© Тальвирская А.М., 2022

* * *

Пусть кажется: страданий непроходимый лес, не кисни – улыбайся, ведь жизнь полна чудес: в пугающей чащёбе поляны счастья есть, – волшебные поляны, и их, поверь, не счесть.

«Все чувства мною пережиты…»

 
Все чувства мною пережиты
и не один, а много раз –
одни давно в куски разбиты,
другие живы и сейчас,
и так же молоды и свежи,
как много лет тому назад,
и так же светится как прежде,
от этих чувств, счастливый взгляд.
 

«Надо мной бескрайнее небо…»

 
Надо мной бескрайнее небо –
эх, летать научиться мне бы!
Поборов притяженье земное,
улетела бы я в голубое,
унесённая ветра силой,
но парить в небесах, бескрылой,
только наша душа умеет,
да и тó… лишь когда стемнеет.
 

«Многое обдумано, – было и прошло…»

 
Многое обдумано, – было и прошло
из того, что мучило и в душе гнило.
Что-то мной оправдано и осуждено,
изгнано, оставлено, перерешено
и перелопачено много сотен раз,
по ночам оплачено горечью из глаз.
Что-то помнить хочется, что-то позабыть…
Мне обиды горькие всех прошу простить.
Понабравшись опыта, знаю что копить –
жаль: того, что прожито, не перепрожить.
 

«Всю себя тебе отдам…»

 
Всю себя тебе отдам,
только позови;
сердце рвётся пополам, –
рвётся от любви.
Я к тебе, забыв о бедах,
прихватив мечты,
прилечу на крыльях белых,
где бы ни был ты.
 
 
За морями, в странах дальних
полная любви
стану нужной и желанной,
только позови, –
в свой далёкий мир, незримый,
позови меня, любимый.
 

«…А ты вспомнишь меня…»

 
…А ты вспомнишь меня
лютым холодом дня,
январского, намертво скованный.
…А ты вспомнишь меня,
солнцем майского дня
до беспамятства расцелованный.
…А ты вспомнишь меня
в звоне летнего дня –
руки, плечи и волосы вспомнишь.
…А ты вспомнишь меня
в дождь осеннего дня –
от тоски, что нет рядом, застонешь.
 

2004

«Ноют годами душевные раны…»

 
Ноют годами душевные раны
порой до последнего нашего вздоха,
и не придуманы Господом страны,
где люди живут без надрывного «оха».
 
 
Сердце от боли прерывисто бьётся;
в страданья жестокие жизнь превратилась
и из желаний одно остаётся:
чтоб, рвущая душу в клочки, прекратилась.
 
 
Но всё-таки есть в этом мире безбрежном
одна, куда боль иногда убегает –
чудо страна под названьем «Надежда»,
где души короткий покой обретают.
 

«Обе ставни закрыты…»

 
Обе ставни закрыты,
плотно створки сведя;
стёкла мутны: залиты
серой влагой дождя.
Заржавевший давно
не даёт шпингалет
распахнуть то окно
и увидеть рассвет –
стоит смазать его
и окно распахнуть,
сразу сможешь легко
полной грудью вздохнуть.
 

«То твою расправит спину…»

 
То твою расправит спину,
то в дугу её согнёт;
то душистую малину,
то горчицу сунет в рот;
то чудесную картину
нарисует и сотрёт;
то тебе под бок перину,
то кинжал в него воткнёт;
то тебе синяк под глазом,
дескать, нечего спешить;
то такую выдаст фразу,
что три дня во рту першит…
Так твои истреплет нервы:
круче жизни нету стервы.
 

«Может всякое случиться…»

 
Может всякое случиться,
ко всему себя готовь, –
ярко вспыхнет, разгорится
жарким пламенем любовь.
В страстный вихрь тебя затянет,
над тобой почуяв власть, –
угодишь, подругой станет,
не понравишься, предаст.
 

«Замучила истерика сухая…»

 
Замучила истерика сухая,
без всхлипов и потоков горьких слёз.
Язык во рту, от жажды опухая,
твердит тройной заезженный вопрос:
«Зачем же, кто такая и откуда
явилась я на этот белый свет
горбом ненужным, третьим, у верблюда?
Таких зверей в животном мире нет.
А если нет трёхгобого верблюда,
то и меня, конечно, тоже нет,
и вовсе не вселенское, я, чудо,
а неизвестно чей жестокий бред.
Так чей же мозг, разжиженный горячкой,
взял жизнь мою в жестокий оборот
и наградил гноящейся болячкой,
которая никак не заживёт?»
 

«Как нелегко смириться с тем…»

 
Как нелегко смириться с тем,
что всё теперь совсем иначе,
шутить и улыбаться всем,
когда душа от боли плачет,
с высот заоблачных упав,
кричит, как раненная птица,
необратимость не приняв,
не в силах с прошлым распроститься,
всё вспоминая о былом,
о землю бьёт больным крылом.
 

«Где-то шумит вековая тайга…»

 
Где-то шумит вековая тайга,
пески иссыхают пустынные,
на сопках, не тая, белеют снега,
волнуются степи ковыльные…
А здесь косогоры, поля и река,
желтеют сосновые свечи,
и нежно ласкает ладонь ветерка
берёзкины белые плечи.
И так хороши вечера на Оке,
душистые летние ночки,
плеск волн
и лужайка в цветастом платке,
и звёзд, серебристых, цепочки.
 

Детчино

«Ночь. Луна – в окно…»

 
Ночь. Луна – в окно,
терпкое вино,
кофе «капучино»,
милый серый взгляд,
горький шоколад,
блюдечко малины,
Бунин, Гумилёв…
чтение стихов,
рюмка коньяка,
тапочки… халат…
узкая кровать… –
слезы до утра.
 

«Свищет ветер, воет вьюга…»

 
Свищет ветер, воет вьюга,
не видна во тьме дорога, –
я стремлюсь к теплу уюта:
я устала и продрогла.
Так хочу, чтоб плед пушистый
и горячий чай душистый,
от зимы живое еле,
моё тело отогрели;
из-за шкафа появившись,
как тельняшка, полосатый,
на коленях примостившись,
мне мурлыкал кот усатый,
тихо музыка звучала,
за окном фонарь светил,
чтобы мучить перестала
мысль: что ты меня забыл.
 

«Тоскуя по теплу руки…»

 
Тоскуя по теплу руки,
до бесконечной жгучей муки,
и задыхаясь от тоски
с тобой пожизненной разлуки,
в толпе ищу, во сне кричу,
трясусь, как в гнойной лихорадке,
и – уголочком на свечу –
горю листочком из тетрадки,
где нацарапаны слова:
«Любовь всегда во всём права».
 

Колёса фортуны

 
Погнулись спицы
колёс фортуны –
теперь не спится:
фальшивят струны:
колки сломались
душевной деки,
от них остались
одни калеки.
 
 
Тоска вопроса:
«Ну что же делать?
Как те колёса
заставить ехать?» –
«Что сделать, – мысли, –
чтоб струны пели,
в слезах не кисли
и не хрипели?»
 
 
Фортуна злится –
в глазах закрытых
упрёк таится:
«Сама чини их:
зря силы тратить
мне неохота;
их петь заставить –
твоя забота».
 

«Горит закат…»

 
«Горит закат
с отливом бронзы…», –
стихи всегда
растут из прозы;
из слов её
и боли жгучей
любовь растёт,
обрыва круче.
 

Грешный сон

 
Как быстро и легко,
пускай и не любила,
один лишь раз всего
ты мужу изменила.
Всего один лишь раз,
пускай во сне то было,
тех дьяволиных глаз
сиянье опалило.
Приняв за правду ложь,
от страсти тело взвыло, –
с тех пор во сне зовёшь
того, с кем изменила, –
с тех пор живёшь в аду:
вокруг глухие стены
пускай не наяву
случившейся измены.
 

«В небе шарик золотой…»

 
В небе шарик золотой,
а в моей руке другой,
словно небо, голубой –
небывалой красоты
шарик сказочной мечты:
что со мною рядом ты,
и цветы, цветы вокруг…
Только ниточка из рук
как-то выскользнула вдруг, –
шарик взвился к облакам,
и конец пришёл мечтам:
не бывать уж вместе нам.
 

Оттепель

 
Вот уж середина декабря,
а зима никак не наступает.
Санки малышня готовит зря:
выпадает снег и снова тает.
Впору им кораблики пускать
по ручьям в неведомые страны
и велосипеды доставать,
спрятанные, на зиму, в чуланы.
Новенькие лыжи и коньки
в коридорах, бедные, пылятся.
«Будут вам и горки, и катки,
сможете на санках накататься,
наиграться вволюшку в снежки,
воздухом морозным надышаться», –
взрослые с улыбкой утешают,
а снежинки падают и тают.
 

16 декабря 2017

(+9º)

«Нам мужчины сильные и крепкие…»

 
Нам мужчины сильные и крепкие,
с запахами пота и ветров,
посылают взгляды нежно-цепкие,
жаркие, как уголья костров.
Обнимают так, что сердце бьётся
бешенным и сладким ритмом счастья,
обижают так, что горе вьётся
жалящей змеёй вокруг запястья.
 

«Любовь – это вирус…»

 
Любовь – это вирус,
коварный и страшный:
всё – тó же, но минус
покой твой вчерашний.
Ночами не спиться:
трясёт лихорадка;
прекрасная птица,
поющая сладко,
синея крылами
на плечи садится,
и перед глазами
двоится, троится
в бредовом тумане
такое родное,
за стёклышком в раме,
лицо дорогое.
 

«Можно я к тебе приду ночевать…»

 
Можно я к тебе приду ночевать,
на кушетку упаду, в чём была,
буду вслух свою беду вспоминать,
что вчера спалила душу дотла?
Будешь слушать ты страданье моё
и, не зная чем же можно помочь,
мне молчание подаришь своё,
ледяные руки грея всю ночь.
А наутро, кофейком напоив,
до метро меня пойдёшь провожать, –
мне больную бабью слабость простив,
не позволишь на прощанье обнять.
 

Конаково

 
На поляне горит костерок,
золотистый, как ранняя осень.
Искры носит, смеясь, ветерок
к верхним веткам раскидистых сосен.
Пахнет дымом, палёной травой,
пламя лижет коряги сухие,
сосны, сонно тряся головой,
тихо шепчут нам сказки ночные.
Рядом бьётся о берег река,
звёзды смотрят на нас с небосвода,
и откуда-то издалека
слышен долгий гудок парохода.
Слов не надо – мы молча сидим,
происшедшему радуясь, с нами,
и, прижавшись друг к другу, глядим
как танцует весёлое пламя.
 
 
Как давно костерок тот погас, –
заросла та поляна подлеском, –
так его не хватает сейчас,
золотистого, с радостным треском.
 

1975 – 2005

Конаково