Цитаты из книги «Китайская империя. От Сына Неба до Мао Цзэдуна»

Протестные мероприятия проводились в духе своего времени: чиновники-дунлиньцы собирались большими группами у императорского дворца, становились на колени и начинали громко кричать, чтобы привлечь внимание государя. На наш взгляд такая картина выглядит несколько забавно, но ее персонажи рисковали жизнью: любой из них мог получить из дворцового ведомства посылочку – шелковый шнурок, что недвусмысленно означало повеление покончить с собой.

При его старшем сыне Му Цзуне (1538–1573) страна немного отдохнула – наверное, не в последнюю очередь благодаря тому, что император тоже отдыхал.

А доходов становилось все меньше. Крупные землевладения поглощали мелкие, а их хозяева, в содружестве с местной бюрократией, виртуозно уходили от налогов. В геометрической прогрессии множился царственный род Чжоу – не только его мужчины, но и женщины имели право на государственное содержание, а поскольку в казне ощущалась постоянная нехватка денег – их претензии удовлетворялись землями, которые после этого подпадали под налоговые льготы. Чиновников, владевших «служебными наделами», тоже освободили от налогов – чтобы не повышать им жалованья. Голь на выдумки хитра: мелкие владельцы сами стали проситься под крылышко к соседям-льготникам – и из-под налогообложения уходили и их наделы. Можно было бы пополнять казну за счет внешней торговли – чем успешно занималось множество государств на протяжении всей человеческой истории. Но власти Поднебесной, минские в особенности, опасались расширения международных связей – в немалой степени из опасения, что внутренние крамольники могут стакнуться с чужестранными силами. Поэтому морская торговля была под запретом. Тем не менее, моря кишели большетрюмными судами, полными товаров – процветала контрабанда. Оживленно велась нелегальная торговля с Японией. Богачи, особенно на Юге, снаряжали в путь целые флотилии. Пиратов – и японских, и китайских, и корейских развелось больше, чем акул.

Один маг внушил императору, что он добьется своей цели, постоянно вступая в связь с девственницами. Было отобрано восемьсот девчонок в возрасте от восьми до четырнадцати лет, а когда они закончились – государя снабдили еще двумя сотнями.

А однажды произошло явное покушение, совершеннейший театр абсурда. Император, проводивший ночь с наложницей, упился вином до бесчувствия и уснул. Тогда в опочивальне появилось еще несколько обитательниц гарема – наложниц и их служанок, и одни из них принялись душить государя шелковым шнурком, а другие тем временем втыкали ему в пах булавки для волос. Но одна из преступниц, вдруг увидев, что Ши Цзун подает признаки жизни – хотя все считали его уже мертвым, издала крик ужаса. В спальню тотчас ворвались стражники-евнухи. Император был спасен, но от пережитого потрясения на время утратил дар речи. Воспользовавшись этим, его жена-императрица издала от его имени указ о страшной казни всех участниц заговора – и включила в их список заодно и любимую наложницу мужа.

Но следом во дворце началась дискуссия, на примере которой можно убедиться, насколько сложно нам порою вникнуть в суть китайской цивилизации и насколько бывает иногда стереотипно наше представление о ней. Знатоки законов упрямо указывали на тот факт, что отец Ши Цзуна был сыном наложницы, которая до конца своих дней так и не удостоилась ранга законной супруги императора. А потому если сам он, при определенном стечении обстоятельств, и имел право занять престол, то на его сыновей таковое не распространяется. Отсюда делалось заключение: раз уж такое все же произошло (а произошло это, действительно, после некоторой заминки), то молодой государь Ши Цзун должен при исполнении всех ритуалов, в которых упоминаются имена предков, величать своего деда, покойного императора У Цзуна, отцом, а его жену – матерью. Собственных же отца и мать почитать как дядю и тетю.

В последние годы своей недолгой жизни он стал попросту спиваться. За ним повсюду следовал слуга с кувшином подогретого вина и чаркой – чтобы государь в любой момент мог дозаправиться.

Однажды вернувшийся с успешного подавления мятежа в провинции Шэньси военачальник был приглашен на пир к императору. Там он, сам будучи евнухом, довел до сведения повелителя, что Лю Цзинь готовит на него покушение. Полководец немного припозднился с признанием: государь успел уже основательно набраться, а потому лишь глуповато рассмеялся и не поверил. Однако наутро, протрезвев, приказал сделать обыск в доме своего фаворита. Результат был ошеломляющий: в тайниках нашли сокровищ на сумму в 250 миллионов лянов серебра – примерно столько же было потрачено на всю имперскую армию за десять лет. Был обнаружен и кинжал, которым, как установили в ходе дознания с пристрастием, наемный убийца, проскользнув под прикрытием многочисленных опахал к императору, должен был зарезать его. Лю Цзиня покарали казнью, полагавшейся изменнику – самой суровой из всех, применяющихся в Поднебесной. Его медленно, в течение трех дней кромсали на куски. Молва об этом разнеслась повсюду.

всем этим его в избытке обеспечивала старшая жена и подруга. Но она же бдительно следила, чтобы у наложниц, с которыми неумеренно развлекался ее супруг, дело не дошло до родов: все беременности безжалостно пресекались, а в случае непослушания госпожа Вэн не брезговала и убийством конкурентки. У нее был свой сын, которого она прочила в наследники престола.

Кстати, о дани. Ханьские правители, как мы помним, в отличие от владык прочих восточных супердержав, не видели в ней источник обогащения. Совсем даже напротив. Приняв подношение как свидетельство своего сюзеренитета и высокого престижа, императоры одаривали почтительного вассала в куда большем размере. Так что находилось немало прохиндеев международного пошиба, которые приводили в Пекин караван и выдавали его за якобы посланный Сыну Неба их повелителем – и грузили на своих верблюдов такую ответную милость, что ни в жизнь бы не выручили столько честной торговлей. Видимо, что-то заподозрив, китайское правительство стало квотировать изъявления покорности: от такого-то царства-государства не более, чем столько-то караванов в год.