© Алексей Фролов, 2022

ISBN 978-5-0051-3282-6 (т. 5)

ISBN 978-5-0051-3106-5

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Глава 1. По ту сторону войны

– Значит Хельхейм? – глухо спросил Мидас. Спросил так, будто могли быть варианты. Он сидел, насупившись, у дальней от входа стены на верхнем этаже броха, под ним расползалась гора тряпья, в которой с трудом различались элементы друидского гардероба. Их выдавал цвет – темно-зеленый, такие одежды в землях притенов носили только друиды.

Впервые за многие десятилетия или быть может века, неугасимое пламя арбротского броха не обливало своим сумрачным жаром округлые каменные стены с тайными огамами. Причина проста – с минувшей ночи в Арброте осталось всего два друида, да и те – младшей ступени. И сейчас у них были дела поважнее, чем следить за костром-ресивером. Тем более, что только Олан мог общаться через него с брохами в других городах. Но Олана не стало. Как и многих достойных детей земли притенов.

Мидас уставился в пол, где возле его левой руки, запятнанной кровью и копотью, стояла железная чаша с замершим зеркалом притенской кромы. Он обхватил чашу пальцами и скривился от жестоко подавляемой ярости. Фригийский царь был обоерук, но такие вещи как кружка с пойлом предпочитал держать правой рукой, да вот незадача – минувшей ночью Карн навсегда лишил его этой привилегии.

Сам Карн сидел на низком стуле, сгорбившись и повернув лицо в направлении высокого стрельчатого окна, за которым догорал Арброт. Они прекратили бойню, но не войну. Мидас, которого воины с востока звали именем Аудун, больше не видел нужды в покорении притенских земель, однако четыре сотни мечей, что жаждут крови, не так-то просто остановить даже конунгу всех нордманов. Свою роль играл и тот факт, что когда их драккары подходили к Арброту воинов было на добрую сотню больше, а теперь тела десятков отменных бойцов, собранные все до единого, уже догорали в наспех сложенных кродах у скалистого берега.

Правда, сожгли лишь две трети. Тех, которые при жизни славили ванов, положили в землю, окружив их братские погребения каменными валунами, что имитировали борта боевых кораблей. Однако ни для кого из собравшихся в этом помещении такая мелочь, как людские традиции, не имела значения. Уж точно не сейчас.

Когда Мидас задал свой вопрос, Карн не повернул головы, ведь теперь в этом не было смысла. Лишь зрячий может оскорбить собеседника, если будет говорить, смотря в сторону. Но когда твои глаза больше не видят, ты свободен от многих условностей. Едва ли Карн был слеп в полном смысле этого слова, но его покалеченные глаза, омытые живительными друидскими настоями и скрытые под серой непроницаемой повязкой из мягкого льна, больше не могли воспринимать окружающий мир.

Однако же он видел. Это были потоки энергий, эмоции, образы, которые пока что далеко не всегда удавалось понять. И, конечно, остались другие чувства. Например, сейчас он чувствовал на своем лице холодный северный ветер, который пах кровью и пеплом. Он ощущал редкие солнечные лучи, что мельком проскальзывали по его обветренной коже, внезапно вырываясь из-под серых гранитных облаков, чтобы через какое-то мгновение вновь скрыться в их бесконечно клубящемся мареве. Казалось, что небеса мечутся, не в силах понять – достойна ли твердь под ними того, чтобы владыка жизни коснулся их своей обжигающей дланью. Карн тоже сомневался, и не только в этом.

– Значит Хельхейм, – устало проговорил он. Не соглашаясь, скорее констатируя факт, потому что выбора у них не было. Ни сейчас, ни раньше. Просто раньше они этого не понимали. Жаль, что он вспомнил не все. Ведь самое важное так и осталось забытым – то, как он попал в это время. А главное – почему? И даже Всеотец не мог ему в этом помочь.

– А ты уверен, что она… что они – там? В Хельхейме твоем? – вновь подал голос падший фригийский царь, спустя тысячи лет после своего удивительного перерождения ставший, быть может, величайшим из богов. И действительно – быть может, но – не сейчас. Путешествие по следу Карна ослабило его, а теперь меч Левиафана сделал воина калекой. Но минувшая ночь погасила пламень мести в его душе живительным потоком правды. А правда была в том, что у них одна цель.

– Да, я уверен, – ответил Один. Он стоял рядом с Карном и смотрел прямо перед собой, но каждому из присутствующих казалось, что древний северный бог смотри именно на него. Высокая грозная фигура Всеотца была укутана просторным синим плащом, а лицо скрывалось в полумраке под широкополой шляпой, каких здесь не носили от века. Теперь это был бог-чародей, хотя когда Карн встречал его в прошлый раз, то был бог-воин.

– Фавна перестала быть человеком, когда князь нагов проклял ее, – проговорил Один. Он обеими руками опирался на длинный резной посох. Хотя, сказать по чести, не было в этой комнате глупцов, которые не понимали, что посох этот в мгновение ока может обраться копьем. Копьем, удар которого не отразить, будь ты хоть смертный, хоть трижды бог.

– Что касается Ниссы, – продолжил бог. – Она была дриадой от рождения. Поэтому в посмертии путь каждой из них лежит в Хельхейм, больше никуда.

– А что так? – полюбопытствовал Гуннар. Беловолосый подпирал стену подле Мидаса. Прошедшей ночью клинок Коннстантина хорошенько располосовал таинственного воина, однако ж он не только выжил, но и сумел ранить того, кого, как полагали притены, ни один смертный ранить не в состоянии.

Теперь уже не было нужды скрывать свою суть, поэтому Коннстантин находился в брохе, приняв истинное обличье. Его глаза, лишенные зрачков, источали в окружающее пространство полупрозрачные хлопья зеленоватого дыма, а идеально ровные зубы были заострены, точно маленькие кинжалы.

И действительно, мало кто может похвастаться тем, что бился с Лугом и выжил! Гуннар смог, хотя Гуннар уже давно перестал быть человеком. Тем более, что стоял он сейчас, прислонившись к стене, скорее на морально-волевых, чем благодаря физической кондиции.

– У нас ведь есть время, так? – Один приподнял голову, из сумрака под полями его шляпы блеснул глубокий сапфир правого глаза. Взгляд этот предназначался Лугу.

Луг быстро кивнул. Было ясно, что Всеотец пользуется в этих землях беспредельным уважением и даже сильнейшие из притенских богов склоняются перед его величием.

– Хорошо, – Отец всех вновь опустил голову, скрывая свое лицо, которое, казалось, постоянно меняется и не пребывает в одних очертания дольше мгновения. Когда он снова заговорил, в его голосе заскрежетали льды крайнего севера, что тысячелетиями истирают в пыль земную ось. – Я полагаю, мне не нужно никому напоминать – все, что сказано здесь сегодня, останется только в ваших собственных умах.

Огмиос и Ансгар, сидевшие на полу у входа, что-то неразборчиво пробормотали в знак согласия. Регин, Лейв и Асвейг коротко кивнули – никто из них не сомневался, что Всеотец видел эти движения, хотя даже не смотрел в их сторону. Сирона и Беда промолчали, лучница – потому что страшная рана в области гортани не позволяла ей говорить. Почему же промолчал странствующий друид, под личиной которого скрывался Кернунн, было ясно каждому из присутствующих.

Притенский бог мудрости, без сомнения, восхищался Одином, но не доверял ему, памятуя вторую битву при Маг Туиред, когда его брат, Луг, вроде как убил «короля фоморов», получив при этом раны, исцелять которые пришлось десятилетиями. А «король фоморов» стоял теперь перед ними, целый и невредимый, в своем пожеванном драконами времени синем плаще.

– Это случилось во времена Золотого Века, более пятидесяти тысяч лет назад, – начал Всеотец и в его интонациях Карн уловил что-то от наставлений Тота. Боль о погибшем друге неожиданно кольнула сердце ядовитой булавкой. А мог ли он на самом деле назвать Тота другом? После того, как оказалось, что боги просто использовали его? Но теперь все виделось сложнее.

– Тогда все расы земли жили в согласии. Некоторые из вас, полагаю, застали то славное время, – с этими словами Один вновь приподнял голову. Теперь уже из сумрака выглянул не только глаз, но и приподнятый уголок губ. Мимолетная улыбка предназначалась Лугу, и это о многом говорило. – Тогда все происходило так, как было заведено творцом. После гибели в Ра суть каждого живого существа сливалась с Дуатом.

– Забавно, – неожиданно проговорил Кернунн. – Место, где мы начинаем свой путь, для смертных созданий служит пределом, до которого они доходят, и в котором остаются навсегда.

Он вскинул свою рогатую голову, осознав, что сказал это вслух, и непроизвольно прикрыл рот рукой, глядя на Одина. Его глаза, наполненные темно-зеленым пламенем с неестественно-черной окантовкой, не выдавали эмоций, но Карн безошибочно уловил вспышку страха, а спустя мгновение – готовность к схватке. Но Один лишь по-старчески крякнул и вновь улыбнулся, правда в этот раз его улыбку увидел один лишь Карн.

– Ты прав и не прав одновременно, Беда Досточтимый, – последние слова Всеотец произнес с нажимом, намекая, что отлично знает, какое имя взял себе Кернунн, пока странствовал среди простых смертных. Его это действительно забавляло, потому что он сам неоднократно поступал также – учился мудрости у людей и представителей других рас, которые, как оказалось, могут дать богам не меньше, чем взять у них.

– Мы рождаемся в Дуате, большинство из нас, – пояснил Один, а Карн почувствовал, как при этих словах золотистая аура Мидаса, подернутая легкой рябью и утерявшая былую прочность из-за литров кромы, вылитых богом в собственное чрево, изменилась. Парень не понял этого чувства, что-то на границе печали и презрения к самому себе.

– И приходим в Ра, – продолжил Всеотец. – Смертные расы – напротив, рождаются в Ра и приходят в Дуат. Но ты ошибаешься, друг мой, полагая, что этим их путь завершается. На самом деле, это мы ограничены, для нас есть пределы, а вот для них пределов нет. Но позвольте оставить эту историю для другого раза.

– Прости, Всеотец, – Кернунн почтительно склонился. Карн подумал, что хотя трикстером здесь должен быть Луг, Кернунну эта роль дается несравнимо легче. – Пожалуйста, продолжай.

– Как я уже сказал, так было в Золотой Век, но потом все изменилось, – и голос Одина тоже изменился. Он зазвучал не со всех сторон, как обычно, а будто изнутри каждого, кто присутствовал в друидском брохе. Карн понял, что для Всеотца это тяжелое воспоминание. О таких не хочется говорить, но как правило – именно такие воспоминания самые важные.

– Я сейчас точно не скажу вам, что произошло, потому что не вправе говорить о причине, – теперь уже все слушали Всеотца, ловя буквально каждое его слово. Огмиос и Ансгар, кажется, даже перестали дышать. – Об этом, Карн, ты можешь спросить у Велеса, если Вселенная решит вновь свести ваши пути. В тот роковой день он был в городе Мехат-та-уи, что с ныне мертвого языка переводится как «Соединивший два мира». То был величайший город, построенный ариями, и в нем нашли свой приют все народы – от людей и дриад до ифритов и наг.

Карна буквально затопило эманациями любопытства, которые источали все вокруг, даже вусмерть пьяный Мидас. Да и он сам не стал исключением. То, что говорил Один, было истинным Откровением.

– В Мехат-та-уи неудачный… эксперимент разорвал Завесу между Ра и Лимбом, хаос нереальности хлынул в мир смертных и даже боги не знали, как это остановить, – Всеотец непроизвольно сжал Гунгнир с такой силой, что зачарованное дерево натужно затрещало под его побелевшими пальцами. – Но смертные создания в очередной раз оказались мудрее. Великий Совет, в который входили представители каждой расы, жившей на планете, объединил свою силу, чтобы восстановить Завесу. Но не люди, ибо они стали причиной катастрофы и их исключили из Совета.

Карн уловил изменения в аурах окружающих. В ментальных полях Ансгара и Огмиоса проскользнуло недоверие, а вот Асвейг с Сироной почему-то совсем не удивились. Луг тоже не был удивлен, тогда как Лейва, приютившегося подле Мидаса, прошиб озноб.

– Но именно это, недопущение ариев до Ритуала, в итоге спасло людской род, – в натянутой тишине слова Всеотца искрились яркими образами прошлого, которые распускались в древнем брохе непередаваемыми красками, точно неземные цветы.– Совет не смог восстановить Завесу, не полностью. Как побочный эффект Ритуала, между Ра и Дуатом словно мыльный пузырь выросло неведомое пространство, без законов и порядка, пугающее своей неправильностью даже порождения Лимба. А так как каждый член Совета воплощал суть своей расы, все они оказались навеки связаны с этим новым миром.

– И потому после смерти все они, все эти расы, каждый из них, отправляются туда, в это дерьмо, что вы прозвали Хельхеймом, – закончил за него Мидас. Он залпом допил крому и отшвырнул железную чашу. Та гулко ударилась о доски пола и откатилась к ногам Гуннара, который непринужденно остановил ее носком высокого кожаного сапога. – А треклятые людишки не потеряли связи с Дуатом, ха! Их сути после гибели тел остаются свободны, так?

– Так, – кивнул Один, оставив без внимания гневный тон Мидаса и тот факт, что его довольно грубо перебили уже во второй раз за этот не слишком продолжительный разговор. – Именно поэтому нет никаких сомнений – Нисса и Фавна там, в Хельхейме.

– Я уже понял, – огрызнулся Мидас. Карн неожиданно осознал, что впервые видит его таким. Сколько же кромы потребовалось, чтобы захмелить бога? Пусть и потерявшего львиную долю своей силы. – На самом деле – плевать. На Золотой Век ваш, на всю эту трагическую историю. Вопрос один – как попасть в Хельхейм?

Всеотец поднял голову, но посмотрел не на Мидаса, а на Карна. Парень обернулся, почувствовав его взгляд. Взгляд, от которого не могла укрыться ни одна душа в этом мире.

– Я должен предупредить, – глаза Одина сменили оттенок. В них больше не было сапфировой глади прозрачных небес. В них застыла лазурь чистейшего океанического льда. Такие глаза были у него в тот день, когда Карн впервые встретился с древним северным богом, пройдя Дорогу Одина и не сойдя с ума. – Долгое время я полагал, что пути нет. Ни людям, ни богам. Еще никому не удавалось попасть в Хельхейм, не будучи представителем не-людской расы. И конечно, никто оттуда не возвращался. Никогда.

Мидас подковылял к стулу, на котором сидел Карн и положил руку на плечо парня. Его движение было на удивление плавным, а прикосновение – почти нежным. Карн совсем перестал понимать его настрой, слишком уж он был пьян.