Снова я здесь. Спустя четырнадцать лет. Тот же переулок, где много сирени, я так и запомнила. Сирень не меняется за десятилетия, как у меня во дворе. Тогда был дождь, конец мая, сирень цвела. Сейчас тоже цветёт, только сегодня начало сентября. Так бывает, это из-за раннего начала лета. А тогда, в первый раз, был конец мая. Число не помню уже. Конец учебного года, дети на низком старте, если не двоечница, можно бы и прогулять чуть-чуть, когда нет контрольной (раньше не было такого количества всяких проверочных работ). А сейчас девятое сентября, когда кончилась только первая неделя нового класса и надо включаться в учёбу.

09.06.2009, и мне тогда было 9 лет. Только одной девятки не хватает, лишь перевёрнутая, шестёрка. Эх, если бы девятое сентября! Целое лето было бы впереди! Я ещё тогда, уже перед четвёртым классом, во всех календарях и ежедневниках чёрной ручкой зачеркнула девятое июня. И помню, как на запотевшем стекле в машине написала «9 июня я ненавижу так». Но меня не ругали вовсе, только объясняли, что нет плохих дней, в каждый происходит множество разных событий. В конце мая был дождь, бурный, весёлый, украшал сирень сияющими каплями. А со второй декады июня полностью разгулялась солнечная погода, тягостная, звенящая тишина, полуденный ужас вечером.

Сирень не желтеет, как берёза или клён. Листья осенью однообразно-зелёные, а потом внезапно умирают. Сейчас как раз солнечная погода, тени непривычно длинные. Даже в полдень длиннее меня. Тогда, в июне, тень была маленькая, и я казалась себе ещё меньше. Зелень скрывает, высокие травы с жёсткими побегами. А зимой кажешься больше по отношению ко всему миру. И почему-то старше. Сейчас лето, как подброшенный в школьной задаче по физике мяч, остановилось в самой дальней точке. Всё, предел. Вечера обрубленные, солнце садится после семи в тревожную красную зарю. С понедельника обещают дожди и похолодание.

Я выше ростом. Вместо косички стрижка под возрастную женщину. И здороваться я буду более низким голосом. Ноги не тридцать шестого, а тридцать девятого размера. И руки толще, сильные, смотрятся как мужские. Это тогда, в почти десять, я была тоненькая, худее нормы. И думала, что слабая. Уверенность пришла позже. Оказалось, что я сильная физически. И физкультуру полюбила, особенно лыжи. Не сдружилась только с волейболом, которого было особенно много в моей первой школе, до старших классов. А ещё я в школе считалась некрасивой, потом переросла.

Я хотела быть, как мама, чтобы у меня было так же много друзей, чтобы с ними гулять, к ним ходить и что-то обсуждать. Ведь в детстве у меня не получалось, общение с одноклассниками было искусственным. Помню, как в двенадцать лет общалась с соседкой с двумя детьми-дошкольниками. Эх, маловата была ещё, подрасти бы. Насколько проще стало после школы! Когда взрослые, разница в возрасте не играет роли. Вот и задружила с теми, кто старше намного. По студенческой путёвке выбирала юг, а не лагерь, потому что на юге была база отдыха, где разные люди, а лагерь чисто для студентов. На море не гоняли постоянно по не всегда интересным мероприятиям, не требовали знать молодёжные штучки. А если диджей старорежимный – вообще красота. С новыми знакомыми просишь ставить «Мираж», под который они танцевали в юности. Как хорошо, что закончила образование, выбралась из резервации одногодок! Тех, кого я не понимаю. На работе, со взрослыми, куда проще. Одной сотруднице в прошлом году исполнилось сорок пять лет. 1977 года рождения. Всё дальше и дальше от тридцати одного года. Уже седые волосы, внуки. Мама даже говорит иногда:

– Что ты не дружишь с ровесниками? Интересно же!

– Тебе хорошо говорить, с твоими интересно. С моими – нет.

Мне повезло с дочерями маминых подруг: одна родила в семнадцать лет, другая осталась сиротой в шестнадцать, ещё одна болеет… В пример ставить некого. А, есть ещё Алиса. Правда, это не дочь маминой подруги, а то та подруга знатно бы Алисе мозги вправила. Но там мама была такая же. Хотели, чтобы я дружила с Алисой. А как же, обязательно дружить с ровесниками. Одногодка, желанный ребёнок, которому дали всё – идеальная подруга. Но у меня никак не получается. Дружба подразумевает согласие хоть в чём-нибудь. С Алисой никаких общих точек не находилось. Я честно пыталась, но всё время терпела неудачу.

Мы жили в соседних квартирах, но словно на разных планетах. Они ходила в другую школу, городскую. Там в первом классе по математике вместо счёта развивали логику задачками с фигурами. Проекты, сложные, бесконечные мероприятия в школе (это я из разговоров слышала). В первом классе исследование с цветными фото, в ателье распечатывали. Учебник по английскому покупали, чтобы в нём писать можно было, со второго класса, большой и ужасно пёстрый. Это у меня был обычный библиотечный, стандартная книга, с пятого. Домой приходила гораздо позже, в половине восьмого, ведь ей надо было посетить всё её развивающие занятия. Уроки, бывало, делались до ночи, а иногда и ночью, мамой.

После школы по западной моде не стала поступать, искала себя год. После вуза она пошла в магистратуру, а я устроилась на работу. Алиса ещё подкалывала меня на эту тему: «Ты чего? Ещё два года студенческой жизни! Тусовки, стипендия, молодёжь вокруг. Ах, да, я забыла, с кем разговариваю». Её дома и на улице не видно, то учёба, то развлечения. Дипломный год начался, надо написать диссертацию на восемьдесят листов. А у меня на работе после рабочего времени никакого домашнего задания. Выходные настоящие, я первое время привыкнуть не могла, что с собой надо нести только пропуск. Хотела ли я в магистратуру? Раньше, в школе и на первом курсе – да. Но разобралась, что это лишь желание коллекционировать красивые корочки, чтобы хвалили. Такие достижения как наркотики: не чтобы было хорошо, а чтобы не было плохо. Из внутреннего беспокойства. Поэтому надо гасить беспокойство и уже потом решать. Я не захотеть сидеть за партой в двадцать с лишним лет, поэтому не стала занимать чужое место, да и второй стресс на дипломе мне ни к чему. Тем более что коллега сказал, что в магистратуре не дают принципиально новые рабочие знания.

Но дело было не в разности образования. Мне близки и еле окончившие школу, и кандидаты наук, находим общие темы, и вместе хорошо. Не образование разделяет. И не разница в возрасте. Другое делает вроде бы схожих людей максимально чужими. Алису не было видно на улице, она почти не была знакома с местными. Не только из-за множества занятий: сама не интересовалась. На собрании жильцов я точно не могла её встретить. Все разговоры о происходящем вокруг нас она завершала единственной фразой: «Меня не касается». Когда мы были в первом классе, я так удивилась, что даже уснуть потом не могла. Узнала, что у Алисы приехали тётя и двоюродная сестра в наш регион на праздники, и хотела познакомиться, а Алиса говорит:

– Они в гостинице.

– А почему не вместе? Вы же одна семья, – искренне не поняла я.

– Это не семья. Генетическое сходство ничего не значит. Семья – это родители и их двое несовершеннолетних детей.

– А если детей трое, старшего исключают? – я думала, что она шутит.

– Больше двух детей в семье не должно быть! – отрезала она.

Тогда я списала это на детский возраст. Один приезжий мальчик на улице, с которым я играла, не верил, когда я сказала, что за мной приехала мама, ведь был уверен, что женщины на машине не ездят.

Вместе делать уроки? Алиса говорила, что книги по школьной программе не читает, времени нет от дополнительных занятий, только краткие содержания. Вне школьной программы тем более не читает. Мою обычную школу считала «для отбросов», над программой смеялась, говорила, что для неё всё давно пройденная легкотня. Особенно в начальной школе сыпала терминами петерсоновской математики. Учебник там и правда был заумный, но с детскими картинками. И так это нелепо смотрелось, что-то не то, не так. Алиса хитро загадала мне логическую задачку, я решила по-своему, но ответ был другой, поэтому стала надо мной смеяться. А я ничего не поняла. Сама же сказала про нестандартное мышление. На районных олимпиадах в таких случаях допускались разные ответы, главное – обосновать.

Дома у Алисы были игрушки. И в пять лет, и в десять, и в пятнадцать, и в двадцать. Коллекции были полностью, покупали сразу, чтобы ни с кем не меняться и ни у кого не просить. Я читала, сейчас выросшие дети не хотят передавать кому-либо свои игрушки, и ладно бы для своих будущих детей, но ведь детей не хотят, просто для себя. И в одежде – строгий индивидуализм. Чтобы быть не первой хозяйкой или передать другому – никогда. Это я не знаю, какая я по счёту хозяйка у одежды из секонд-хенда. А уж переданное от родственников или знакомых – вообще память о них. Даже интереснее, чем поход по магазинам, который не доставляет ну никакого удовольствия, его можно только терпеть. Ну что за радость в замкнутом пространстве, в пестроте рекламы? Я в детстве не выпрашивала ничего в магазине, лишь иногда мягко предлагала. Да и сейчас часто не понимаю: зачем людям то, это и вот это?

Что нам делать вместе? Прогулки для неё – по торговым центрам, для меня – на природе. Ей в нашем посёлке некуда пойти, мне – очень много куда, за одну прогулку не получается всё обойти. Закат, зимний восход, жёлтые листья – ни посмотреть вместе, ни обсудить. Мою музыку она называет унылым совком, а её любимое слушать невозможно: набор звуков, подростковый голос. Бессмысленность текста – это ещё ладно, если мелодия хорошая, смыслом песни становится то, о чём думаешь, когда слушаешь. Но ведь там не мелодия, а шум, отвлекающий от мыслей и дел. Именно тот шум, от которого я закрываюсь наушниками. Хорошая песня помогает труду, а шум мешает. И голоса исполнителей.… Спрашиваю Алису:

– Школьник поёт, лет четырнадцать?

– Не, двадцать.

Двадцать! И бесцветно-подростковый голос, песня ну ни о чём! На уме одни развлечения. Да и женское исполнение – вечные девчонки. Конечно, не в браке, конечно, без детей. Словно будущего нет.

По поводу трудных жизненных ситуаций у Алисы один вердикт: этот человек не должен был родиться. Я стараюсь такие разговоры сразу сворачивать. Нет, и всё. Никому, хоть школьнице-студентке, хоть президенту, нельзя считать кого-то лишним. Ах да, новая этика… Новая этика – этика наоборот. Как современное искусство – это антиискусство, молодёжная музыка – антимузыка, нынешняя красота – уродство. В разговоре с Алисой привожу какую-нибудь ситуацию, а она высказывает что-то странное, перевёрнутое, выведенное непонятным путём, через задние дворы в тупик. Помогать никому не надо, страну защищать – тоже, наркотики разрешить, падающего толкнуть. Художественные произведения по новой этике – это логика вышла из чата. Принцесса влюбилась в дракона, принц женился на принце, благополучный молодой человек ни с того ни с сего покончил с собой и стал счастливым… Дальше можно не продолжать. Хочется тряхнуть головой и забыть, но не получается, да и надо всё-таки быть в курсе, чем живут потребители этого.