Том 1

Шарков

Вот так. Еще сегодня утром жизнь была другой, привычной, поддающейся планированию и понятной. Еще сегодня в шесть утра Валерий Олегович, заваривая кофе и с аппетитом поедая поданный женой завтрак, точно знал, что и как будет происходить и сегодня, и завтра, и послезавтра…

А сейчас вдруг выяснилось, что ничего-то он не знает и не понимает. И решение нужно принимать немедленно. Альтернатива у Валерия Олеговича жесткая, совершенно очевидная и малоприятная: пожертвовать придется или делом всей своей жизни, или собственно этой самой жизнью. Да нет же, не пожертвовать в прямом смысле этого слова, а всего лишь поставить на кон в игре с судьбой. Может быть, ему повезет, и он выиграет. Но может и проиграть. Страшно. Риск чрезвычайно высок.

«Зачем? – тоскливо и растерянно думал Валерий Олегович, глядя из окна автомобиля на медленно (ах, эти ставшие притчей во языцех московские «пробки»!) проплывавшие мимо улицы, дома, машины, рекламные щиты и яркие вывески. – Почему, ну почему именно сейчас? Почему не через год, ну пусть через полгода, или хотя бы даже через пару месяцев? Через пару месяцев мы наверняка сняли бы остроту вопроса, и три-четыре недели, о которых идет речь, не сыграли бы никакой роли. Я мог бы выпасть из процесса и на более долгий срок, и для дела ни малейшего ущерба, и вообще: никто бы даже не заметил моего отсутствия. Но сейчас… Нет, сейчас никак нельзя. Я должен держать руку на пульсе, я должен быть доступен для принятия решений двадцать четыре часа в сутки, я должен все контролировать и всем управлять, иначе дело, которому я посвятил тридцать лет, может рухнуть. Ну почему, почему все сошлось именно сейчас!»

– Прижмись где-нибудь, – скомандовал он водителю.

– Здесь нигде нельзя, – откликнулся тот. – Если только во двор какой-нибудь заехать. Но если ненадолго, то можно и так…

Да, забывает Валерий Олегович об этих клятых новых правилах парковки, особенно в центре столицы. Теперь нигде просто так не встанешь. Зато трафик стал заметно лучше, с этим не поспоришь.

Ему нужно подумать. Впрочем… Нет, уже не нужно.

Он вытащил из кармана телефон и позвонил Большакову.

– Нужно встретиться. Срочно.

– Я понял, – послышалось в трубке. – Через час годится?

– Да. Жду.

* * *

Константин Георгиевич Большаков сделал в свое время поистине стремительную карьеру, в 34 года получив назначение на должность начальника «убойного» отдела на Петровке. Было это 10 лет назад, и с тех пор Большаков успел послужить на некоторых должностях в центральном аппарате, после чего вернулся в Главное управление внутренних дел Москвы, заняв кресло заместителя начальника по криминальной полиции. Был он человеком честным и порядочным, офицером – грамотным, хорошо подготовленным и очень профессиональным, поэтому Валерий Олегович Шарков проявил в свое время завидное упорство, отстаивая кандидатуру полковника Большакова.

– Костя, ты нам нужен на этой должности, – говорил Шарков. – Но ты должен отдавать себе отчет, что звание генерала ты в этом кабинете не получишь.

– Ну и что? – безмятежно улыбался Константин Георгиевич. – Меня под генеральские погоны не затачивали. Лишь бы на пользу делу.

Это было правдой. «Затачивали» юного Костю начиная с 17 лет совсем под другое.

Квартира покойного профессора Ионова пустовала. Евгений Леонардович скончался два года назад в возрасте восьмидесяти восьми лет, предварительно переоформив свою жилплощадь таким манером, чтобы его преданные ученики и последователи могли ею беспрепятственно пользоваться. Дети, внуки и правнуки старого профессора против такого решения не возражали: были они людьми адекватными ментально и более чем состоятельными финансово и к распоряжениям заслуженного ученого отнеслись уважительно. Разумеется, они и знать не знали, чем на самом деле занимался профессор Ионов, однако видели, что работает он много и с несомненным удовольствием и интересом, хотя в последние годы из дому почти не выходит. Если Костя Большаков мог считаться всего лишь последователем Евгения Леонардовича, то генерал Шарков был самым настоящим учеником Ионова и преемником его идей.

Именно сюда, в квартиру профессора, и приехал теперь Валерий Олегович. Здесь он встречался и с Большаковым, и с другими соратниками по общему делу. Порядок и чистоту в жилище продолжала поддерживать все та же милая соседка по имени Роза, бывшая домработница Ионова: об оплате ее услуг заблаговременно позаботился все тот же предусмотрительный Евгений Леонардович. Даже к собственному уходу из жизни старый профессор подготовился столь же основательно и тщательно, как делал все и всегда.

Квартира показалась Шаркову сумрачной и темной, но он быстро сообразил, что все дело в задернутых тяжелых шторах. Такая уж привычка была у Розы: после уборки непременно задергивать шторы на всех окнах, словно бы прощаться с помещением и ставить точку. Шарков не стал разрушать спокойный полумрак, прошел в гостиную, сел на диван, прикрыл глаза. Костя приедет минут через 20—25, не раньше, еще есть время подумать. Когда он, Валерий Олегович, был здесь в последний раз? Не так давно, пару недель назад, встречался все с тем же Костей Большаковым, своей правой рукой. И уже тогда, две недели назад, Шарков мог бы сообразить, что происходит. Мог. Но не сообразил. А месяц назад – мог? Наверное, тоже уже мог. А два месяца назад? А три? Где, когда, в какой момент пролегла та тонкая, почти невидимая, неощутимая линия, которая разделяет время «еще нет» и время «уже да»? В какой момент Шарков должен был забеспокоиться и насторожиться? Наверное, тогда, когда Борис Орлов, сидя на вот этом самом диване, с грустью сообщил:

– Игорек сорвался. Ушел из программы. Я очень старался его убедить, но он меня не послушал. Он категорически против наших методов и наших принципов. Как сказала бы моя покойная мама, это вечный конфликт Белинского с Гоголем.

В тот момент Шарков не охватил разумом все сказанное адвокатом Орловым, зафиксировал только сам факт: человек, привлеченный к работе в программе, разочаровался в ней и отказался от дальнейшего сотрудничества. Ну что ж, это дело обычное. Кто-то приходит, кто-то уходит, как бывает на любой работе и в любом деле. Та встреча с Орловым была плановой, им предстояло обсудить результаты работы адвокатов, сотрудничающих с программой, и мозг Валерия Олеговича настроился именно на эту проблему, а вовсе не на какого-то там Игоря, который даже и не адвокат, и вообще не юрист.

Но, возможно, он, генерал Шарков, и ошибается. Не происходит ничего экстраординарного. Просто завелся на просторах нашей великой страны очередной псих, маньяк. Плохо, конечно, что и говорить, но для программы никакого значения не имеет. Поймают его рано или поздно. А вот если это не маньяк, тогда… Как узнать? Только одним способом. И пока вопрос не будет решен, пока генерал не убедится, что программе ничто и никто не угрожает, не будет ему покоя.

Валерий Олегович поерзал на диване, пытаясь поудобнее устроить ноющую шею и расслабить мышцы, и внезапно с ужасом осознал, что прислушивается к своему телу. Рванет? Или нет? И если рванет, то когда? Господи, еще сегодня утром, даже еще три часа назад подобные мысли не могли бы появиться в его голове. Зачем, ну зачем он узнал? Зачем ему сказали?

Скрежетнул ключ в замке: пришел Большаков. Ключи от квартиры были только у него и у генерала, третий комплект – у Розы. Константин Георгиевич, красивый стройный мужчина с умными глазами, молча прошел в комнату и уселся в кресло лицом к Шаркову.

– Что-то случилось? – негромко спросил он.

– Случилось.

– У вас? Или у всех нас?

– У меня – точно случилось, а насчет всех нас – пока непонятно. Я сегодня был у врача. И кой черт меня дернул обратиться с болями в животе! Ну, болело и болело, подумаешь… Выпил обезболивающее – и вперед, как обычно. Так нет же! Поперся к лепилам, старый дурак.

В голосе Валерия Олеговича звучала неприкрытая досада и злость то ли на врачей, то ли на самого себя. Шарков глубоко вздохнул и замолчал.

– Что сказал врач?

– Аневризма аорты. Давно уже, лет пятнадцать, а может, и больше. Говорит, что рвануть может в любой момент. И вплоть до летального исхода, если не повезет. А если повезет, то, может быть, протяну еще лет десять, но медики никаких гарантий не дают.

– Что предлагают?

Большаков, как всегда, собран, сдержан и не теряет присутствия духа. За эти качества генерал его ценит. Впрочем, и за многие другие тоже. Без Кости он как без рук, без опоры, без поддержки.

– Предлагают… Да нет, не предлагают – настаивают на немедленной операции. Операция хорошо известная, отработанная, рука у хирургов набита, никаких неожиданностей, даже за границу ехать не надо, у нас все сделают в лучшем виде.

И снова пауза. Чем ближе к главному, тем труднее произнести это вслух. Константин Георгиевич тоже помолчал, ожидая продолжения, потом негромко проговорил:

– Правильно ли я понимаю, что вас что-то останавливает? Есть какие-то препятствия?

Генерал кивнул.

– Есть. Операция и период восстановления займут три-четыре недели, если не будет осложнений. Можно делать эндоскопию, тогда все заняло бы три-четыре дня. Но у меня сосуды забиты холестериновыми бляшками, так сказал врач. Просветы такие узкие, что лапароскопом не получится, нужно резать. Да этот врач много чего говорил, объяснял, почему так, а не эдак, и почему опасно затягивать, и какие у меня могут быть осложнения с учетом всех прочих болячек, которых накопилось, как ты понимаешь, немало.

– И?

Валерий Олегович вытащил из портфеля айпад, быстро ввел пароль и протянул полковнику Большакову.

– Вот это я прочитал сегодня утром. Ты посмотри, а я пока чайку сделаю.

Здесь, в этой квартире, принято было обходиться «без чинов», здесь не соблюдали иерархию званий, и для генерала не считалось зазорным приготовить и принести чай полковнику, который и по званию младше, и по возрасту. В программе все были соратниками, и значение имели только знания, умения и круг должностных полномочий.

Шарков отправился на кухню, как всегда стерильно убранную. Порядок Роза наводила по собственному усмотрению, вероятно, так, как требовал в свое время покойный Евгений Леонардович, однако логику этого порядка генерал до сих пор так и не усвоил. Ему казалось, что если он в прошлый раз оставил коробку с чаем возле электрического чайника, то примерно там же обнаружит ее и сегодня, но чайник каждый раз оказывался убранным в тумбу со всей кухонной техникой, коробка с заваркой после долгих поисков отыскивалась в навесном шкафчике, а чашки, из которых пили Шарков и те, с кем он встречался, стояли вовсе не там, где все прочие чашки, то есть не над мойкой, а в угловом шкафчике в противоположной стороне кухни. Над мойкой, в полке-сушилке, располагалась посуда строго из одного сервиза: тарелки разной глубины и разного размера, чашки чайные и кофейные и блюдечки к ним. Все, что к сервизу не относилось, Роза методично убирала в шкаф, хотя за время, прошедшее после смерти Ионова, неоднократно имела возможность убедиться в том, что люди, которые теперь посещают квартиру, пользуются не этими изящными фарфоровыми чашечками «на три глоточка», а исключительно емкостями попроще и повместительнее.

Чаю в коробке осталось совсем мало, на донышке. «На одну заварку, – подумал Валерий Олегович, – надо будет купить к следующему разу. Или Костю попросить… А впрочем, будет ли он, этот следующий раз? Вот сейчас наклонюсь, открою тумбу, чтобы достать чайник, и рванет эта чертова аневризма. И все. Конец».

Налил в чайник воду из пятилитрового баллона, включил и присел на стул у стола. Снова зашевелилось сомнение в правильности принятого решения: а может, взять да и позвонить сейчас тому доктору, сказать, что согласен на операцию? Прямо отсюда и поехать в клинику, пусть начинают готовить. Конечно, придется подождать пару дней, с ходу такие операции никто делать не станет, но даже эти дни он, генерал Шарков, будет находиться под присмотром врачей, поэтому если что и случится, так уже не страшно: вытащат. Разрежут, где надо, зашьют, как положено, и можно будет больше никогда об этом не думать, забыть, как страшный сон. Потом полежать, сколько скажут, две недели, или три, или четыре, и вернуться к работе и нормальной жизни. И к программе.

А если то, о чем он прочитал сегодня на одном из тавридинских сайтов, это именно то, о чем он подумал? И если местная полиция сработает оперативно? Что тогда? Тогда все узнают о программе. И программа потеряет весь свой смысл. Рухнет дело, которому Валерий Олегович Шарков посвятил тридцать лет из прожитых пятидесяти пяти. Умрет идея. Люди, прошедшие весь путь или хотя бы часть его вместе с Шарковым и под руководством Ионова, окажутся преданными.

Чайник тоненько, как-то натужно пискнул и выключился. Генерал подождал еще немного, давая крутому кипятку чуть-чуть остыть, заварил чай, разлил по высоким толстостенным чашкам, больше похожим на кружки. Послышались шаги – Большаков шел из комнаты в кухню. Уже прочитал. Что ему сказать? Как сказать? Какими словами? Советоваться? Или просто поставить в известность?

– Что скажешь? – спросил Шарков, когда оба уселись за стол.

– У меня нет уверенности, что это он, – пожал плечами Константин Георгиевич. – Хотя вполне возможно, что это действительно Игорь. Но возможно, что и нет.

– Значит, ты понимаешь, что при такой ситуации я не могу себе позволить выпасть из жизни на целый месяц, – констатировал Шарков.

– Валерий Олегович, я все понимаю, но ведь есть риск, и риск огромный, что вы выпадете из жизни уже насовсем, а не на какой-то месяц.

И за эту прямоту, за умение без страха называть вещи своими именами, генерал тоже уважал и ценил полковника Большакова.

– Не надо, Костя, – он болезненно поморщился. – Я принял решение. Не стану врать, что это было легко. Было трудно. И очень больно. И очень страшно. Но решение я принял. А если ты заговорил о рисках, то давай подумаем, что можно сделать, чтобы их минимизировать. Чем быстрее мы закончим эту историю, тем быстрее я лягу на операцию и тем больше шансов, что все обойдется. Я не могу позволить себе устраниться от процесса, потому что ты на своей позиции командуешь только в Москве, за пределами региона ты никто и никакой власти не имеешь. Моя должность – на федеральном уровне, мои полномочия распространяются на всю страну, и в этом смысле заменить меня некем.

– Согласен, – кивнул полковник. – Но вариантов, насколько я понимаю, только два: или мешать людям на местах, или обойти их и успеть первыми. Это если рассуждать теоретически. А если реально, то вариант всего один, потому что мешать полиции на местах не позволяют принципы программы. Вы хотите, чтобы я порекомендовал вам людей, которые справятся с задачей?

– Я хочу, чтобы ты нашел таких людей и сам дал команду работать. Их работа будет оплачена из средств программы, если это будут люди со стороны.

Шарков и сам понимал, что ставит перед Константином задачу поистине невыполнимую. Среди участников программы есть оперативники и следователи, и их немало по всей России, но каждый из них имеет полномочия только на своей территории, не говоря уж о том, что каждый из них имеет собственное начальство и собственную служебную нагрузку. Значит, нужно искать тех, кто сейчас в отпуске и при этом не имеет семьи. Или привлекать тех, кто в отставке.

Большаков подумал немного и снова кивнул.

– Кандидатуры с вами согласовывать?

– Не нужно. Я в тебе уверен. Ты выберешь правильных людей. Прости, Костя, мне пора. У меня встреча с новым спонсором, потом к Верочке обещал заехать… Деньги, деньги, будь они неладны! Ничего без них не сделаешь! – с сердитой досадой воскликнул Шарков.

Уже стоя в прихожей, генерал негромко произнес:

– Если со мной вдруг что… Ну, ты понимаешь, о чем я… Все мои будут в шоке, никто ведь ничего не знает и ничего плохого не ждет. О жене сын и невестка позаботятся, а вот отец мой совсем один останется. Забудут они его. Подумай, может, есть у тебя на примете хороший человечек, из наших, чтобы отцу было о чем с ним поговорить.

– Конечно, Валерий Олегович. И раз уж вы сами заговорили об этом, то я бы просил вас обдумать и написать все распоряжения касательно программы на тот самый случай. Я понимаю, вам, наверное, это неприятно и тяжело, но если уж вы приняли такое решение и готовы пожертвовать жизнью ради спасения дела, то имеет смысл позаботиться о том, чтобы дело не пострадало.

– Имеет смысл… – повторил генерал отрешенно и закрыл за собой дверь.

* * *

К моменту возвращения в свой служебный кабинет полковник Большаков уже знал, кого из оперативников хотел бы привлечь к работе. Вопрос только в том, как аккуратно вырвать его из повседневной деятельности «убойного» отдела. Для решения вопроса потребовалось изучить кое-какие документы и сделать несколько телефонных звонков, в том числе и генералу Шаркову.

«Черт его знает, может, и прав Шарков, – подумал Константин Георгиевич. – С одной стороны, есть масса вопросов, которые без него никак не решить, если нужно действовать быстро. Был бы он сейчас в больнице на операции, пришлось бы иметь дело с тем, кто его замещает, то есть с человеком посторонним. Нельзя. Но ведь с другой стороны – жизнь. И эта жизнь может оборваться в любую секунду, если не принять срочные меры».

Недавно назначенный на должность начальник «убойного» отдела, молодой и очень амбициозный офицер по фамилии Глазов, был крайне недоволен тем, что ему не позволили привести на место своего заместителя проверенного и доверенного человека и вынудили работать с этим «старым пеньком» Зарубиным. Иметь в подчинении опера с огромным опытом, конечно, полезно для дела, но весьма неудобно и некомфортно. Новый начальник отдела был «продвиженцем» и ставленником мелкого, но очень богатого чиновника из МВД, в раскрытии убийств разбирался не сильно, но зато страстно хотел быть крутым руководителем, при этом желательно – на хорошем счету. Для «хорошего счета» Зарубин был необходим, ибо все остальные оперативники отдела богатым опытом похвастаться не могли. А вот обеспечению крутизны руководства вечно ухмыляющийся, маленького росточка ушлый подполковник мешал донельзя. Но избавиться от него новый начальник не мог: зам по криминальной ясно дал понять, что с головы этого престарелого паяца не должен упасть ни один волосок. Полковник Большаков к Сергею Кузьмичу Зарубину благоволил, уж неизвестно, за какие такие заслуги. Обычно с отчетами по наиболее важным текущим делам Большаков вызывал к себе именно Зарубина, и это больно царапало самолюбие начальника отдела.

Константин Георгиевич все это прекрасно знал и именно поэтому сейчас вызвал к себе Глазова. Пусть мальчик порадуется, а на радостях, глядишь, и вопросов станет меньше задавать.

– У тебя Дзюба сильно загружен сейчас? – спросил полковник, не поднимая глаз от бумаг, когда Глазов появился в его кабинете.

– Как все, – осторожно ответил начальник «убойного».

– Из главка команда пришла откомандировать его в Тавридинский регион. Хвосты какие-то повисли по делу Евтягина, а Евтягиным как раз твой Дзюба занимался. Здесь-то всех причастных выловили, но информацию реализовали не полностью. Теперь вот понадобилось. Так что ты там распорядись, дела Дзюбы распредели по другим сотрудникам.

Всех тонкостей и особенностей «дела Евтягина» Глазов не знал, в этом полковник Большаков был уверен. Работа по делу была закончена буквально за два дня до назначения нового начальника отдела, а само назначение состоялось всего пару месяцев назад. Вникнуть в детали всего, что происходило до назначения, Глазов не успел бы, даже если бы и захотел. Но он и не хотел. Ему такое даже в голову не приходило. Разумеется, Константин Георгиевич говорил чистую правду: действительно, на территории Тавридинского региона велась оперативная работа по делам, косвенно связанным с делом Евтягина, и действительно, собранная в Москве информация очень не помешала бы, и действительно, был звонок из Тавридина в главк, а из главка пришла команда «откомандировать». Все было так. И упрекнуть Большакова во лжи никто не сумел бы. Да, без генерала Шаркова такую комбинацию было бы не провернуть за какие-то полчаса.

– Понял, товарищ полковник, все сделаем, – с готовностью отозвался Глазов.

– Как там этот Дзюба вообще? Толковый?

– Молодой еще, глупый, – резво отрапортовал начальник «убойного». – Ничего, научится.