Фотография для обложки взята с сайта "Пикселз"

https://www.pexels.com/photo/adult-affection-close-up-couple-235966/

Безумству храбрых поем мы славу!

Безумство храбрых – вот мудрость жизни!

У этой девушки были потрясающие бёдра. Я говорю о журналистке. Вернее, о её бёдрах. Гладкие, стройные, с ложбинкой на внутренней стороне – когда она стояла по стойке "смирно" между ними входила ладонь. Не больше и не меньше – идеально.

Мы провели вместе десять дней… или около того. В конце были близки, и даже нравились друг другу (я полагаю), но я не запомнил о ней ничего. Только волшебное имя Ингрид и сияющую белизну её кожи – северная грация в гостях у южного моря.

Наше знакомство началось с вопроса:

– Я слышала, в институте вас называли Вторым, – сказала она. – Почему?

Почему? А почему ты спрашиваешь, милая? Я смотрел на неё поверх тёмных очков, и мой взгляд неизменно сползал вниз, туда, где из шорт начинались белоснежные ноги. Я почти физически чувствовал их притяжение – так кусочек металла чувствует присутствие намагниченного собрата.

Она мне сразу понравилась: и белизной (анти, контр, противозагарной белизной), и задорной наглостью, и, вне сомнений, именем. "Ингрид, – спросил я. – Как это будет сокращённо? Инга?" После такого вопроса порядочные люди переходят на "ты", и я предложил так поступить. Она согласилась, сказала, что я могу называть её Ирой.

– Это… привычнее, – в голосе звучал прибалтийский тягучий акцент. – Имя "Ингрид" действует на местных мужчин…

– Провокационно, – подсказал я. Она кивнула и повторила вопрос:

– Так почему Второй?

Иногда вопрос несёт больше информации, чем ответ. Значительно больше. Ты спрашиваешь, а значит, ты знаешь, что это правда – я был Вторым. Тогда зачем вопрос? К чему? Чтобы раззадорить меня? Взвинченные респонденты болтают охотнее и не следят за словами?

– Потому, что я был вторым. Разве это не очевидно?

Она состроила недовольную мордочку, и подумала (вероятно) что зря согласилась на "ты" – заряд близости потрачен впустую.

– А кто был первым?

– Почему был? Он есть, – я замолкаю. Моя очередь нервировать. Возвращаю на переносицу очки и расслабленно оплываю на скамейку. Жду. Ещё мгновение и она уйдёт.

Представьте себе: южный солнечный городок, зажатый между морем и горами, гостиница сталинской эпохи, полная учёных сухарей… впрочем, учёных среди них совсем немного, в основном это околонаучная братия с длинными послужными списками, регалиями и геморроем – вот их истинный вклад в науку. Проходит нечто вроде конференции… или симпозиума – как вам будет угодно. Я один из участников. Один из. Тот самый "немногочисленный", среди "около". И конечно впереди меня он – Аркадий Зорин. Первый среди лучших.

Ингрид делает шаг – она уходит, – и мне это жаль. Не хочется оставаться одному или просто… Впрочем, об "или" я не успеваю подумать. В жару мозги работают медленно и неохотно.

– Аркадий Зорин Наш Ясный, – негромко произношу имя, и она останавливается. Подходит, садится на скамейку. Я говорю, что ей необходим крем для загара. (На самом деле, я уверен, что крем должен быть от загара. Снежный цвет этой девушки действует на меня, как охлаждающий коктейль.) Она спрашивает, какие нас связывают отношения? Речь, естественно, о Зорине, я – только повод.

Мне хочется взорваться. Вскочить и прокричать на всю улицу (так чтобы стёкла задрожали), что нихрена она не понимает! И никогда не поймёт, даже если я буду рассказывать ночь напролёт! Вместо этого я лениво предлагаю сходить в бар.

– Иначе ваша нежная кожа приобретёт печально-розовый оттенок. Вы станете похожи на розового кролика.

– Такие бывают?

– Бывают. Они водятся на страничках Плейбоя.

Бар принадлежит гостинице (как красиво это звучит!), а посему вся наша учёная братия имеет право пастись в нём бесплатно. Я сказал бармену, что Ингрид Карловна (божественное отчество!) аккредитована симпозиумом и потому тоже имеет право. Непонятное слово действует на чёрно-белого человека магически, и он убегает за выпивкой.

– Так почему Второй? Вы… то есть ты уже третий раз уходишь от ответа.

– Видишь ли… – я решил обмануть Хозяйку льдов. Поступить, как поступают японцы: не врать нарочно, но и не сообщать всей правды. – Ты просто не знаешь Аркашу Зорина. Рядом с ним все всегда вторые. – Я пригубил мартини. – И это в лучшем случае. Смысл его жизни… его бытия – быть первым. Лучшим во всём, понимаешь? – Она согласно кивнула, хотя я видел, что она не понимает. – Он идёт по жизни, чтобы быть первым. Если хочешь, – у меня вдруг вспыхнула идея, – мы можем провести эксперимент. Ты пойдёшь к нему в номер, и скажешь, что в Стокгольме один учёный… пускай его зовут Ульрих Уэлс, значительно продвинулся в исследовании металлического водорода.

– А такой бывает?

– Бывает, – уверил я и попросил разнообразить вопросы: – Тебе, как журналисту, это будет к лицу.

Продолжил: – Если ты сообщишь Зорину подобную весть, он не уснёт до утра. Мысль будет жечь его мозг, он будет ворочаться и… – шутка показалась глупой и ужасно ребячливой. Я махнул рукой: – Чепуха. Забудь. Аркадий Зорин действительно лучший, только и всего. У него был выше вступительный бал в университете. Не сильно, всего на одну десятую, но выше моего.

– Вы учились вместе?

Я опустил вопрос.

– Он на день раньше сдавал курсовые, быстрее готовился к коллоквиумам. Чуть лучше сдавал экзамены. – Я коснулся коленом её колена (естественно, намекая). – Знаешь, его очень нервировали зачёты. Три буковки "зач" в зачетной книжке не позволяли ему отличиться.

– А водород?

"Смотри-ка! – удивился я, и уважительно погладил Ингрид (догадайтесь, где), – ухватила суть. Видимо, у этой пигалицы есть профессиональные способности. С виду дурында, однако, сообразила… или по интонации услышала?"

– Водородом должен был заниматься я. Это была тема моей диссертации. – Я замолчал, ситуация требовала драматической паузы. Она, естественно, спросила, что было потом. – Потом заведующий кафедрой Бакштейн Павел Николаевич (он был нашим – моим и его – руководителем) решил, что эта тема ближе Зорину: "Там нужен кураж, Серёженька! Блеск мысли,– так он сказал. – Аркадий справится лучше. Он найдёт нетривиальное решение". Всех без исключения мужчин на кафедре старикан называл уменьшительно. Все для него были Толиками, Валеньками, Серёженьками, Васеньками, и только Зорин оставался твёрдым и незыблемым Аркадием.

Мне было обидно. До слёз обидно. До ужаса, до рези в животе. Нет, не потому, что я оказался Серёженькой на фоне великого Зорина, я страдал из-за диссертации. Я занимался металлическим водородом с самого начала. С первого дня в институте и даже раньше, ещё в выпускном классе…

"Засранка таки заставила меня откровенничать!" – я погрузил губы в мартини. Ингрид смотрела на меня в упор, будто я был диковинным зверьком. В её взгляде отсутствовало сочувствие, и я ей за это благодарен.

Она спросила, чем окончилась дело? Я ответил, что пока ничем. Водород оказался крепче, чем мы (наивные юнцы!) полагали.

– А завкафедрой Бакштейн? – спросила Ингрид. – Что он? Это его промашка?

Я ответил, что Бакштейну, по большом счёту, плевать:

– Брокер не остаётся внакладе. Клиент может заработать или спустить всё до копейки – брокер имеет процент с покупки. Или с продажи. Вот и всё. Он в приработке всегда, при любом для клиента финале.

Мы вышли на воздух. Солнце опустилось к горизонту и за домами (в тени) стало почти комфортно. Я взял её за руку (разумеется, она была прохладной), и мы пошли вдоль бульвара. В сквере бил фонтан, и когда налетал ветерок, его брызги разбегались радужным веером. Я сказал, что маленькая радуга – тоже радуга. А значит, под одним из её концов зарыт горшочек золота. Она рассмеялась. Полагаю, именно в этот момент она решила, что останется в моём номере до утра. Впрочем, я иногда бываю слишком самонадеян.

– Вчера был доклад Зорина, – сообщил я. Она посмотрела со значением. И вопросом.

Как наркоман нуждается в дозе опиата, так и я нуждался в продолжении этого разговора. Я вдруг сообразил, что Ингрид – человек, которому можно рассказать всё. "Многому она не поверит, да это и не важно!" Выговориться – вот чего я страстно хотел. Даже сильнее, чем её тела.