Новое платье королевы

Человека, к которым связана эта история, я не видел уже много лет, и все мои попытки разыскать его ни к чему не привели. Возможно, это исчезновение связано с его непростой работой. Или он просто переехал, не успев поставить меня в известность; в конце концов, мы не были такими уж близкими друзьями.

Хотя был период, когда я, в ту пору ещё начинающий журналист, ездил в Ленинград чуть ли не каждый месяц – специально придумывая себе репортажи в этом городе, чтобы лишний разок там погулять – и во время этих прогулок почти всегда заходил к нему. Но потом навалились дела, и когда суетливая Москва отпустила меня опять в Питер, его домашний телефон уже отвечал чужим голосом, ничего не знающим о прежнем жильце. Как бы то ни было, я решил, что теперь могу рассказать эту историю без особого вреда для него или кого-либо ещё.

Знакомого моего звали Виктор. Он был старше меня лет на десять, и вид имел такой, что вряд ли кто-то смог бы угадать его профессию исключительно по внешности. Скорее, наоборот, многим вспомнилось бы выражение «лицо кавказской национальности» со всеми негативными ассоциациями. Чёрные вьющиеся волосы, орлиный нос и карие глаза с тёмным, пронизывающим взглядом – много ли надо для включения старинных стереотипов?

Кроме того, одевался Виктор несколько небрежно – как мне показалось при первой встрече. Позже я пришёл к выводу, что это впечатление «вокзальности» было связано вовсе не с одеждой, а с его манерой двигаться, моментально переходить от расслабленной позы к активной жестикуляции. В одежде же, наоборот, обнаружился определённый вкус: я заметил, что с синим костюмом он носит золочёный «паркер», а со светло-серым – капиллярную ручку из прозрачного оргстекла, и никогда не путает этих сочетаний.

Если добавить, что познакомились мы с ним в Эрмитаже, наверное, станет понятно, как я удивился, когда узнал, что он работает криминалистом.

Впрочем, мы редко говорили о его или о моей работе, поскольку наши интересы пересекались в области хобби. Мы оба увлекались фотографией, и фотографией необычной. Нас привлекали снимки, в которых на первый взгляд не было ничего особенного. Как правило, там даже не было людей. Но то, что было запечатлено на этих фотографиях – старый дом, пара искривлённых деревьев или дорожный знак в сочетании с памятником позади него – всё это вызывало определённые ассоциации, содержало дополнительный смысл или просто казалось странным, если разглядывать снимок подольше. Когда сделаешь такую фотографию, бывает интересно узнать, как другие люди видят пойманный тобой образ, где редкое сочетание предметов и освещения заставляет выглядеть по-особому совершенно обыденные вещи.

Направляясь в очередной раз к Виктору, я обдумывал новые аргументы для спора, который шёл у нас уже давно и касался природы нашего странного хобби. По правде говоря, мы не были большими знатоками терминов искусствоведения, и наши дилетантские дискуссии обычно строились на простых сравнениях.

Например, моя позиция выражалась такой моделью. Возьмём фотографию розы, говорил я. Разрежем её на мелкие кусочки. Пока кусочки не перемешаны, или перемешаны лишь чуть-чуть, роза ещё различима. Возможно, в таком виде она выглядит даже более впечатляюще, чем на неразрезанной фотке. Но вот мы перемешиваем фрагменты дальше… Я утверждал, что всегда есть какая-то грань, порог, за которым ассоциации перестают работать, оставляя нам лишь кучу разноцветных обрезков бумаги.

Виктор обычно ничего не утверждал, но легко разносил в пух и прах все мои модели. Во-первых, говорил он, художник не разрезает розу, она уже дана нам разрезанной. А тот, кто её фотографирует или рисует – он, напротив, собирает обрывки, старается сделать так, чтобы цветок увидели другие. Увидят они или нет – роза все равно останется. Так же, как передача «Очевидное-невероятное», которая идёт сейчас по телеку независимо от того, включён ли наш приёмник.

«К тому же, – добавлял с улыбкой Виктор, – ты-то ведь помнишь, что было на фотке, пока ты её не разрезал. Значит, тебя можно подвесить за ноги и всё узнать.»

Наши споры всегда заканчивались подобными шуточными компромиссами. Тем более что при появлении у нас новой интересной фотки мы не вдавались в детальные разборы, а выражались невразумительными фразами типа: «в ней что-то есть» или «эта как-то нервознее предыдущей», и так далее. В конце концов, нас интересовала фотография, а не интеллектуальные головоломки.

На этот раз Виктор собрал необычный урожай – коллекцию причудливых пятен, разводов, наложенных друг на друга изображений и другого брака, неизбежно возникающего в работе любого фотографа. Наиболее эффектно смотрелась чёрно-красная клякса, которую Виктор и сам выделил среди других: повесил над своим рабочим столом. Это было то самое «что-то есть», с которым я сразу же согласился. Однако мне тут же пришла в голову новая идея для продолжения нашего спора:

–Ты прошлый раз сказал такую вещь: я помню, что было на фотке до разрезания. Мне сейчас представилось, что роза действительно может где-то оставаться – но уже не на снимке! Как в той сказке о голом короле: платье было не из материи, а из рассказов ткачей. Но заметь, самого платья всё-таки не было!

Виктор произнёс «хмм…», закурил и откинулся в кресле, глядя в потолок с отрешённым видом. Я знал, что сейчас он выпустит дым, резко выпрямится и с усмешкой выдаст мне контраргументы. Он всегда делал так, не задумываясь надолго, и потому наши беседы больше походили на весёлый пинг-понг, чем на занудную шахматную партию – и лично мне это нравилось.

Но случилось другое. В лабораторию заглянул какой-то низенький человечек с печальным лицом, Виктор поднялся и вышел в коридор. Через минуту он вернулся, и поморщившись сказал, что нужно съездить «по делам». Не подожду ли я минут сорок? Я согласился, тем более что виделись мы редко, а в моем рюкзаке лежала «Игра в классики», и скоротать сорок минут не представляло труда.

Виктор показал мне ещё полку шкафа, полную журналов, и уже почти вышел, но потом вернулся и вынул из сейфа толстый конверт.

–Посмотри, если хочешь. Это как раз по твоему «королевскому» вопросу.

Когда дверь за ним закрылась, я присел у шкафа и стал листать журналы, но ничего стоящего не нашёл. Потом глянул на другие полки… Честно говоря, я немного приврал, когда говорил, что не интересуюсь работой Виктора. Такой работой трудно не интересоваться. Я просто не хотел открыто показывать своё любопытство, опасаясь, что Виктор перестанет со мной общаться. Но каждый раз, когда я входил в его лабораторию, мною овладевало особое детективное настроение. Всё-таки это не романы и не кино, это настоящая лаборатория криминалистики!

Ничего «такого» при мне до сих пор не происходило, но время от времени на глаза попадались предметы, которые разжигали живущий во всех нас дух доктора Ватсона. Так однажды попалась мне магнитная ручка, на которую можно было набирать смесь железных опилок и графита, а потом снимать отпечатки пальцев. В тот день Виктор оставил на подоконнике лаборатории свой распахнутый кейс, куда я, недолго думая, сунул нос, вытащил эту «волшебную ручку» – и конечно, тут же рассыпал эти чёртовы опилки себе на джинсы.

Но сегодня ничего интересного не лежало на виду. Я вернулся за стол и вытряс все содержимое из конверта. Там оказалось несколько писем, отпечатанных на чём-то вроде старого матричного принтера и начинавшихся словами «Здравствуйте, незнакомка!». Сам же конверт был надписан чёрными чернилами, и притом – ага! – почерк был явно женский. Продолжая расследование по всем правилам детективов, я понюхал конверт. Он пах испорченным проявителем.

На этом детективные порывы моей души резко иссякли, и я стал читать письма.

«Здравствуйте, незнакомка!

Я был очень рад получить ваше письмо, и очень огорчился, когда ознакомился с его содержанием. По большому счету, это и содержанием не назовёшь, просто ненадписанная открытка. Я согласен, что человек, который для поиска своей «половинки» обращается в брачное агентство – это, наверное, не совсем нормальный человек. Но вовсе необязательно так издеваться над ним, как это сделали вы.

На вашей открытке изображён художник, который рисует парусник. В то же время самого парусника не видно, перед художником пустая морская гладь. Конечно, мне понятен этот намёк. Вы хотите сказать, что я ищу чего-то несбыточного, выдумываю себе иллюзии вместо того, чтобы окунуться в реальную жизнь. И то, что я в объявлении указал «изобразительное искусство» как хобби, вы тоже учли в своём издевательском послании.

Очень жаль. Мне действительно хотелось бы найти женщину, с которой было бы и уютно, и интересно. Может, всё-таки познакомимся по-человечески? Можно ведь и просто так встретиться, поболтать…

Я живу недалеко от большого парка, сейчас в нём очень здорово гулять, деревья наполовину осыпались, вся земля в красно-жёлтых листьях. Когда я был маленьким, я гулял здесь с бабушкой, и она рассказывала, что кленовые листья – это отпечатки лап невидимых зверей. «Но почему они красные?» – спрашивал я. «Потому что они разбили лапы, – говорила бабушка. – Они хотели, чтобы люди пустили их перезимовать, бились в окна, в двери… Но люди их не видели и не пускали.» Я всегда вспоминаю эту маленькую сказку осенью, когда гуляю в нашем старом парке.

Наверное, я мог бы здесь написать: «не знаю, зачем я всё это пишу…» Да нет, знаю. Просто хочется показать вам, что человек, дающий объявление в службу знакомств, вовсе не обязательно маньяк или закомплексованный урод.

Всего хорошего,

С.»

«Здравствуйте, незнакомка!

Вот решил вам снова написать, хоть вы и не отвечаете. У нас сегодня всё завалило снегом, он так и продолжает идти. Час назад, когда я сидел у окна и курил, я вдруг услышал, что кто-то вошёл в подъезд и остановился на нашей площадке. Я почему-то подумал, что это почтальон с письмом от вас. Я ведь живу на первом этаже, и почтовые ящики как раз рядом с моей дверью.

Но когда я выглянул, оказалось, что это уборщица, которая пришла чистить мусоропровод. Тогда я и решил снова написать вам.