Пролог

Ссутулив усталые плечи, по лестнице поднимался мужчина. Ожидаемая картина разрухи давила к земле так, что казалось, он не смену отпахал на заводе, а месяц, без отдыха. В гнетущем предчувствии тревожно сжималось сердце. В подъезде стояла тишина, но это еще ничего не значило. Может, он просто опоздал и пропустил все самое интересное…

На третьем этаже, остановившись перед обшарпанной дверью, он сначала прижался ухом к грязному дерматину с потускневшими от времени цифрами «5» и «3» и, ничего не услышав, со всей силы вдавил кнопку звонка. Мерзко крякнув раз-другой, тот резко оборвался. Тишина. А вслед за ней тревога растеклась по телу. Где они все? Где дети?

Мужчина снова попытался выжать из звонка хоть какой-то звук, но безрезультатно. И тогда он просто саданул по двери кулаком, вложив в этот удар всю свою обиду и отчаяние.

– Наташка! Открывай! – уже не думая о том, что подумают соседи, заорал он. – Открывай, тварь! Я знаю, что ты дома!

Ноздрей коснулся характерный запах из квартиры, и он окончательно озверел. Дверь задрожала под градом ударов.

– Сереж, – тихий, сочувствующий голос соседки, раздавшийся откуда-то позади, подействовал на него отрезвляюще, – перестань, детей напугаешь.

Услышав о детях, он сразу же перестал ломиться туда, где его не ждали.

– Простите, баба Вера, – с чувством глубокой горечи сказал он, опуская голову. – Но я так больше не могу, – казалось, силы остались только на то, чтобы не упасть.

– Папа!

– Папа!

Он вихрем крутанулся вокруг себя. Звонкие детские голоса моментально заставили его позабыть о себе и собственной усталости.

– Димка! Анютка! – опустившись на колени, он потянулся к детям, чьи чумазые, измазанные шоколадом, но довольные мордашки выглядывали из-за подола сердобольной бабули-соседки. – Слава богу, вы здесь! – едва сдерживая слезы, он зарылся лицом в мягкие детские кудряшки.

– На лестнице сидели, – с тяжким вздохом поведала ему баба Вера то, что происходило за время его отсутствия дома. – Проголодались. Меня увидели, хлеба просить начали.

Он заглянул в глаза сына и дочери. Веселые, радостные от встречи с ним, они еще не понимали, как же страшно им не повезло родиться у такой матери.

– Сереж, нужно что-то делать. Негоже детям в такой обстановке расти. Лечить ее надо.

– Не хочет она лечиться, баба Вера, не хочет, – вздохнул Сергей, выпуская детей из объятий, отмечая про себя их застиранную, не по погоде одежду. Несмотря на то, что на дворе стояла ранняя весна, и в подъезде было довольно прохладно, на ребятишках отсутствовала теплая одежда: лишь легкие домашние штанишки и футболки-маечки. – Не считает себя алкоголичкой.

В замке пятьдесят третьей квартиры щелкнуло. Дверь медленно, с натужным скрипом приоткрылась, и на пороге, едва держась на ногах, появилась Наталья, его жена. Сквозь тонкий трикотаж растянутой мужской футболки просвечивало голое тело, ниже пояса же ничего, кроме трусов, не было. Сергей потемнел лицом.

– О, – промычала когда-то любимая женщина, сквозь лохматые космы волос пытаясь сфокусировать блуждающий взгляд на расплывающихся перед ней фигурах. – Вы где ходите, дети? – выдала едва разборчивую фразу заплетающимся языком. – Домой зашли, ну-ка, быстро, – не замечая мужа, она махнула рукой и, с трудом развернувшись в узкой прихожей, поплелась вглубь квартиры, даже не удостоверившись, что дети идут за ней.

– Дима, Аня, побудьте пока у бабы Веры, – сквозь зубы обратился к сыну и дочке мужчина и со сжатыми кулаками шагнул за порог, не забыв захлопнуть за собой дверь.

Эта сука его уже достала! Ни тепла, ни уюта в доме! За детьми присмотра нет! А ведь Димке осенью в первый класс, и Анютке не помешал бы садик. Но нет, эта стерва, пока он на заводе пашет, водяру хлещет – или с подружками или в одиночку! А потом спит без задних ног до самого его прихода! И так каждый день! И все его попытки создать хоть какую-то видимость порядка идут прахом!

Нет, все! Завтра же он подаст на развод и лишит жену родительских прав!

Глава 1

Пятнадцать лет спустя

Аня с отвращением оглядела комнату. Тусклый полумрак, облезлые крашеные полы, давно устаревшая мебель. На столе в центре комнаты следы недавнего застолья – на замызганной, местами прожженной скатерти вереница пустых бутылок вповалку с треснутыми стаканами, полное окурков блюдце в мутной и липкой лужице, из еды лишь надкусанные куски хлеба меж грязных тарелок. И мать в отключке валялась на диване в обнимку со своим очередным сожителем.

Под столом храпел еще кто-то, длинными ногами перегородив проход к спальне – месту, куда брат с сестрой не пускали ни мать, ни ее многочисленных собутыльников, крошечному островку чистоты и порядка в царившем бедламе. Чтобы попасть к себе в комнату, девушке пришлось перешагивать через валяющееся на полу тело, сдерживаясь от искреннего желания от души заехать ногой по почкам или по роже хоть одному из мамкиных алкашей. Напившись, они часто отпускали в ее сторону плоские и сальные шуточки, поэтому еще в детстве Аня приучила себя без брата в доме не находиться. Они все делали вместе – и пьяную мать укладывали спать, и отбивали ее от разошедшихся собутыльников, и выгораживали, как могли, перед участковым и органами опеки свою маленькую семью. Сначала им в этом помогал дед, имевший хоть какое-то влияние на непутевую дочь, но после смерти деда единственными защитниками друг у друга остались они сами. Отца Аня не помнила, а Димка не любил о нем говорить.

Вообще, Димка для нее был всем – и отцом, и братом, и другом. И она была очень рада, что его признали негодным к службе в армии, а иначе как бы она без него? Димка, не церемонясь, крыл матом и раздавал тычки и тумаки ошалевшим от водки мужикам, когда те только поворачивали голову в ее сторону. Димка зарабатывал деньги, как мог, и всегда следил за тем, чтобы она не осталась голодной, чтобы всегда была прилично одета, и чтобы никто не мог сказать о ней, что она дочь алкашки. И именно Димка постоянно напоминал ей о том, что бросать колледж не следует. Выучится на повара, всегда сможет найти работу. Не век же ей мыть полы вместо матери. Без него ей, конечно, пришлось бы туго.

И вот сейчас, брезгливо перешагнув через бесчувственного алкаша на полу, Аня вышла на балкон. Не хотелось находиться в комнате, пусть и своей, без брата. Лучше подождать его на свежем воздухе, наблюдая за тем, как на город постепенно опускается ночь, чем вдыхать алкогольные пары недавней попойки. Усевшись на наружный подоконник, она закинула ноги на перила и, вытащив из кармана джинсов сигарету и зажигалку, с наслаждением закурила. Брат закрывал глаза на эту ее маленькую слабость.

Странно, Димка обычно приходил раньше нее, и они вместе готовили ужин, а сегодня он что-то задерживается… Ах да, у него на сегодня же назначена «стрелка»! Несмотря на то, что оба понимали, насколько пропащий человек их мать, они не могли допустить, чтобы об этом во всеуслышание говорили другие. А таких было немало.

Вот и вчера, в который раз, Димка сцепился с дворовой шпаной из-за их поганых слов о матери, и на сегодня были назначены окончательные разборки. Аня советовала ему забить на все, но Димка был не такой. Не мог он простить себе, что никак не может повлиять на нездоровую зависимость матери и разогнать всю ее компашку ко всем чертям. Вот и злился на любого, кто тыкал этим ему в глаза.

Затушив сигарету о деревянный обломок перил, Аня кинула бычок в жестяную банку-пепельницу, стоящую на полу, и с тревогой всмотрелась в быстро густеющие сумерки. Брата не видно, зато откуда-то издалека отчетливо слышен топот бегущих ног, рождающий в душе непонятное волнение.

– Анька! – не добегая до балкона, истошно заорал на весь двор соседский подросток Антон, и она вздрогнула от испуга. Внутри словно взрыв случился. – Анька! Там Димка лежит! Не дышит! Убили его!

Казалось, сердце ее остановилось в ту же секунду. Не чуя под собой ног, не дыша, Аня бросилась в комнату, помчалась к двери, полетела вниз по лестнице. Не помнила, как пересекла двор вслед за Антоном. Пришла в себя только в темной подворотне, где уже собралась кучка людей вокруг чего-то жуткого в углу. В лучах подсвечивающих место трагедии смартфонов она увидела на земле его, Димку.

Брат, ее единственная надежда и опора, лежал с открытыми глазами в луже крови, натекшей из-под его головы, бесстрастно взирая на молчаливую толпу, на готовую сорваться в крик Аню. Неподалеку валялся увесистый булыжник со следами волос и крови.

– Скорую! Вызывайте скорую! – закричала она, не обращаясь ни к кому конкретно, а сама, упав на колени, затрясла Димку за его обессиленные плечи, пытаясь разглядеть в потухших глазах хоть капельку жизни. – Дим! Дима-а-а! – орала дико и не слышала себя.

Все остальные события поглотила полутьма беспамятства. Аня почти не помнила, как ее отрывали от Димки, как укладывали брата в черный полиэтиленовый пакет, как увозили его от нее все дальше и дальше. Деревянное тело на автомате двигалось, делало вид, что реагирует на расспросы полиции и слова соболезнований знакомых, соседей, но только делало вид. Все, чего от нее добились стражи порядка, это невнятные, малоинформативные для них фразы «да», «нет», «не знаю», «не помню» и слабые, через силу, кивки на вопрос: «Девушка, вы меня слышите?». Поняв, что от нее ничего не добиться, в руки ей сунули бумагу с адресом районного отдела полиции и, передав на попечение семейной пары из ее подъезда, отправили домой.

– Мама…

Как во сне опустилась Аня на колени перед диваном, где все в той же позе, под боком у храпящего сожителя, так же шумно спала мать. Засаленный халат с запахом задрался, обнажив худые, в венах и синяках ноги в рваных, давно не стираных носках. Грязные, нечесаные волосы падали на бледное, испитое лицо матери, тонкими сосульками закрывая от дочери лоб и глаза. Даже резко вспыхнувший свет не смог пробиться сквозь их слипшиеся пряди.

– Мама! – Аня изо всех сил принялась расталкивать мать, чувствуя, как жгучие слезы начинают печь изнутри глаза. Больно! Как больно! – Мама! Ма-ма!

В ответ на маловразумительное мычание она еще сильнее затрясла родительницу, не замечая, что голова той начала биться о подлокотник дивана.

– Ма-ма! – что есть мочи заорала Аня, совершенно ослепнув от слез. Больно теперь было не только глазам. Словно что-то тяжелое, страшное, голодное, злое рвалось наружу, пробудившись от долгого сна. Повинуясь этому новому, жадному чувству, не осознавая, насколько оно опасно, Аня вскочила на ноги и с силой пнула по дивану. – Да проснись же ты, сука!

Результата ноль. Лишь проводившие Аню соседи, о которых она уже забыла, испуганно переглянулись друг с другом.

– Сука! – прорычала Аня и, яростно смахнув рукавом слезы с глаз, бросилась в кухню. Споткнувшись о растянувшегося на полу алкаша, грязно выругалась, но не прекратила свой бег. Схватив первую попавшуюся под руку посудину – электрический чайник, сунула его в раковину и резко крутанула «барашек». Вода с шумом ударила в дно.

Уже через минуту соседи наблюдали за тем, как непохожая на саму себя Аня подскочила к матери и опрокинула весь этот чайник на нее. Прямо в лицо.

– Анечка, что ты делаешь? Перестань, – растерянный, ласковый голос, каким пытались остановить разошедшуюся девушку соседи, растаял в воздухе без следа.

Аня повторила маршрут еще три раза, прежде чем мать подала хоть какие-то признаки пробуждения. Не дожидаясь, пока та окончательно проснется, Аня рванула ее за руку, вынуждая принять сидячее положение.

– Ты меня слышишь?! – закричала она в лицо той, которую до сегодняшнего дня, несмотря ни на что, все равно любила. – Да проснись же ты! – затрясла ее с новой силой. – Проснись!

– Че н-надо? – промычала мать, даже не пытаясь сфокусировать взгляд на дочери. Сидела, покачиваясь, тяжело открывая и закрывая глаза.

– Мама, Димочка умер, – прошептала Аня, вновь опускаясь перед диваном на колени и заглядывая матери в лицо. – Его убили…

Затянувшееся молчание, полное скорби сестры по убитому брату, а потом реакция матери на смерть сына – словно чирканье спички в загазованном помещении.

– Да пошел он на х*й! – с чувством выдала недо-мать, и Аню снова обожгло болью. Спичка вспыхнула, она живьем горела в аду.

– Сука! – не помня себя, завопила она. Чайник в руке взлетел и опустился на голову матери, потом еще и еще. Когда его вырвали из рук, она заколотила кулаками. Когда попытались обездвижить, в исступлении молотила ногами. И орала. От боли и ненависти. От горя. От жалости к брату. Когда не осталось сил, просто завыла.