Пролог

Из зимней тьмы с трудом, не замечая человеческих жертвоприношений во имя свое, на небо выползает солнце. Все дольше оно задерживается на положенном месте, сливая вниз производимое тепло. Излишки, появившиеся по случайности.

Живое радуется, тянется к естественному источнику тепла. Единственному в их жизни, что не требует ничего взамен. Но живое все равно тратит силы, славя немого бога, скованного обличьем человечьим.

Сейчас они наслаждаются его вниманием. Вздыхают с облегчением, получая порцию солнечного жара. Кожу заливает яркий свет, проникая под защитный слой, чтобы в теле зародилась или жизнь, или хворь.

Вокруг под ударами небесного огня отступает зимнее оцепенение. Вспарывается ледяная броня. Втягиваются белые щупальца под упавшие стволы, скрываются в расселинах. Но даже там до них дотягиваются едкие прикосновения тепла.

Сейчас они восхваляют солнце, а затем начнут его проклинать. Перемен долго ждать не придется. Еще вчерашние почитатели с ненавистью будут утирать пот со лба. И если бы не бесконечное расстояние, солнце насадили бы на вилы. Последствия их не заботят. Лишь сиюминутное ощущение.

Всякий благодетель рано или поздно оказывается на плахе. Не начни он раньше забрасывать в топку ненависти своих последователей.

Время радости быстро подходит к концу. Наслаждаться жизнью бесконечно не выйдет. Мягкое тепло отступает, насыщая пространство тяжелыми испарениями, в которых звенящими крылышками несутся болезни.

Вокруг все еще серо. Оттенки серого и коричневого. Мир нехотя добавляет жизни красок, но раньше этого отправляет в мир эмиссаров забвения. Мелкие твари, взбирающиеся по ногам, чтобы впиться в тонкокожие места, нащупать пульсирующий сосудик. Родичи ползающих тварей, наделенные чудесами полета, приземляются на незащищенную плоть. Тонким хоботком пронзают выбеленную зимой плоть, жвалами отрывают кусочки плоти.

Пережившие бесконечную зиму, ослабленные весенним голодом, должны столкнуться с новой напастью. Столь же старой, как жара в середине лета или лютый холод на вершине зимы.

Проклятия будут сыпаться из пустых голов. Уста их разверзнуться подобно пропастям, чтобы исторгнуть ненависть, придать слабым рукам направление. Отобрать чужое, чтобы выжить самому.

Покой проходит быстро, уступая место извечному топтанию на месте. Пока грязь не поглотит ослабевшего.

Глава 1

Деревня ведьм переживала зимние дни и ночи подобно другим деревням. Под слоем снега то возрастает, то истаивает под ударами оттепелей. Белизна долго не держится, скоро сменяясь серостью отраженного свинца неба.

В такие дни, месяцы люди стараются не покидать домов. Лишь большая нужда их гонит наружу, открывая лицо жалящим ветрам. Чтобы потом костяшки пальцев покраснели от жестоких ласк.

А иначе нельзя. За скотиной нужно следить. За водой – ходить. Приглядывать за болящими родичами, ожидая, когда они освободят место для нового общинника.

Ведьмы, их прислужники освобождены от подобных ужасов. Их жизнь намного легче, что не укрывается от внимания иных последователей культа.

Назгал задавался вопросом, почему остальные добровольно отказываются от свободы. Бессмыслица какая-то. Что-то ведь ограничивает кругозор человека.

Ни Борд, замученный сложными вопросами, ни ведьмин круг не могли ответить на простой вопрос.

Точнее, ведьмы отвечали, но все это были общие фразы: люди загнали себя в рамки, люди не свободны, люди боятся. Разве это объяснение?

От Борда узнаешь и того меньше.

Первую седмицу воин еще баловался разговорами с товарищем. Потом ему надоело, он переселился в другой домик. Не осталось никого, кто готов слушать пустые слова, сложные вопросы.

Не осталось никого, готового перекапывать землю в поисках самородков. Слишком много труда это требует.

Назгал скучал всю зиму. Пытался вырваться из белого плена, распахнуть окно во внешний мир. Пройдя тысячу шагов, парень возвращался. Отлеживался потом день, два. Болели мышцы, болел шрам в промежности.

О последнем не забывал напоминать Борд, если судьба сводила парня и воина.

Словно два кусочка плоти на жгутиках делают из человека товарища! Воин искал спутника, но не хотел топать одной дорогой с кастратом. Тем более таким кастратом, что добровольно отсек "лучшую часть". Это уже какое-то язычество. Современные люди подобное не практикуют.

Тягостные месяцы. Потому, когда солнце уже уверенно держалось на небе, Назгал возликовал. Под перезвон капели он пел песни о грядущих свершениях. Истинная свобода, а не названная. Свобода от оков не имени, а обстоятельств.

Разве не об этом мечтает всякий живущий?

Борд ведь сам поминал о каких-то походах, чтоб кровь бурлила в жилах! Чего же отказывается теперь.

Солнечное тепло не требовалось культистам так, как простакам. И все же это тепло радовало даже их.

Ведьмы покинули дома, вновь начали собираться во дворе, занялись вышиванием. Подобным они будут заниматься бесконечно, пока смерть не приберет к себе очередную.

Их осталось восемь, но гибель спутницы, казалось, не отразилась на остальных.

Меся грязь на дороге, Назгал прошел мимо собрания ведьм. Он заглянул во двор и думал зайти, спросить, расспросить. Собственных чувств эти женщины не откроют.

Глядя на них, Назгал не понимал, чем они отличаются от простаков, которых презирают. Или не презирают, а считают другими.

Назгал ударил кулаком по ограде, затрещали черепа на заборе, крынки, разбитые горшочки.

Он привлек внимание.

– Я ухожу!

И повернулся, совершая собственно то, что сказал.

Обычно, слова простаков не вызывают у ведьм интереса. Пусть крестьяне, воины, священники разевают рот, выблевывая складные звуки. Эти слова ничто, наполнены пустым смыслом, не подкреплены истиной.

– Куда?! – ведьма знахарка отложила вязание и поднялась со скамьи. – Ты куда собрался?!

Назгал уже прошел десяток шагов, но даже, окажись он возле ведьмы, не стал бы отвечать. Слова пусты, необходимы для передачи знаний. Прошли тысячи лет, человек извратил дарованный инструмент.

Ведь даже простое информирование о собственном уходе, можно представить как многогранную структуру. И будет рот шлепать губами, изводя слушателя конструкциями одна другой сложнее.

Так ведь суть от этого не меняется.

Назгал уходил. Ему не требовалось объясняться. Он не ждал уговоров, подкупа. Произнесенное не являлось приглашением к перепалке, торгу для поднятия собственной важности.

Ведьмы переглянулись.

Скажи подобное Борд, они бы начали его уговаривать, подкупать. Они бы понимали, что воину требуется изменить обстоятельства, выторговать комфорта. А уходить он не хочет.

Назгал хотел. Он уходил.

Знахарка села на скамью, взяла вязание. Нити не поддавались сплетению. Женщина отбросила спицы с вязанием и вздохнула.

– Куда он пойдет? – вопрошала она. – Хотя бы оделся. Мир вокруг жесток.

Она не приглашала товарок к перебранке, не ждала от них поддержки. Ее эмоции требовали выхода и нашли их в простых словах.

Знахарка вздохнула и покинула собрание. Ведьмы сегодня разошлись раньше, чем планировали. Нити не срастались. Каждая женщина понимала, что случилось страшное, но не могла осознать этого. И не видели решения, способ исправления.

– Ушел и ушел, – скажет после Борд, пожав плечами. – Он в своем праве.

Это решение зрело давно, словно нарыв. Назгал выдавил из себя, собираясь уходить. Он ничего не взял с собой. Ни еды, ни инструментов. Даже меняющие сознания грибы остались в полуживом субстрате.

Искушение повернуть к пещере было велико. Назгал устоял. Поддавшись соблазну, он никогда не решится покинуть деревню.

Цепочка босых следов отпечаталась в рыхлом снегу. Солнце, подпаливая белую корку, не могло уничтожить следы почти седмицу. Словно искушало общинников, намекая на возможность присоединиться к беглецу.

Время уходило. Каждая седмица отмечала женщин утяжелением. Ведьмы все медленней передвигались по двору. Оковы плоти сжимали их, выдавливая силу и желания из некогда крепких тел.

Что только на пользу Борду. Освободившись от опостылевшей ночной работы, он почувствовал, кем был. Шелудивый пес, не имеющий собственного угла. Несколько месяцев в безопасном, хлебном месте не изменили его характера.

Но даже он не отправился следом за товарищем.

Назгал уходил из деревни, не опасаясь, что его вернут. У культистов подобное не принято. Даже пленников они никогда не удерживали. Те сами возвращались. Страх наказания или желание освободиться от тягостного плена жизни?

Нет ничего хуже каждодневного ужаса. Даже пещерное чудовище с подобным не сравнится.

В древнем лесу спрятался холод. Зима затаилась под сводами зелено-коричневых крыш, чьи макушки освободились от снежного покрова. Округлые натеки украшали стволы, подчеркивая нити грибницы.

Назгал осознал, что это за сопли на старых деревьях. Понимал, каким образом они укореняются в живом субстрате. Обладая этими знаниями, он никак не воспользовался ими. Волшебные грибы сейчас ему без надобности. Ведь они всего лишь открывают ворота сознания. Не создают ничего сверх того. Нет инструмента, что из пустоты творит вселенную.

Возможно, осознав это, ведьмы отказались от веры в Хранителя. Усложнение картины бытия ничуть не сказалось на их образе жизни. Они не пытались объяснить сложные явления.

А вот Назгал пытался. И знал, что среди помешанных на удовольствии ведьмах, ему ответы не откроются. Знал он и то, что даже пройдя тысячи тысяч шагов не найдет ответов.

Так не ради этого он отправился в путь.

Пусть деревья хранят под ледяной броней грибницу. Это всего лишь один из способов изменить сознание. Человек даже без особых инструментов способен на подобное. Нужно лишь настроиться.

Назгал это умел. То ли всегда умел, то ли обучился за последние месяцы.

Лес неожиданно кончился, как отрубило. Впрочем, так оно и было. Люди с топорами издавна шли войной на лесных стариков. Строили дома, корабли, телеги.

Строительный лес ценится больше камня, который добывается поблизости.

Из дерева делали уголь, но это производство уже иссякло. Углежоги ныне обитают в стороне восхода, где человеческий труд дешевле.

От старого леса не осталось ничего. Назгал понял, что вышел далеко. Где-то на в стороне захода осталась река, с которой их сняли. Там нынче гнил остов корабля, взятого на абордаж. Если местные не растащили доски.

Не осталось пней, молодой поросли. За кромкой леса желтела прошлогодняя солома. Золотилась под солнечными лучами, что подсушивали выглянувшие из-под снега колосья.

Тронутые плесенью у основания колосья пойдут на корм скоту.

Назгал улыбнулся. Ведь грибы, вызывающие изменение сознания, растут не только на деревьях. Лучше уж сжечь эту солому. Возможно это уничтожит опасные споры.

Поле утратило плодородную силу, потому деревенские переместили поля. Там из-под снега выглянули озимые колосья. Под плотным строем колосьев уцелели черные снеговые шапки. Осевшая на сугробах пыль только ускорит их таяние.

Земля топкая, холодная. Прорезывающие землю ручьи ветвями расходились от леса. Назгал шагнул во внешний мир и утоп по щиколотку. Трясина засосала его, выпустив наружу после глубокого поцелуя. Холодная земля испивала силу, грозила обморожением, гниением. Во влажной и холодной среде ноги особенно страдают.

Назгал шлепал по земле, не замечая, как оставляет после себя цепочку следов. Вода заполняла оставшиеся дыры в тяжелой глине, кромки отверстий нехотя смыкались. Будущие дожди уничтожат напоминание о том, что здесь проходил человек. Растворит словно видение.

Сопровождаемый поцелуями земли, Назгал добрался до брошенного поля. Он оглянулся, только сейчас задумавшись – а куда идти?

Не направление к цели он искал. Цель ему известна. Он искал простую дорогу.

Старая дорога, идущая вдоль кромки поля, раскисла. Само поле выглядело не лучше. И все же, земля там прочнее.