Доброе утро, мой друг! Надеюсь, сон восстановил твои силы, потраченные вчера вечером. Как хорошо, что, наконец, мы вышли из этого душного города с его суетой и автомобилями! Я разделил твои радость и удивление, когда увидел множество красивых деревьев, расцветающих у небольшой речки. Чистый воздух, аромат белоснежных и снежно-розовых лепестков на какое-то время даже отвлек меня от наполнявшего счастья быть с тобой вместе. Мы задумались: в какую сторону нам идти? Ведь это первое наше путешествие и без карт и ориентиров можно было бы легко заблудиться. Но река и цветущие яблони и вишни оставили сомнения позади – конечно, вдоль нее. Признаюсь, встретившаяся на пути хижина и дымящийся костер чуть было не заставили меня свернуть с дороги. Благодарю тебя за твое природное любопытство – выползший изнутри старик изрядно нас позабавил. Помятый темно-красный халат, растрепанная бороденка, всклокоченные волосы…
Честно скажу, он мне не понравился – уставился сразу на тебя, заблестел глазками… Сбрендивший пьяница-рыбак, – подумал я. Но этот “рыбак” оказался не таким уж простаком – я почувствовал твое изумление, когда, выхватив засаленную книжонку из бокового кармана, он звонким голоском пропел:
И лица и волосы ваши красивы,
Вы, как кипарисы, стройны, горделивы.
И все же никак не могу я понять,
Зачем в цветнике у творца возросли вы?
Видя твое недоумение, я попытался его отвлечь от этого странного занятия – он даже бровью не повел, уткнулся носом в книжонку и, найдя новый стишок и явно обрадовавшись, вновь пропел:
Я красоты приемлю самовластье.
К ее порогу сам готов припасть я.
Не обижайся на ее причуды.
Ведь все, что от нее исходит, – счастье.
Приговаривая “не обижайся на ее причуды”, как-то по-особенному посмотрел на меня, и мне стало немного не по себе… Ты, конечно, умеешь смеяться – куда делась его храбрость! И книжонка исчезла, и приглаживаться стал донжуан-старикашка. Имя какое-то пробормотал, не помнишь? то ли «Пал Ваныч», то ли еще как-то. Заулыбался, засуетился, хитрец. Я даже начал сомневаться – а каких рыб от тут ловит – ни удочек, ни снастей. Потом понял – винцо тут попивает, да стишонки эти декламирует, на старости лет. Оригинал! Ты, конечно, можешь к себе расположить кого угодно – мы-то знаем!– и рыба у него нашлась, и сладостей натаскал откуда-то. А с виду – не скажешь, чтобы такое могло водиться. Надеюсь, что тебе легче, чем мне сегодня – я даже не сообразил, как он так смог напоить-то: а все эти сладости, да стихи его под вино…
… Здравствуй, мой любезный друг! Мое пробуждение подобно появлению в раю. Открываю глаза и вижу твое лицо, склоненное надо мной – в лучах утреннего солнца и лепестках цветущих яблонь. Два дня – когда тебя не было – провел я в душевном смятении и сомнениях. Порой даже возникала мысль вернуться обратно. Все смотрел и смотрел на твою фотографию у моря. Внутри звучала мелодия, напоминающая о тебе…
Если бы не наш “рыбак” – может, и вернулся бы назад. Он обладает непостижимым умением своими стихами задевать во мне какие-то струны. С самого утра – когда ты пропала, он объявился с кувшином холодного вина, гроздью крупного бордового винограда и, разрушая мой сон, запел:
Во сне сказал мне пир: "Покинь свою кровать,
Ведь розу радости нельзя во сне сорвать.
Ты, лежебок, все спишь, а сон подобен смерти.
Встань! Ведь потом века тебе придется спать!
Просыпаюсь – боже, тебя нет! А он сидит рядом и улыбается:
Чуть утром голубым блеснет просвет окна,
Кристальный мой фиал налейте дополна.
Ведь люди говорят, что истина горька,
– и смотрит так многозначительно на то место, где я должен был увидеть тебя:
Не скрыта ль истина и в горечи вина?
Протягивает мне кувшин. Я прямо из него залпом пью холодный ароматный напиток – действует, крепкое. Очертания плывут…
Хотел встать и пойти на поиски тебя – старик замахал руками, запричитал:
То, что судьба тебе решила дать,
Нельзя ни увеличить, ни отнять.
Заботься не о том, чем не владеешь,
А от того, что есть, свободным стать.
Больно укололо где-то в сердце.
– Это вы к чему? – спрашиваю.
– А вот к чему, – роется в книжонке, находит, читает:
Если истина в мире условна, что ж, сердце губя,
Предаешься ты скорби, страданья свои возлюбя?
С тем, что есть, примирись, о мудрец. То, что вечным каламом.
Предначертано всем, не изменится ради тебя.
Я так и сел. Примириться что тебя не будет рядом со мною? Ну уж – нет! А ты, въедливый старикашка, сейчас получишь!
– Значит вы, почтенный, знаете что такое истина? – Он еще больше оживился:
О, друг, нам время не подчинено,
Нам не навечно бытие дано,
Пока в руках мы держим наши чаши,
В руках мы держим истины зерно.
– А это, случайно, не пьянством называется? – говорю ему не очень дружелюбно, – и что это вы все время свою книжечку читаете, без нее – никак?
Он усмехнулся, спрятал ее в карман, посмотрел прямо мне в глаза и говорит строгим голосом:
Лучше в жизни всего избежать, кроме чаши вина,
Если пери, что чашу дала, весела и хмельна.
Опьяненье, беспутство, поверь, от Луны и до Рыбы,
Это – лучшее здесь, если винная чаша полна.
Смотри-ка, может – без шпаргалки! “Пери – весела и хмельна…” Я представил кое-кого на месте этой “пери” и меня разобрал смех… Ладно уж, пускай говорит стихами, все же какое-то развлечение.
– Хорошо – улыбаюсь ему, – но насчет истины – это вы зря; философии, дедушка, не знаете. Хотел было, ему кое-что объяснить, но не успел – лицо его стало вдруг суровым, глаза гневно заблестели, и говорит так медленно и отчетливо:
Все, что ты в мире изучил, – ничто,
Все, что слыхал и говорил, – ничто,
И все, чему свидетель был, – ничто,
Все, что так дорого купил, – ничто.
И дальше без остановки:
Кто ты, незнающий мира? Сам посмотри: ты – ничто.
Ветер – основа твоя, – ты, богом забытый, – ничто.
Грань твоего бытия – две бездны небытия,
Тебя окружает ничто, и сам внутри ты – ничто.
Душа моя! Признаюсь, мне стало не по себе. В его стихах ощущалась зловещая правда. Был у меня такой период… Я именно так о себе и думал.
– А вы-то кто, что так мне говорите? – выдавил я. Он подвинул мне кувшин, и пока я делал судорожные глотки, прошептал мне в ухо:
Говорят, что я пьянствовать вечно готов, – я таков!
Что я ринд и что идолов чту, как богов, – я таков!
Каждый пусть полагает по-своему, спорить не буду.
Знаю лучше их сам про себя, я каков, – я таков!
– Пожалуйста, говорите серьезно, – мне уже было не до шуток: твое необъяснимое исчезновение и его зловещие поэтические откровения начинали пугать.
Можно ль первому встречному тайну открыть?
С кем о том, что я знаю, мне здесь говорить?
Я в таком состоянии, что суть моей тайны.
Никогда, никому не могу объяснить,
– был его ответ. После чего он поднялся, забрал кувшин и удалился в свою палатку. Я остался сидеть, прислонившись к дереву. Голова кружилась от выпитого вина, мысли путались, на душе было неспокойно. Откинувшись на мягкую траву, я закрыл глаза и постепенно стал засыпать…
Проснулся от яркого света солнца – был уже полдень. Тебя по-прежнему не было. Рядом стоял кувшин вина и плетенка с яблоками. Наверное, обед. Напившись и наевшись, пошел к хижине – пусто, старик был у речки. Сидел, ноги в воде, и наслаждался зеркальной водной гладью и солнышком. Я молча сел рядом.
– Да не волнуйся ты понапрасну, – вдруг впервые он заговорил нормальным языком, – все будет хорошо, придет твоя радость… или не придет.
Мне не хотелось говорить о тебе с посторонним, но не удержался:
– Что же тут хорошего, если не вернется?
Он захохотал:
– У нас в колхозе слесарь Вовка на эту тему поет – "баба как баба и что ее ради радеть?”. Я ему говорю: дурак ты, надо петь по-другому:
Будь весел в эти мгновенья, в которые ты живешь,
Люби луноликих красавиц, чей стан с кипарисом схож.
Поскольку ты здесь не вечен, старайся стать совершенным
И радуйся, если в мире друзей совершенных найдешь.
– А мне-то чего веселиться, где моя “луноликая красавица”?
– Я не о красавице, понимать надо стихи, я о совершенстве, – он посмотрел на меня в упор, – ты же хочешь стать совершенным?
Я смутился:
– Неплохо было бы…
– Ага, значит, я прав оказался! – закричал он, – так слушай:
Для назначенья высшего ты годен,
От рабской ноши жизни стань свободен!
На пире каландаров пей вино,
Будь светел духом, сердцем благороден.
Я грустно возразил:
– Не вы ли утром называли меня “ничто”?
Он еще сильнее стал хохотать:
– Что – задело?! Да – шутки это все мои! Ты – парень что надо, слушаешь мои стишки, не то что остальные, все норовят или послать куда подальше или подраться. А ты – сносишь, думаешь о чем-то. Значит, не все еще потеряно, мой друг. Думай, думай – может, что и надумаешь,– И торжественным голосом провозгласил:
Для тех, кому познанье тайн дано,
И радость, и печаль – не все ль равно?
Но коль добро и зло пройдут бесследно,
Плачь, если хочешь, – или пей вино.
Мысли мои опять стали путаться. Да, забыл сказать, – вино, его чудесное вино, было рядом, и мы, конечно же, отдали ему должное. Его слова про совершенство, познанье тайн звучали сладко. Познать хотя бы одну тайну – твоей пропажи…Но вот – насчет радости и печали было неясно – что он имел в виду. Старик, будто угадав мои мысли, спросил:
– Тебе разве не понятно, что радость и печаль – для мудреца (он нежно погладил свою белую бороду – и впрямь, в этот момент он был похож на какого-то древнего мудреца) – это одно и то же?
Мне стало неловко, но все же я смог выдавить свое “нет”.
– Первый и последний раз объясняю стих, – взгляд его стал колючим, – в виде исключения. Стихи не для того пишутся и (улыбнувшись каким-то своим мыслям) читаются, чтобы их потом прозой разбавлять: вы двое ко мне заявились, ты был радостен с ней. Затем ты стал слушать мои стихи, напился вина, – и стал радостен со мной, принеся ей печаль, а теперь – когда ее не стало, – в сердце у тебя появилась печаль, но ты станешь радостным, когда она вернется. Вот видишь – одно и то же становится то радостью то печалью, или, если тебе так больше нравится – приносит то радость, то печаль. И ты – то радуешься, то переживаешь, а мудрец знает, что это такое – ОДНО – и спокоен. Ясно теперь?
Я кивнул, хотя, честно говоря, было как раз напротив.
– А раз так, то успокойся, – старик воодушевился, – и займись делом. – И, поднося мне очередной раз кувшин, провозгласил:
Кто слово разума на сердце начертал,
Тот ни мгновения напрасно не терял.
Он милость Вечного снискать трудом старался.
Или покой души за чашей обретал.
Я подумал про себя: да уж, я, конечно, старался “снискать милость”, но – не “Вечного” и не трудом. Как я это делал – поскорее бы забыть… Опять жутко кольнуло, и, чтобы отвлечься от печальных воспоминаний, на всякий случай я спросил, кто такой Вечный, и как можно снискать его милость (вино, принятое еще раз, было отменно). Он, наверно, ждал этого вопроса и был во всеоружии.
–Ты работаешь?
– Да.
–Кем же?
Я назвал свою профессию, рассчитывая на похвалу. Старик думал иначе:
Ты ради благ мирских сгубил земные дни!
– гневно воскликнул он, -
Но вспомни день Суда, на жизнь свою взгляни.
Ведь многих до тебя стяжание сгубило.
И что постигло их? Где все теперь они?
Тут уж я был категорически не согласен:
– Я работаю, получаю зарплату, почему это я сгубил земные дни? Все нормальные люди так живут!
Это его распалило еще больше:
На людей этих – жалких ослов – ты с презреньем взгляни.
Пусты, как барабаны, но заняты делом они.
Если хочешь, чтоб все они пятки твои целовали,
Наживи себе славу! Невольники славы они.
Я молча смотрел на него, недоумевая, – откуда такое странное отношение к людям? Тем временем мой оракул (как я уже его прозвал про себя) без устали, войдя в неведомую мне роль, увещевал:
О избранный, к словам моим склонись,
Непостоянства неба не страшись!
Смиренно сядь в углу довольства малым,
В игру судьбы вниманьем углубись!…
Видимо, он еще мог бы долго так выступать, но внезапно подошедший человек хриплым голосом оборвал его:
– Уймись, Петрович! – гаркнул он сзади. – Не хрен парню мозги компостировать!
Петрович – так, оказывается, звали старика – дернулся, как будто бы его ударило током, замолчал и поник.
– Не обижайся, мудрец ты наш, – подошедший ласково похлопал его по плечу, старик не повернулся к нему – только засопел, – лучше бы познакомил нас с человеком, – и, не дожидаясь Петровича, подошел и протянул мне крепкую ладонь, – Володя, а это – моя подружка – Маришка.
Я повернулся и – о боже! – увидел прекрасное создание – почти как ты, мой друг. Оно одарило меня внимательным взглядом больших лучистых глаз.
– Проезжал мимо, дай думаю, заеду к старцу – один он ведь у нас колхозный сторож – яблони да вишни стережет. А он – вот чем, оказывается, занимается! Мозги товарищу засоряет. Вот скажу нашему библиотекарю, Владимиру Васильевичу, чтобы он тебе эти стихи более не давал, будешь работать, а то гляди – пацаны полсада разворовали.
Старик вскинул на него тревожный взгляд.
– Шучу, шучу, – поспешил успокоить его Володя, – давай своего вина и мы поедем. Петрович тяжело поднялся, поковылял в хижину, вынес бутылку вина и отдал гостю. Тот еще раз дружески хлопнул его по плечу, пожал мне руку и скрылся с Маришкой в гуще деревьев.
Мы стояли, молчали. Старик закурил. Видимо, он не знал, как теперь ему быть. Мне неловко было смотреть на него: после всего, что и как он мне наговорил, и как это я воспринял, – стало его немного жаль. Наконец, он прервал молчание:
– Дурень! – с горечью произнес он. – Сочиняет черт-те что и поет под гитару хриплым голосом, – он состроил какую-то дикую физиономию и, кривляясь, прохрипел: – “Баба как баба и что ее ради радеть. Разницы нет никакой между правдой и ложью – если, конечно, и ту и другую раздеть.” Ну что за чепуха! Вино дует как черт, и что Маринка в нем нашла такого? Всю измучил. Ладно, пойдемте ужинать, – он вдруг перешел на вы. Чтобы как-то его успокоить, я похвалил его стихи, попросив не обращать особого внимания на бесцеремонного слесаря (это о нем раньше упоминал старик) и написать мне то, что он за этот день прочитал, “чтобы серьезно подумать над всеми вашими изречениями”. Он заметно оживился, и через некоторое время я уже держал перед собой листки бумаги со всеми прочитанными мне стихами, написанными, надо сказать, каллиграфическим почерком. Тебя, моя мечта, до сих пор не было, и я устроился возле реки, под деревом, читая его (или этого библиотекаря – как его?) удивительные и странные мысли.
Начал вспоминать – чем же зацепил меня он этим утром? Ага – вот оно – “истина горька” – и взгляд на то место, где еще вчера теплый майский ветер колыхал твои волосы, меняя всякий раз овал лица и выражение чудесных глаз. А дальше пошли “советы” – заботиться не о том, чем не владею, стать свободным – от чего и от кого? – от тебя? Истина – условна, не надо любить свои страдания, нужно примириться “с тем, что есть”, ничего “ради меня” не изменится. Уфф! Ну, хорошо, то что истина – горька, и без него знаю, но что она еще и условна… Не могу понять. Даже представить себе не могу – кто здесь и с кем “условливается”. Идем дальше – страдания имеем, еще какие! – но чтобы их любить? – совсем наоборот. А если “ради меня” ничего не изменится – зачем вообще что-то делать в жизни? Бред какой-то, и кто это все придумал? Но, признаюсь – задевает меня, еще как. Безысходность – вот, наверное, что. Идем дальше – все у него вино с истиной сочетаются, она в чаше вина, дескать. Вот уж чего тяжко и больно вспоминать – так это то, какие “истины” я когда-то выдавал после этой самой “чаши вина”… По его словам, получается, я был рупором истины, когда был “под градусом”. Ха-ха-ха!!! И доставалось же мне за эти “истины”… Тьфу на эти стишки. Лучше вообще не думать, чем думать об этом. Но, увы, в жизни мое главное достоинство – или недостаток – думать, мало того – думать, когда этого совсем не следует делать. Ладно, давай про вино, теперь уже с “пери”. В эротику ударился, нет у меня никакой “пери”, представить, конечно, могу рядом собой “веселую и хмельную”, но… Опять – не для меня. Хотя – тоже задевает.
Дальше – полнейший бред. Вино и истину оставил в покое, прицепился к слову – “ничто”. Дескать, я полный ноль, тупица. А другие что – лучше, что ли? Посмотришь по сторонам, точно: идиотов вокруг полным-полно. Но – не я… Опять боль пронзает, вспомнил кое-что про себя. Один раз даже в стихе написал. Но думать об этом – ни в коем случае нельзя. Это – погибель. Вот где достал меня паршивый старик. “Сам внутри ты – ничто” – сказал, как из пистолета выстрелил. Дальше начал фиглярничать, дескать, он пьяница и ему на всех наплевать, есть какая-то тайна, которую никому не откроет, видите ли.
У речки, наоборот, стал меня хвалить, шуточки, до этого вроде были про “ничто”. Завел про “совершенство”, про “познанье тайн”, вывел, что если ты ушла – то будто бы мне все равно должно быть. Какое совершенство, и какие тайны? Все и так ясно. Не понравилось тебе со мной – и ты ушла. Я печален, не то слово! А радость-то здесь в чем? А-а понял, сыграл он на моем самолюбии – “Для назначенья высшего ты годен, От рабской ноши жизни стань свободен.” Вот, сволочь-то – как подъезжает! Жизнь у меня, видишь ли, – рабская… А “назначенье” – высшее… Провокатор, нет слов.
Дальше читать его стихи я был не в силах. Откинувшись на траву, я сразу же уснул. Снилось мне: ты – вся в белом-белом одеянии и мы идем, соприкоснувшись ладонями, по саду, который охраняет этот старик, а он сияет от радости и читает нам хорошие стихи. Ты молчишь, но – улыбаешься, берешь маленький лепесток яблони, дуешь на него, и он медленно-медленно летит ко мне. Я открываю ему навстречу ладони, но вдруг поднимается ветер, все сильнее и сильнее, лепесток летит в сторону, я бросаюсь за ним и вдруг с ужасом понимаю, что тебя рядом уже нет… А ветер еще сильнее, и вот грянула буря – я еле стою на ногах, порывы рвут на мне рубаху, откуда вылетает твоя единственная фотка, я хватаю ее и падая на землю, рыдая, прижимаю ее к губам. Просыпаюсь, действительно сильный ветер, на моих глазах слезы, я хватаюсь за нагрудный карман – твоя фотка на месте, долго-долго смотрю на нее, а потом прижимаю к губам. Вот так. Проклятый старикан, взбаламутил все внутри своими стихами и вином. Назло ему завтра буду критиковать все его выступления, даже если будет прав.
На этой странице вы можете прочитать онлайн книгу «Путешествие в страну И…», автора Александра Жалнина. Данная книга имеет возрастное ограничение 18+, относится к жанру «Современная русская литература». Произведение затрагивает такие темы, как «философия жизни», «философские романы». Книга «Путешествие в страну И…» была написана в 2014 и издана в 2023 году. Приятного чтения!
О проекте
О подписке