Способны ли мы любить?

19:24

Она склонилась над раковиной. Открутила кран, набрала воды в рот и выплюнула. Подождала несколько секунд, стараясь дышать равномерно, чтобы остановить накатывающий приступ дурноты. Во рту оставался неприятный привкус, слюна казалась теплой, тошноту вызывала одна мысль о том, чтобы проглотить ее. Девушка сплюнула.

«Нет, это само не пройдет – нужно попытаться вызвать рвоту».

Осуществить это было не так легко. Она взяла зубную щетку и, низко опустив голову, принялась давить на основание языка, почувствовала спазм, но, прежде чем содержимое пошло вверх по горлу, сработал обратный рефлекс – она резко вдохнула через рот, и все закончилось, так и не начавшись. Тело успокоилось, она лишь часто задышала. Ее организм хорошо выучил повторяемый каждое утро урок – с утра после чистки зубов она переходит к чистке языка, что вначале вызывало рвотный рефлекс, но она научилась подавлять его. И вот результат – невозможность самостоятельно вызвать рвоту в такие моменты, как этот.

«Однажды я отравлюсь чем-нибудь и при отсутствии рвотных средств так и сдохну изза желания иметь приятный запах изо рта.

Глупо. Ужасно глупо».

Но что-то надо было предпринять. Раз тошнота не прошла – придется оставить содержимое в желудке, тем более что он так не хочет с ним расставаться. Тщательно почистив зубы и умывшись, она почувствовала, что ей немного полегчало. Но в животе еще продолжала пульсировать тупая боль. Девушка приложила к нему горячие после воды руки – стало приятнее. Временно.

Как только дурнота отступила, включился мозг. Что это было? Вряд ли она съела что-то не то, хотя это и не исключено. Днем она пила воду из-под крана – может, в этом причина? Хотелось бы надеяться, но она знала, что это не так. Она сильно похудела за последнее время, вкусовые ощущения резко изменились: приходилось как минимум секунд пять трясти над тарелкой солонкой, чтобы удовлетворить острую потребность в соленом, но вскоре возникала другая – в сладком, и тогда она пила приторный кофе. Под глазами у нее давно залегли темные круги, как у заядлых курильщиков или мучающихся бессонницей, но она не относилась ни к тем, ни к другим. Эти круги, как она слышала, могли быть вызваны обезвоживанием организма, но поскольку огромная чашка, из которой она пила кофе не менее пяти раз за день, и так вошла в ее семье в поговорку, такое объяснение, как обезвоживание, не представлялось правдоподобным. Иногда она сама казалась себе мнительной, но необъяснимые боли повторялись и были не менее реальны, чем мучившие ее теперь подозрения.

«Может, рак желудка?

Или что-то с поджелудочной?»

Язва представлялась в такой компании меньшим из зол.

Даже желанной.

«Рак желудка, кажется, неизлечим…»

Она представила себя после курса химиотерапии.

«Неужели вот так это и происходит, без какого-либо предупреждения?

А может, это и было последнее?»

Она прошла в комнату и осторожно, стараясь не делать резких движений, прилегла на диван.

«Что я хотела сделать перед смертью?»

21:06

«Я схожу с ума…

Безумие по Эйнштейну – выполнение одних и тех же операций, ожидание разных результатов. А как насчет полуторачасового размышления над одним и тем же вопросом и отсутствие каких-либо выводов? Вероятно, это определение депрессии.

Или отсутствия логики.

Депрессии, вызванной отсутствием логики.

Отсутствие логики ведет к непониманию причин явлений.

Значит депрессия является следствием этого непонимания.

Но если это я поняла, значит логика у меня отсутствует не полностью.

А значит депрессия…

Господи, да заткнешься ты наконец?!»

Она перевернулась на другой бок и слабо выругалась из-за очередного приступа боли, начавшей, как ей казалось, утихать.

Боль обостряет восприятие действительности. Девушка осмотрелась – квартира тонула во мраке. Немногочисленные предметы мебели отбрасывали в сторону длинные тени. Пластиковое окно не пропускало городской шум. И также предусмотрительно не выпускало. Темно и тихо, как в гробу. А она – лежащий в нем красивый трупик.

«Может, это и к лучшему, если все закончится быстрее. Без лишней тягомотины. Сколько раз ты сама об этом думала? Вот за тебя и решили. Видно, не себе одной ты уже опротивела.

Столько упущенных возможностей…

И в то же время ни одной.

Что я могла сделать?

Стать любовницей какого-нибудь профессора? Продвинуться с его помощью по карьерной лестнице?»

Была такая возможность. Но также у нее было обостренное чувство брезгливости, граничившее с патологией, которое заставляло ее тело расценивать любое прикосновение к себе в качестве удара и реагировать соответственно.

«Что ж, можно было обойтись вербальными контактами. Надо было только преданно смотреть им в глаза, пока они несут всякую ахинею, и смеяться над их глупыми шутками. Затем, через несколько лет, встать за кафедру и продолжить эту славную традицию…

Или устроиться в газету и писать трогательные и душещипательные очерки о неземной любви, героических актах самопожертвования, достижениях нашей передовой науки и прочей пользующейся спросом чуши. Пополнить ряды посредственности».

Конечно, она этого не сделала. И вот лежит здесь с осознанием того, что гордиться ей тоже особо нечем.

«Если так подумать, настоящий ад или рай – он здесь, на Земле. Ближе, чем мы думаем. А после смерти не надо ставить на огонь котлы, не надо заготавливать серу или взращивать семьдесят две девственницы – надо только оставить человеку его разум, оставить душе ее память – и вот оно, покаяние, самобичевание – не Судный день, а Судная вечность…»

Она отдала бы все сейчас, лишь бы не думать.

Потому что ее разум загнал ее в состояние, которое она однажды уже переживала в штормящем море, в детстве. Сейчас она чувствовала себя так же, как в тот момент, когда ее накрыла высокая волна, захлестнула, подхватила ее, как песчинку, и подчинила себе, закружив в своем водовороте. Под водой она открыла глаза, но поняла, что ничего не может сделать, не может заставить свое тело подчиняться себе, не может преодолеть эту силу, а даже если бы и могла – она не знает, что делать, не знает, куда плыть – не знает, где большая глубина, а где берег, не знает, где дно, а где спасительный воздух; она испугалась – того вдоха, что она сделала, не могло хватить надолго, и тогда она просто отдалась этой власти, думая, что это конец.

Сейчас было то же самое.

Только без воды.

Сейчас, уставившись в темноту широко открытыми глазами, она стала тихо напевать. Тщательно проговаривая по слогам, растягивая каждое слово. Заставляя себя сосредоточиться только на этих фразах, предложениях, заставляя себя думать только об их содержании, смысле, словно это были слова молитвы, но у нее не было ни просьб, ни благодарностей – у нее была только одна цель: заставить себя не думать о том, что именно так и сходят с ума.

 
She’s not the kind of girl
Who likes to tell the world
About the way she feels
About herself
 
 
She takes a little time
In making up her mind
She doesn’t want to fi ght
Against the tide
 
 
Lately
I’m not the only one
I say
Never trust anyone
 
 
Always the one who has to drag her down
Maybe you’ll get what you want this time around
 
 
The trick is to keep breathing
The trick is to keep breathing
The trick is to keep breathing
The trick is to keep breathing¹…
 

10:56

На следующее утро она встала поздно. Сделала себе горячие бутерброды, налила кофе, развернула газету и принялась читать обзор зарубежных новостей. Что она ненавидела, так это торопиться по утрам – чтение всей газеты заняло около часа. Свернув ее пополам, она поставила на нее пустую чашку и уже поднялась, чтобы вскипятить еще воды для кофе, когда взгляд ее остановился на одном объявлении в рамке, среди прочих напечатанном на последней странице.

Первое, что ее зацепило, было слово «бесплатно». Чужой человек не способен решить проблемы другого чужого человека. Это просто новомодное увлечение, с одной стороны, и вытягивание денег – с другой. Иллюзия излечения. Сама бы она никогда не стала платить за то, чтобы ее выслушали с участливослащавым выражением лица, выдали парочку банальных советов, прописали «Прозак» и настоятельно рекомендовали прийти в следующий раз. Но употребление слова «бесплатно» – ловкий маркетинговый ход, тонкая психологическая уловка, рассчитанная на абсолютное большинство… Она бы не купилась на нее, если бы не воспоминание о вчерашнем вечере. Точнее, четкое осознание того, что он еще повторится.

Она вспомнила ряды молоденьких девочек, ожидавших своей очереди на подачу документов у двери кабинета с табличкой «Психология».

«Что ж, посмотрим на них в старости. Посмеемся. Пожалуй, это будет даже интересно – наблюдать, как он или она будет пытаться меня раскусить».

Помедлив еще некоторое время, она все же встала, взяла мобильный телефон и набрала указанный в объявлении номер.

– Да, у нас как раз есть сегодня окно, – услышала она бодрый голос секретарши после того, как изложила причину своего звонка. – С двух до трех вас устроит?

Получив утвердительный ответ, та добавила:

– Вам очень повезло. Обычно приходится ждать несколько дней.

«Кто бы сомневался. Именно по причине загруженности вы подаете объявления о бесплатной консультации».

– Как вас записать? – донеслось тем временем из трубки.

12:31

Девушка бросила последний взгляд в зеркало и направилась к двери. По правде говоря, не нужно было быть психологом, чтобы понять, что у нее проблемы: дутый черный плащ, джинсы с потертостями, грубые ботинки, макияж smoky eyes и прозрачный блеск на вечно обветренных губах. Вид подавленный и подавляющий одновременно. Окружающие, вероятно, затруднялись, к какому типу ее отнести – то ли к представителям какой-то секты, то ли к банальным токсичным самоубийцам. Кажется, они считали ее способной на жестокость, возможно, даже на насилие. Она догадывалась об этом. Это ее забавляло.

«Тем лучше – меньше будут лезть со своими домогательствами».

Проложив маршрут по карте города, девушка направилась к месту назначения пешком. Она любила ходить пешком: торопиться все равно было некуда, опять же экономия, не нужно стоять на остановке, толкаться в вагоне метро или в салоне автобуса, терпеть на себе чужие взгляды, сдерживать свои садистскостерилизационные наклонности. Ей нравилось быть третьей стороной – наблюдать за остальными отвлеченно, как на экране телевизора. Кроме того, усталость в теле, прилагавшаяся в качестве бонуса, гарантировала ей быстрое забытье ночью.

Но с недавнего времени что-то изменилось. Она вдруг обнаружила себя втянутой в эту мыльную оперу, и это ей совсем не понравилось.

«Скоро будет невозможно просто пройти из пункта A в пункт B».

Она чувствовала себя экспонатом в музее или мартышкой в зоопарке, будто нарочно размещенной за стеклянной витриной ради демонстрации и развлечения всех желающих. Взгляды мальчиков смешны и тривиальны, как игры в пансионе благородных девиц. Но взгляды мужчин – это другое. Они знают, что делать, как делать, и хоть среди них тоже немало малышей, над которыми можно посмеяться, с другой половиной ты сама чувствуешь себя гимназисткой, вынужденной опускать глаза. Потому что не знаю, как другие, но лично она отлично умела читать во взгляде желание. Это прямой, без всяких обиняков и недомолвок, взгляд, который не скользит по твоему телу – он это уже сделал – и направлен прямо в глаза, он только ждет твоего ответа.

Такие взгляды она старалась избегать. Она делала вид, что не замечает их. Если же он застигал ее врасплох, она либо отводила глаза, либо пыталась изобразить на лице непонимание и полную индифферентность.

Черт возьми, ей это не нравилось.

Это отвлекало. Поначалу она искренне удивлялась им, но по мере роста числа независимых представителей вывод напрашивался сам собой. Она уже не девочка. По крайней мере, в их глазах. И именно это доставляло неудобства. Она уже не могла так самозабвенно, как раньше, наблюдать за ними, словно зритель в кинотеатре. Жизнь грубо превратила ее в одну из актрис, даже не ознакомив с ролью.

«И что я должна делать? Для кого-то, возможно, это было сродни получению Оскара или долгожданного подарка на Рождество».

Только не для нее.

«Хочется послать их всех подальше с криком:

– Мне не нужен секс! Обойдусь и без вас. Не мешайте заниматься делом!

Но ты не сделаешь этого, потому что хоть ты и начинающий философ, психолог, писатель – кто угодно, но ничто человеческое тебе не чуждо, и ты не можешь не испытывать тщеславия при мысли, что тебя хотят. Это заложено в человеческой природе, и, возможно, является главной причиной того, что человеческий род еще продолжает размножаться. Мир вертится не вокруг любви, а вокруг гордыни каждого из нас».

Кажется, она была уже на месте.

Типичный офисный центр. На первом этаже – псевдояпонский ресторан с наклеенными надписями «суши» и «роллы» на окнах, сбоку – стеклянная дверь, судя по всему, ведущая к офисам наверху. Она заглянула внутрь – ни администратора, ни охранников, только табличка во всю стену с указанием названий фирм, номерами этажей и кабинетов.

Психологическая консультация «Энигма» – 4 этаж – каб. 412

Зажата между промоутерской компанией «31Pro» и ремонтом мобильных телефонов. Сбоку приклеено объявление об освободившейся вакансии уборщика «с окладом выше среднего».

Все это не внушало доверия.

Комната, окрашенная приветливой, персикового оттенка, краской, совершенно пустая, если не считать лестницы, и совершенно неприветливая.

«Очень опрометчиво с их стороны было не посадить сюда молоденькую девушкуконсультанта. На первый взгляд – лишние расходы. Но не так-то просто зайти, минуту таращиться на эту табличку, перекинуться парой-тройкой слов с миловидной девушкой, которая, безусловно, совершенно бескорыстно предложит свои услуги, возможно, даже ответить на ее улыбку, а затем как ни в чем не бывало выйти за дверь.

На такое способны не многие.

Любопытно, что «Энигма» им на это не указала».

В голове неумолимо рождались фразы, типа: «Может, свалить отсюда?», «Да ну ее на … эту Энигму», «Ты действительно думаешь, что она тебе поможет? Тогда ты еще большая дура, чем она. Или он».

13:44

Она осталась. Возможно потому, что перспектива возвращения домой пугала ее еще больше. Но предварительно она выбрала себе укромный уголок и не спеша, с особым наслаждением выкурила сигарету. Однажды она слышала, что тяга к сигаретам на самом деле не что иное, как подавленное сексуальное желание. Сублимация орального удовольствия. Если верить Фрейду, она так и не сдвинулась с этой первой, оральной стадии, которую должна была преодолеть лет эдак двадцать назад. Впрочем, если верить истории, он тоже.

«Если бы человек, каждый раз беря в рот сигарету, представлял себе вместо нее нечто совершенно иное, абсолютное большинство курильщиков вскоре бросило бы курить.

По-моему, блестящий аргумент против Фрейда.

Можно продавать как антитабачную рекламу.

Курение – это действие совершенно бессмысленное с точки зрения физиологии, а значит приносящее определенную пользу в сфере нематериальной. Кто-то грызет семечки, кто-то тупо щелкает по каналам, один играет в компьютерные игры, другой занимается мастурбацией, третий сидит в социальных сетях, четвертый – на игле, пятый напивается до потери сознания, шестой заводит очередную интрижку, седьмой сосет леденцы или наедается шоколадными конфетками. Где смысл этих действий? Смысл их не в результате, а в самом процессе.

Затуманивания мозгов. Краткосрочного абстрагирования от смердящих результатов жизнедеятельности нашего бытия. Получения удовольствия и отсрочки неудовольствия.

Вот сейчас она пытается отсрочить нечто неприятное и заняться чем-то приятным, например этим рассуждением. И если так посмотреть, то вся наша жизнь – сплошное курение, действие бессмысленное с точки зрения физиологии, а значит приносящее определенную пользу в сфере нематериальной. А если так, тогда почему следует запрещать курить в общественных местах, а не есть или не дышать? Не логичнее ли сразу запретить людям размножаться?

Черт, я уже опаздываю».

14:03

Это был он.

Психологом оказался мужчина, причем именно такого типа людей, который ее особенно раздражал. Когда в классе одна из девушек грохнулась в обморок, она одна осталась сидеть на стуле и, понаблюдав некоторое время за суетой остальных, продолжила решать задачу по алгебре. Когда она с разбега налетела на торчавшую из асфальта железяку и разбила палец на ноге в кровь, ее отец, шедший рядом, не заметил в ней никаких изменений. Он заметил только кровь, сочившуюся на подошву, после того, как они благополучно сделали покупки в магазине и вернулись домой, а потом долго доставали металлические осколки из мякоти. Тем не менее в присутствии отдельных представителей Homo Sapiens она теряла над собой контроль и действительно чувствовала себя способной на насилие, причем самого зверского характера.

Навскидку девушка припомнила несколько подобных экземпляров: занудного паймальчика в очках, который был возмущен, услышав ее нецензурные высказывания, и возвестил, что «в силу обстоятельств вынужден удалиться», после чего был снабжен вслед соответствующими сопутствиями; философаизвращенца, осуществляющего софистические надругательства над издыхающим и приобретающим трупную окоченелость здравым смыслом; и, наконец, вечно улыбавшегося, доброжелательного и благонадежного конформиста, всегда со всеми соглашавшегося и чрезвычайно расстраивавшегося, когда на его бесхребетность-тире-отзывчивость она отвечала ему еще большей грубостью.

Последний экземпляр как раз и находился сейчас перед ней. Она поняла это по не сползавшей с его лица улыбке, по тому, как он мягко пытался войти к ней в доверие – попросил присесть, предложил зеленый чай, от которого она отказалась, осведомился, как ей было бы удобно, чтобы он к ней обращался, выразил удовольствие от знакомства и надежду на их благотворное сотрудничество, а, наконец, усевшись в кресло напротив, уставился на нее своим экстатически-экзальтированным взглядом.

«Как собачка в ожидании косточки».

Из всего этого девушка сделала вывод, что следующий час будет потрачен на ненавязчивые нравоучения, которые будут высказаны осторожно, чтобы ни в коей мере не нанести еще больший вред ее и так расшатанной психике, на слащавые улыбки, которые призваны служить подтверждением того, что он не только ее внимательно слушает, но и что важнее – ПОНИМАЕТ, на снисходительно потупленные взоры, словно говорящие: «Кто из нас не без греха?», и на безграничную надежду на оптимистическое развитие событий, рецепт которого прост – ей всего лишь нужно было стать такой же тряпкой, как и он.

Девушка отвела глаза и посмотрела в окно, уже чувствуя себя как в клетке. Если хорошенько подумать, конечно, она была чересчур строга к нему. Как и вообще к окружающим. Он, вероятно, был не таким уж плохим человеком, даже наоборот, о нем, наверное, на протяжении всей его жизни отзывались исключительно положительно, но во всем этом как раз и чувствовалась ужасная фальшь. И это выводило ее из себя.

«Зачем быть всегда и для всех положительным? Если я ему не нравлюсь или он меня осуждает – почему так и не сказать мне, не обманывая ни меня, ни самого себя. Пусть назовет меня эгоисткой, больной на голову, несформировавшейся духовно, категоричной, предъявляющей повышенные требования, неблагодарной неудачницей, депрессивной сукой, наконец.

Все это мы уже слышали.

Может, это неприятно, иногда больно, но это честно.

Забавно, что именно такие искренние, положительные люди оказываются самыми отъявленными притворщиками, лжецами и лицемерами. Они думают, что, поступая так, то есть «положительно», они тем самым приближают себя к образу Христа, но Иисус не был тряпкой – иначе он не попал бы на Голгофу. Лжепророки и лжеправедники резервируют себе более комфортабельные места».