«Новым идеям приходится преодолевать не только

упорное сопротивление традиционных взглядов,

но и почти не поддающееся разъяснению

неправильное понимание самих идей».

Ганс Дельбрюк

ПРЕДИСЛОВИЕ АВТОРА

Я глубоко благодарен судьбе за то, что она не сделала из меня банкира, чиновника или бизнесмена. Если бы такое случилось, то этой книги наверняка бы не было.

И еще более благодарен судьбе за ее чуткое руководство в смене профессий. Ведь кроме приличного экономического образования в жизни пришлось осваивать военно-стратегические вопросы, экономику оборонной промышленности, общую теорию систем, журналистику и PR. А с возрастом и жизненным опытом пришло еще и некое системное понимание всех этих вроде бы изолированных друг от друга проблем.

Во второй половине 1990-х годов в сознании выкристаллизовался очевидный вопрос, почему в стране с 10-процентной монетизацией ВВП инфляция составляет сотни процентов, а в странах, где монетизация 100 и даже 200 процентов, инфляции нет. С поисков ответа на этот вопрос и началась данная книга.

Сторонники различных экономических теорий, а их в одной науке умещается сразу три, могут не соглашаться со мной, оставаясь в своем замкнутом пространстве, это их право. Но я сделал все, что мог, чтобы расширить их кругозор.

Не берусь судить, будут ли реализованы на практике изложенные в книге предложения. В чем-то они слишком радикальны и даже революционны. Но мысль, высказанная вслух, – это уже стимул к действию.

Хочу выразить особую благодарность Александру Александровичу Воловику за его помощь в написании книги и подготовке ее издания и моей любимой супруге Ольге Леоновой, без поддержки и долготерпения которой эта книга просто бы не состоялась.

ГЛАВА 0. УНИВЕРСАЛЬНАЯ ЭКОНОМИЧЕСКАЯ ТЕОРИЯ, ЕСТЬ ЛИ ОНА?

Любое научное исследование в любой отрасли знаний должно опираться на теоретические выводы, которые, безусловно, подтверждаются практикой. Но если результаты практики и теории расходятся, то чем это объяснить? Или же применение теории было некорректно?

Весьма наглядный пример такой ситуации представляла собой экономика России 1991-1999 годов. Монетарная теория предлагала единственный вариант борьбы с инфляцией – сокращение денежного предложения. Сокращение хоть до нуля. Тогда почему в России в 1992-1994 годах была инфляция свыше 300% годовых при уровне монетизации ВВП всего в 10%, а в США при уровне монетизации ВВП в 80%, инфляция была в пределах 3% годовых? Отговорка, что в США «мировые деньги», не принимается. За пределами США находится примерно 1/4 от М0. И даже остаток от М0, пересчитанный в денежную массу М2 для расчета монетизации в 6 раз превышает российский уровень. А ведь еще есть Гонконг с уровнем монетизации в 200% и тоже с очень низкой инфляцией.

Со всей очевидностью из этого примера следует, что уровень инфляции в России определялся вовсе не монетарными факторами, а чем-то иным. Чем на самом деле, рассмотрим чуть ниже.

В классической монетарной теории есть существенный пробел: она не рассматривает такую экономическую категорию, как «неплатежи». Эта теория имманентно предполагает, что если нет денег, то нет и транзакций. Вспомним, что монетаризм как научное направление родился во времена, когда не было электричества, железных дорог и заводов. Остановить подачу электроэнергии на завод или прекратить отправку его продукции по железной дороге, если завод не платит энергетикам и железнодорожникам, это крайне рискованный шаг, чреватый непредсказуемыми последствиями, вплоть до погромов и восстаний. В результате, категория «неплатежи» становится реальностью, экономической практикой. Отметим, что неплатежи не являются чисто российским изобретением. В начале 90-х годов они отчетливо проявились в Чехии, Венгрии и Польше. Причем в Чехии и Венгрии после старта реформ уровень монетизации ВВП не падал ниже 50-60 процентов. И неплатежи не стали экономическим феноменом. Скорее всего, их отдельные проявления были банальным мошенничеством или «кидаловом».

А вот в Польше, где уровень монетизации ВВП в 1990 году скатился к отметке в 35%, вопрос был предельно острым. И Лежек Бальцерович решил проблему неплатежей в Польше методами средневековой инквизиции, а именно каленым железом.

Понять, чем объясняется тот или иной неплатеж, чаще всего крайне сложно. Это может быть и излишняя жесткость монетарных властей, которые вовремя не подкредитовали вполне жизнеспособное предприятие-покупатель; и банальное жульничество покупателя, который делает вид, что денег у него нет, хотя их нет только на расчетном счете, а сбоку есть полная кубышка; и даже жульничество обеих сторон сделки, которые в резиденции показали фискальным властям дебиторскую и кредиторскую задолженность, а в действительности рассчитались по схеме «с оффшора покупателя на оффшор продавца».

Лежек Бальцерович предпринял несколько простых мер, и проблема неплатежей начала рассасываться сама собой. Для начала он ужесточил фискальную политику, перейдя только на метод начислений и полностью исключив кассовый метод. Также он обязал всех владельцев дебиторской задолженности оформлять ее безусловными векселями и выставлять эти векселя на торги. А налоговики получили право выставлять на торги налоговые неплатежи предприятий. Ну, и главное, в польский Гражданский кодекс была введена норма о том, что при наличии у двух сторон взаимных требований, по требованию любой из сторон производится безусловный зачет этих требований без каких-либо акцептов. Ну, и, конечно же, была смягчена монетарная политика. Как работали эти меры достаточно очевидно. Сразу же развалилась жульническая схема «с оффшора покупателя на оффшор продавца». Ведь продавец должен был выставить вексель дебитора на торги. А дебитор, т.е. покупатель, который уже заплатил за товар по оффшорной схеме, сильно рисковал получить этот вексель при любой сделке, в которой он выступал продавцом. Также стала разваливаться «кидальная схема». Ведь реальный неплатеж все равно поступал покупателю-кидале в виде его векселя по правилу одностороннего зачета требований. В Польше даже появилась присказка: «Лучший способ взыскать долги – стать должником дебитора».

Необходимо признать, что Л.Бальцеровичу было работать намного легче, чем российским монетарным властям. Гораздо более высокий уровень монетизации ВВП и кредит доверия населения, который сокращал бегство от златого, а также иные масштабы экономики, когда налоговикам было гораздо проще «дойти до каждого», понимание реальных процессов в Банке Польши быстро привели к тому, что монетизация ВВП в Польше к концу 1992 года вышла на уровень 45 %, а неплатежи существенно сократились.

В России никто с неплатежами не боролся. А в основном боролись с фискальным кризисом, на чем очень активно настаивали МВФ, ВБ и западные консультанты. Назвать их позицию ответственной крайне трудно. Ведь с одной стороны есть требование о жесткости монетарной политики, а с другой – о необходимости полностью собирать налоги. Противоречивость этих требований очевидна. Ведь при консолидированном бюджете в 40% ВВП и монетизации в 10% ВВП государство должно сгребать всю, подчеркнем, ВСЮ денежную массу М2, четыре раза в год. А если учесть, что налоги депозитами не взимаются, то М0 нужно было выгребать 6-7 раз в год. А при монетизации в 45% ВВП и выше и том же уровне консолидированного бюджета фискальный кризис становится гораздо мягче и при уровне в 60% практически рассасывается.

Фактически сейчас в экономическую теорию было введено две парадигмы:

–уровень монетизации ВВП и неплатежи;

–уровень монетизации ВВП и фискальный кризис.

Исследование этих проблем хотя бы методами клиометрии могло бы дать весьма содержательные научные результаты. Хотя есть подозрение, что эти исследования никогда не будут сделаны. Ведь у каждого предприятия и его руководства как минимум «рыльце в пушку», а то и свой скелет в шкафу наличествует. Так что собрать фактологическую базу исследователям будет практически невозможно.

Надо признать, что руководитель ЦБР того периода Сергей Дубинин интуитивно понимал, что в финансовой сфере что-то не ладно. Денег нет, а инфляция есть. И ЦБР делает уникальный экономический ход. В М2 включаются валютные депозиты граждан и юрлиц, которые ЦБР видит в отчетах российских банков. Летом 1996 года ЦБР громко заявляет о том, что новый показатель, М2* – именно так его назвали, составляет 22 % ВВП. Нижняя грань уровня монетизации – около 35 %, если ниже, то реальные неплатежи гарантированы. Но М2* интересен для нас тем, что в нем рублей и валюты примерно поровну. Но если рубли посчитаны все, то с валютой все иначе. ЦБР видит лишь верхушку айсберга, которая легально заработана и которую не страшно показать фискальным органам. Отсюда можно сделать не очень точный вывод о том, что долларовая масса, которая в этот период находилась во внутрироссийском обороте, превышала рублевую примерно в 5-10 раз.

Российский Центробанк был бы прав, вводя показатель М2*, если бы с оборота валюты внутри страны фискальные органы умели бы собрать налоги. Но этого не было. Схемы неплатежей «с оффшора на оффшор» внутри России превратилась в серые схемы по расчету за неучтенный товар (или учтенный, но объявленный неплатежами) мешками наличной валюты. И хотя пример Лежека Бальцеровича был, что называется, под носом, применять его рецепты в России никто не собирался. «Коридорный» курс рубля на фоне инфляции в десятки процентов годовых очень быстро, уже к лету 1997 года, загнал рубль в переоценку. Товары российского производства стали дороги, а импорт очень дешевым. В октябре 1997 прозвенел первый «margin call», торговый баланс России за III квартал того года стал отрицательным.

Пояснять очевидный факт, что фискальный кризис приводит к дефициту госбюджета, нет необходимости. И покрывать дефицит было решено в основном за счет эмиссии краткосрочных бумаг ГКО-ОФЗ. Скромненько начавшись в мае 1993 года, эта пирамида к концу 1994 года перевалила за 10 трлн. рублей, а за 1995 год просто удесятерилась. В конце 1997 года было абсолютно очевидно, что финансовый кризис неизбежен. ЦБР не мог без валютной подпитки поддерживать «коридорный рубль», а выведенные из ГКО-ОФЗ рубли тут же оказывались на валютном рынке, так как доллар был очень дешев. К весне 1998 года ЦБР владел примерно 45% общего рынка ГКО-ОФЗ. Но дальше идти не мог. Субъекты рынка и западные инвесторы уходили от госбумаг, и если бы ЦБР и дальше увеличивал свою долю, он бы просто впустую растрачивал свои валютные резервы.

Ситуация была вполне управляема примерно до мая 1998 года. Девальвация рубля примерно на 50-70% без объявления дефолта по ГКО-ОФЗ вполне могла бы спасти ситуацию. Но долги висят за правительством, а курс рубля определяет ЦБР. Когда в июне-июле 1998 года почти половина доходов бюджета стала расходоваться на погашение текущих обязательств по ГКО-ОФЗ, процесс стал необратимым. Временного зазора хотя бы в три-четыре месяца, чтобы успели сказаться результаты девальвации, у правительства уже не было.

Убежденные монетаристы вполне могут здесь возразить, что реальная жесткость монетарной политики все же принесла свои плоды. Летом 1997 года ЦБР снизил ставку рефинансирования до 18% годовых при примерно такой же инфляции. Ответ на это утверждение предельно прост. Текущая монетарная политика к снижению инфляции не имела никакого отношения. Инфляция устойчиво снижалась из-за сокращения притока валюты в серые схемы оборота, а затем, в 1997-1998 годах, из-за бегства капиталов. Наведением финансового порядка в стране не занимался никто.

Были ли у России иные варианты экономической политики? Несомненно. Достаточно посмотреть на пример Китая, который уже почти 40 лет не вылезает из кейнсианской колеи и прекрасно себя чувствует. Но это в теории, а на практике, в период 1992-1998 годов, любое ослабление монетарной политики ни к чему хорошему не привело бы с гарантией. При полном отсутствии финансовой дисциплины новая эмиссия тут же превращалась бы в спрос на доллары на валютном рынке. Причем здесь абсолютно не важно, какой вид имеет эмиссия, кредитная или бюджетная. И коммерческие банки, и правительственные контрагенты вели себя одинаково.

Легко заметить, в этих рассуждениях есть порочный круг, монетаризм душит экономику, приводит к долларизации, создает в силу фискального кризиса бюджетный дефицит, но если ослабить вожжи, то будет еще хуже. Как говорится, куда ни кинь, всюду клин. В реальности это, конечно же, не так. Просто нужно было грамотно задействовать главный дефлятор – рост монетизации ВВП. Лежек Бальцерович прекрасно показал, как этого можно добиться.

Второй пример бессмысленности монетарных рекомендаций – аргентинский кризис декабря 2001 года.

В 1990 году монетизация ВВП Аргентины, после безвременья 1982-1991 годов и гиперинфляции в 3-5 тысяч процентов годовых, составляла всего 6,2%. Приход к власти в 1991 году Карлоса Менема сопровождался введением новой монетарной практики – currency board, т.е. валютного комитета, иными словами, внешнего финансового управления. ЦБ Аргентины привязал аустраль, валюту, которая, безусловно, ассоциировалась с гиперинфляцией, к доллару, провел очередную денежную реформу с переходом на песо, приравнял 1 песо к 1 доллару и прекратил любую эмиссию, за исключением выкупа притока валюты.

На фоне обесцененных инфляцией активов, приватизации, не очень дорогой рабочей силы, в реальности, по паритету покупательной способности, заниженному курсу песо, стал активно расти приток капитала в страну. В 1992-1995 годах приток капитала ежегодно рос на 18-20 процентов, к тому же Аргентина имела положительное сальдо торгового баланса. Инфляция задушена ростом предложения товаров и услуг, номинальная ставка рефинансирования аргентинского ЦБ ниже доходности UST, растет реальная заработная плата. Казалось бы, чего еще желать. Ну, просто идеальный образец эффективности реформ по рецептам «вашингтонского консенсуса». В мировой прессе, в т.ч. и в российской, появился слоган – «аргентинское экономическое чудо». Известен и автор этого чуда, министр экономики Аргентины (кстати, ему подчинялась и таможня) Доминго Ковалло.

В разгар российского дефолта, в сентябре 1998 года, когда Виктор Геращенко начинал свою трехпроходовую процедуру взаимозачетов (вспомним Лежека Бальцеровича, если рынок не делает зачеты сам, их приходится сделать государству), Доминго Ковалло посетил Москву. И весьма активно пропагандировал идею currency board. Кстати, на этом же настаивал, применительно к России, и Дж. Сорос в своей статье в «Файнэншл таймс» в самом конце августа 1998 года.

Здесь уместно напомнить, что механизм «валютного коридора» с жесткой привязкой рубля к доллару, во многом совпадал с механизмом currency board. Хотя именно «валютный коридор» в купе с пирамидой ГКО-ОФЗ и привел Россию к кризису 1998 года. Так что идея Доминго Ковалло поддержки в России не получила. Зато в декабре 2001 года очень похожий на российский кризис случился в Аргентине. А вот его Доминго Ковалло почему-то предупредить не смог.

Предупредить кризис 2001 года Доминго Ковалло должен был не позже 1999 года, а желательно в 1998 году. Просто надо было отцепиться от currency board и девальвировать песо. Но сделать это по понятным причинам Доминго Ковалло не мог.

На языке общей теории систем кризис в Аргентине объясняется следующим образом. Фиксинг внутренних параметров системы по отношению к внешней среде приводит к противоречию внутренних параметров между собой, если показатели внешней среды изменились. В переводе на экономический язык это означает следующее. Когда в 1991 году аустраль-песо привязывали к доллару мировая валютно-финансовая ситуация в мире была одной, а в 2000 году, когда аргентинский кризис был уже предсказуем, совершенно иной. И разница состояла вот в чем. В 1991 году доллар США был нормальной валютой, которая еще не до конца исчерпала позитив девальвации 1979-1982 годов. Об искусственном укреплении доллара тогда еще никто не думал. Первое изменение внешней среды – октябрь 1992 года, когда после атаки Дж. Сороса был девальвирован английский фунт.

Эту ситуацию в Европе подробно изучили и загодя стали готовиться к введению евро. Эта подготовка по всем признакам состояла в том, чтобы накануне введения евро с 1 января 1999 года не допустить ситуацию, когда одна из базовых валют (марка, франк и лира) вдруг оказалась бы под давлением так, что ее пришлось бы девальвировать. Ибо после девальвации нужен период стабилизации, нужно пересматривать согласованные параметры обмена национальной валюты на евро и т.д. В итоге, если бы атака, аналогичная атаке против фунта, успешно прошла, то введение евро пришлось бы отложить.

Уже в 1996 году наметилась тенденция постепенного снижения курсов марки, франка и лиры к доллару. Она отчетливо просматривалась в 1997-1998 годах. И можно с уверенностью предполагать, что это была согласованная политика нацбанков, хотя нигде об этом не сообщалось. Это было, применительно к Аргентине, изменение параметров внешней среды № 2. Европа загоняет доллар в переоценку, а значит и песо тоже.