ума. Просто, все это было как-то странно и непривычно. Я в испуге остановился. Такого со мной еще никогда не случалось. Проходившая мимо санитарка внимательно посмотрела на меня.

– Вам плохо? – спросила она.

– Да нет, ничего страшного, – соврал я. – Голова просто немного закружилась, и только.

– Бывает, – заметила санитарка. – Может, вам лучше пока посидеть?

Я присел на стоявшую у стены тахту. Санитарка еще раз окинула меня тревожным взглядом и пошла дальше по коридору. Гул в голове не умолкал. Треск тоже. Мимо меня проходили больные, медсестры, врачи. Я заметил, что когда кто-либо из них ко мне приближался, треск в моей голове усиливался, а когда отходил – треск ослабевал. Все это было странно и непонятно. Скоро будет утренний обход. Нужно обязательно все рассказать врачу. Может, у меня и правда что-то серьезное? Я еще немного посидел, затем поднялся и пошел в умывальник.

Умывшись, я вернулся в палату и снова лег на кровать. Едва я принял горизонтальное положение, как гул и треск в моей голове заметно стихли. Может, мне пока противопоказаны движения? Может, будет лучше, если я весь день проведу в палате?

На соседней кровати заворочался просыпающийся Степан Тимофеевич.

– Уже полдевятого? – произнес он сонным голосом. – Однако, пора подниматься. Через полчаса завтрак. А ты давно встал?

– Нет, – откликнулся я. – Минут двадцать назад.

Степан Тимофеевич надел пижаму, застелил постель, взял свое полотенце и вышел из палаты. А я продолжал предаваться беспокойным размышлениям. Что со мной такое происходит? Что означают этот гул и эти пощелкивания? Почему они то появляются, то исчезают? И от чего все это зависит? А вдруг у меня и правда «поехала крыша»? Так это или нет, но со мной явно творилось что-то неладное, и это было очевидно.

Я попытался себя успокоить, для чего раза три глубоко вдохнул и выдохнул. Есть такой известный способ борьбы с волнением. Но он не помог. Моя тревога не ослабла. Она была слишком сильной, чтобы ее можно было унять таким простым образом. Но у меня при этом появилась интересная мысль. Точнее, догадка, которую необходимо было проверить. Я поднялся с кровати и вышел в коридор. Гул и треск в моей голове усилились. Затем я вернулся в палату. Гул и треск стихли. Разница между коридором и палатой была только одна. В палате, кроме меня, больше никого не было, а в коридоре находились люди. Что же это такое получается? Неужели мой мозг, каким-то образом, стал улавливать чужие биотоки? Но это же невероятно! При всей кажущейся логичности такого объяснения, я не мог в него поверить.

Дверь открылась, и в палату вошел Степан Тимофеевич. В моей голове снова затрещало.

– Ну, что, пошли завтракать? – весело окликнул он меня. Я заставил себя улыбнуться и встал с кровати. Мы вышли из палаты и направились в столовую.

Завтрак только усилил мое волнение. Столовая была переполнена. В моей голове гудело и трещало, не переставая.

– Что с тобой? – с тревогой спросил Степан Тимофеевич, сидевший напротив меня. – На тебе лица нет. Тебе плохо?

– Голова что-то разболелась, – выдавил я.

Сидевшие рядом с нами за столом еще двое больных посмотрели на мои бинты и сочувственно вздохнули.

– Сейчас, после завтрака, будет обход. Обязательно про это скажи, – напутствовал меня сосед по палате.

Доев манную кашу, бутерброд с маслом, и выпив какао, составлявшие завтрак, я вернулся в палату и с облегчением почувствовал, что мучившие меня шумы снова исчезли. Сомнений не оставалось. Причиной всех этих потрескиваний действительно, каким-то образом, являлись другие люди.

Когда к нам в палату зашла врачебная бригада, я не стал ничего от них скрывать и рассказал все как есть.

– Ну, это вы, батенька, хватили! – улыбнулся уже знакомый мне Дмитрий Вахтангович. – Если вы способны улавливать чужие биотоки, то вы – самый, что ни на есть, уникум. Тут и до телепатии недалеко. Объяснение ваших шумов, скорее всего, очень простое. В результате травмы у вас в черепе образовалась небольшая трещинка. И именно она является корнем всех ваших проблем. Каким образом? Поясню. Мозг – орган очень чувствительный. Когда рядом с вами, например, кто-то разговаривает, происходят колебания воздуха, которые вы не ощущаете, но которые через эту трещинку чувствует ваш мозг. Вот вам и кажется, что у вас в голове и гудит, и трещит. Сейчас, когда я говорю, вы слышите треск?

– Слышу, – признался я.

– Ну вот, видите. Не беспокойтесь, это все временно. Трещинка зарастет, и у вас снова будет все в порядке.

– Ему делали рентген? – строго спросил невысокий пожилой врач в очках с позолоченной оправой, являвшийся, судя по всему, заведующим отделением.

– После поступления больного в бессознательном состоянии рентген был сделан сразу же, – отчиталась медсестра. – Каких-либо серьезных нарушений костного покрова не выявлено.

– Снимки после обхода мне на стол, – распорядился завотделением.

Медсестра послушно кивнула головой.

– Хорошо, Иван Иванович.

– А вам, уважаемый, – обратился Иван Иванович уже ко мне, – я бы советовал без нужды лишний раз в коридор пока не выходить.

Предположение Дмитрия Вахтанговича о том, что в моем черепе образовалась трещина, меня, конечно, не обрадовало. Но, как это ни парадоксально, оно меня успокоило. Как-никак, а трещина – это все же вполне реальное объяснение моих проблем. Нужно только подождать, пока она зарастет, и в моей голове все сразу придет в норму. Никакого гула, никакого треска, причиняющих мне такой дискомфорт, я больше не услышу. Я усмехнулся. Надо же было с перепугу до такого додуматься. Чужие биотоки!

– Чего усмехаешься? – спросил Степан Тимофеевич.

– Да так, – ответил я. – Смешно стало, что едва себя радиоприемником не возомнил.

– А-а-а, – понимающе протянул Степан Тимофеевич, который, конечно, слышал мой разговор с врачами. – В жизни так часто бывает. Самые невероятные явления имеют, порой, самое банальное объяснение. Про Лох-Несское чудовище слышал?

– Это про древнего динозавра? Конечно, слышал, – ответил я.

– А разгадку знаешь?

Я отрицательно помотал головой. Честно говоря, я не был любителем таинственных историй про всяких призраков, чудовищ, НЛО, и тому подобное. Поэтому, никаких телепередач, посвященных им, я не смотрел, и никаких статей в газетах и журналах не читал.

– Обманом все это оказалось, – охотно разъяснил Степан Тимофеевич. – Нашлись в Шотландии несколько мошенников, которые решили завлечь туристов в свою глушь и, соответственно, подзаработать деньжат. Сделали куклу, сфотографировали ее в воде, а затем разнесли по всему миру, что в озере Лох-Несс чудовище видели. Туристы толпами повалили. А мошенникам только того и надо. Денежки считали и посмеивались.

Я улыбнулся. Объяснение, и впрямь, было оригинальным. Как говорится, нарочно не придумаешь.

– Или, вот, как американцы на Луне высаживались, – продолжал демонстрировать свою эрудицию Степан Тимофеевич. – Туфта это все. Ни на какой Луне они не были. Это уже доказано.

– Вот как? – удивился я. – А как же документальные кадры, где они по Луне гуляют?

– Брехня эти кадры. Их на самом деле снимали в Неваде, на секретном полигоне. А затем за съемки на Луне выдали. Только не все мелочи учли. Знаешь, на чем прокололись?

– На чем?

– На флаге. Помнишь, там астронавты флаг на поверхности закрепляли?

– Ну, помню.

– А ты обратил внимание, что он колышется, как будто на ветре? Откуда на Луне может быть ветер? Там же нет атмосферы. Там безвоздушное пространство.

Степан Тимофеевич взял в руки газету и принялся разгадывать кроссворд. Что-что, а разгадывать кроссворды он любил. Мария Петровна, приходившая навещать мужа практически ежедневно, всегда приносила ему целую пачку. Я же устроился на подушке, заложил руки за голову, закрыл глаза и решил просто подремать. Гул и треск в голове я по-прежнему ощущал, но уже не придавал этому серьезного значения. Мне ведь объяснили, что все это временно, и скоро пройдет.

Я лежал и думал о том, как хорошо, что утром того дня, когда на меня свалилась эта проклятая кран-балка, я, уходя на работу, выгнал своего кота на улицу. Теперь, по крайней мере, он не умрет с голоду. Покопается в помойке, авось и найдет себе что-нибудь поесть. Конечно, Маркизу будет неприятно после теплой квартиры некоторое время пожить на улице. Ну, что ж, потерпит. Его бездомные собратья всю жизнь живут на улице – и ничего. Живы-здоровы, не умирают.

Интересно, кому наша заведующая Татьяна Петровна поручила довести до конца расчет стоимости вала? Неужели Ирочке? Бедный вал! Уж она ему там насчитает. А может, Клавдии Трофимовне? Вот было бы забавно. Та же взбесится. Она уже давно привыкла только проверять. И как там Валерий Семенович? Нашел, через кого провернуть свою аферу или нет?

Так я лежал, размышляя о том да сем, пока непрекращавшийся в моей голове треск снова не привлек мое внимание. Мне вдруг показалось, что он имеет некую стройность и осмысленность. Он то стихал, то возобновлялся, то усиливался, то слабел. В общем, вел себя, как радиоволна при неустойчивом приеме. И это притом, что в нашей палате стояла абсолютная тишина. Но ведь Дмитрий Вахтангович утверждал, что все шумы в моей голове возникают от звуковых колебаний, проникающих в мой мозг через трещину в черепе. Что же это такое получается? Степан Трофимович молчит. Из коридора тоже не доносится никаких разговоров. А шумы в моей голове не прекращаются. Может, Дмитрий Вахтангович все же неправ, и со мной, действительно, происходит что-то неподдающееся привычному объяснению?

Я сосредоточился и внимательно прислушался к треску в своей голове. Чем глубже я в него проникал, тем отчетливее он напоминал человеческую речь. Мне даже показалось, что я различаю отдельные слова. Вот те раз! А может, мой мозг, каким-то образом, и вправду стал принимать радиоволны? Слова становились все отчетливее и отчетливее. До меня явно доносились рассуждения какого-то человека.

Я повернул голову. Степан Тимофеевич сидел с задумчивым видом и хмурил лоб. Я еще больше напрягся и вдруг услышал: «Род войск, шесть букв, третья „х“. Шесть букв. Что же это может быть?».

– Пехота, – сказал я вслух.

Степан Тимофеевич вздрогнул и посмотрел на меня.

– Чего? – переспросил он.

– Ну, род войск из шести букв, третья «х». Пехота, – пояснил я.

Степан Тимофеевич растерянно посмотрел в кроссворд, потом опять на меня.

– Подходит, – изумленно сказал он. – А разве я что-то говорил?

– Я слышал, – ответил я.

– Странно. Увлекся, наверное, – пробормотал Степан Тимофеевич и снова уткнулся в кроссворд.