«Иисус спросил его: как тебе имя? Он сказал: «легион», – потому что много бесов вошло в него».

Евангелие от Луки 8:30.

Глава 1. Мара

Ледяной ветер обжигал грубую мужицкую кожу. Бороду украсила снежная корка из замороженной воды. Глаза слезились, пытаясь разглядеть переметённую бурей дорогу. Мужик поднял руку, защищаясь от злобной вьюги и позвал верного пса, чтобы не потеряться в поле. Непогода бесчинствовала, намереваясь заморозить путников до смерти. Собака по кличке Умник проскулила в ответ, словно бы умоляя: «Остановись хозяин, мне страшно» …

Фёдор проснулся, чувствуя, как холод сковал тело, пробирая плоть до костей. Инстинктивно он стал искать рукой одеяло. Лёгкая летняя наволочка скомкалась у правого бока.

– Что за чертовщина, – полусонным голосом пробормотал он, спуская ноги с печи.

Изо рта шёл пар, словно бы за окном был не май месяц, а поздний октябрь с ночными заморозками и безжалостной стужей.

– Христина, – позвал он жену.

Женщина сопела под нос, видя десятый сон и поджав под брюшко коленочки. Фёдор поёжился и укрыл жену сбившейся в комок одеялкой.

Неуклюже шагая босыми ногами по ледяным доскам, он подошёл к сундуку в углу дома, на котором спала дочка. Девочка дрожала. Отец достал с полатей пуховое одеяло и заботливо накрыл хрупкое тельце девчушки.

За окном скулил Умник. Фёдор накинул тулуп, сунул ноги в тёплые калоши и выбежал, ёжась, на улицу. Навстречу хозяину к крыльцу кинулся, поджав от холода хвост, Умник. Пригибая морду к земле, он искал не любви, а защиты. Испуганный скулёж замёрзшего пса не на шутку взволновал Фёдора. Уж не серые ли волки вышли из леса поживиться деревенской утварью?

Умник был смышлёным охранником. Лишний раз не поднимал лая, чтобы не раздражать хозяев. Любил играть с Даринкой и добела обгладывал косточки с домашнего стола. Он бы не стал попусту боязливо прижимать уши, будучи храбрым защитником.

Рассвет только зачинался, и сквозь полумрак повсюду сверкал, переливаясь мертвецким кристальным отблеском, иней. Деревья, трава, завалинки, изгородь – всё было покрыто россыпью ледяных песчинок, казалось, сковавших в холодных объятиях пробуждающуюся с утра жизнь.

Заглянув в сарай, Фёдор увидел испуганные пуговицы глазёнок свиней и кроликов, забившихся по углам не столько от холода, сколько от предчувствия большой беды.

– Да что с вами такое! – в сердцах проговорил он, – как будто первый раз лютует мороз. А ну!

И он замахнулся прутом на остолбеневшую от страха скотину. Вернувшись домой, он закинул в печку несколько поленьев и разжёг огонь.

– Огород поляжет, – покачал он, наконец, косматой головой и забрался к жене на печку, принявшуюся вбирать тепло потрескивающих от огня дровишек.

***

Когда петухи объявили о наступлении нового дня, и солнце лучами майского света озарило деревенские окна, Фёдор, вспотевший от жара натопленной избы, смахнул мокрой рукой дремоту.

– Ошалел что ли, старый! – закряхтела под боком Христина, – ты зачем печь затопил?

– Мороз ночью ударил, – не веря самому себе, ответил Фёдор.

– Какой мороз! Май за окном. Что тебе там приснилось, хворына, ты моя беспокойная?

– Да ну тебя! – отмахнулся рукой Фёдор, спрыгнул с печи, и впрямь чувствуя тёплое майское утро, как будто и не бывало ледяной стужи пару часов назад.

Во дворе заскрипела калитка, и раздался предупреждающий о незваных гостях лай Умника. Тут же суетливо затопали по крыльцу сапоги, и кто-то быстро застучал кулаком по стеклу.

– Да что это такое сегодня твориться? Али бес всех попутал! – недовольно пробурчал Фёдор и пошёл открывать дверь.

На пороге стоял взволнованный сосед, теребя в руках нательный крестик.

– Ну чего ты с утра тарабанишь по окнам, Василь! И так спалось беспокойно.

– Мара ночью скончалась, – тихо ответил утренний вестник.

***

В низкой тёмной избе Мары сновали бабы в чёрных накидках с платками на голове, держа в руках свечки да кастрюльки. Люди при церкви с любопытством норовили пробраться в дом под предлогом что-то сказать батюшке. Сам протоирей Онисим читал отходную за упокой умершей.

В церковь Мару не повезли, боясь осквернить храм нечистью. Но и без отходной Онисима не решились закопать старуху. Протоирея привезли в дом ведьмы, когда бабки уже обмыли её костлявое тело в бане, выдрали ногти из пальцев, зашили рот и глаза капроновой нитью и бечёвкой перевязали ноги. Далее труп закутали в чёрную простыню, оттащили в избу и положили на стол.

Самые смелые пытались хоть одним глазком посмотреть на умершую, лезли в двери, но бабки, хмуря брови выталкивали любопытных из избы, браня и чертыхаясь богохульными ругательствами. Онисим не горел желанием провожать в последний путь отлучницу с дурной репутацией, но под влиянием народного требования, преступив через собственный страх, всё же перекрестил ведьму, положив мёртвой на грудь большой деревянный крест и прочтя молитву перед дорогой на кладбище.

– Упокой, Господи, душу рабы твоей, Мары, и прости их вся согрешения вольные и невольные, и даруй ей царствие небесное! – причитал он, крестясь и отбивая поклоны, а затем строго спрашивал у бабки, омывавшей труп: – а рот и очи зачем зашили, безбожники?

– Не должен мертвец, если проснётся, видеть и говорить, призывая нечистых на помощь.

– Упаси, Господи, твою душу, язычница, – боязливо ахал Онисим, и добавлял: – и меня, Господи, убереги от проклятой страхолюдины.

Совершив необходимые ритуалы, призванные уберечь деревенских от возвращения ведьмы, закутанный, зашитый и перевязанный труп Мары положили в гроб лицом вниз и вытащили из избы в телегу Пахома. Помимо гроба мужики поклали на днище огромные тяжеленые камни, под весом которых затрещали обода колёс. Всезнающие бабки напутствовали конюха:

– Смотри, Пахом, как выроешь яму и спустишь гроб, убедись, что ведьма не перевернулась. После заколоти крышку, да положи на гроб подушку из камней. Если старая карга очнется пусть роет вниз, а если перевернётся, то камушки тяжёлые не дадут ей из гроба выбраться.

Пахом молча кивнул, сел в телегу, поманил рукой сына Данилку и дёрнул поводья. Лошадь медленно тронулась по пыльной дороге, увозя телегу с гробом Мары в последний путь. Никто не хотел знать дороги к могиле ведьмы, опасаясь, что она вернётся ночью за их жизнью.

***

Миссию захоронить ведьму доверили Пахому, он один должен был знать, где упокоится прах несчастной. Решено было похоронить проклятую старуху за кладбищем на пустыре в поле возле реки, куда деревенский люд не заглядывал даже из любопытства. Только Пахом должен был быть в курсе, где закопана Мара. Считалось, что знающий дорогу к могиле ведьмы, может привести её дух в свой дом, вопреки желанию.

Даринка с любопытством, как и все деревенские детишки, наблюдала за тем, что происходит возле избы мёртвой бабки. Когда телега тронулась с места, она вместе с другими мальцами кинулась следом. Подбежав совсем близко, она столкнулась взглядом с Данилкой. Мальчик держал в руках вязанные узорчатые носочки и по-доброму так улыбался, словно бы не сидел в телеге с трупом старухи. Даринка остановилась и очарованная искренним любопытным взглядом мальчика, помахала ему рукой. Данилка покраснел, моментально влюбившись в незнакомую девочку.

Они с отцом жили в соседней деревне. В своё время старая Мара избавила конюха от пагубного пристрастия к выпивке, за что он и остался благодарен ей до конца жизни.

Случилось это год назад, когда несчастным образом оборвалась жизнь жены Пахома, благочестивой Клавдии. Родившись симпатичной девочкой, Бог поразил её страшным недугом – хромотой на правую ногу. Добрый Пахом полюбил калеку, взял в жёны и опекал любимую словно солдатик на боевом посту. Вскоре у них родился сынок Данилка, и семья зажила в любви и гармонии пуще прежнего. Соседи не могли налюбоваться на счастливую пару. Данилка озорной мальчуган бегал по дворам, дразня собак, а благочестивая Клавдия хромала за бестолковым, в сердцах ругая бойкого непослушника.

Ох, и задиристый ребёнок был громкий Данилка! Ни отцовские оплеухи, ни больные поджопники не могли успокоить задорный нрав мальчишки. Катался он с отцом по соседним деревням, громко кричал, был заметным не по возрасту, да видно кто-то его и сглазил.

Случилось однажды, что Клавдия, бегая за озорником по улице, оступилась о бугор дорожный нездоровой ногой, да и упала навзничь, расколов голову о пыльный острый камень. Свидетели поговаривали, будто бы ворон чёрный её отвлёк на секунду, опустившись рядом и жутко прокричав что-то на своём, на птичьем.

Как бы там не было, Клавдию схоронили. А Пахом с того дня запил, лишившись враз смысла жизни. Перестал к лошадям подходить, только и делал, что горе в хмеле топил беспробудно. Лишь Данилку увидит, обнимет крепким хватом, обдаст перегаром, да кручинится, вспоминая любимую хромоножку.

– Себя не жалеешь, хоть о сынишке подумай. Кем вырастит без матери, да с пьющим отцом? Образумься и отворотись от печали, мужичина ты бестолковый! – говорили ему деревенские, видя, как безысходно упивается не на шутку здоровый детина.

Водили его в церковь, отговаривали от пьянства, заставляли окаянного молится, но всё без толку. Ну и шепнул ему тогда кто-то на ушко, что к Маре, мол, нужно сходить в соседнюю деревню вместе с ребёнком. Показать малыша, упасть в ноги к старухе, попросить за Данилку, она и отговорит от горя утраты да пристрастия к пьянству. Кто уж был тем советчиком, никому не ведомо, словно бы в пьяном бреду нашептали неизвестные.

Ну и на следующий день вместе с Данилкой поехал Пахом в соседнюю деревню, нашёл дом, где жила Мара, да и зашёл в низкую избу. Старуха сидела в углу, обрамлённая живым огнём, играющим на пропитанных салом нитях свечей и пряла пряжу.

Упал на дырявые коленки Пахом, вперёд поставил сынишку:

– Помоги, бабушка, не могу без жены ни дня прожить в трезвом уме и памяти. Зовёт она меня к себе в мир нави и нежити. Чуть ещё миг пройдёт и решусь на непоправимое! Да ведь Данилку не хочу сироткой оставить. Страшные мысли иной раз голову пьяную посещают – с собой забрать его к Клавдии. Чтобы там на том свете, вместе были, радовались, как и здесь наяву прежде.

– Что же ты от меня хочешь, неприкаянный?

– Избавления, бабушка. Ослабь цепи любви прошлой, не позволь ошейнику горя затянуться на шее моей ради отрока.

– Ну ка, иди сюда, – поманила Данилку старуха. – Какой красивый мальчик, свежий на личико и чистый в помыслах. Простодушный как пёс на привязи. Так и быть. Ради него избавлю тебя от муки сердечной. Но взамен попрошу схоронить меня, старую бабку, после того, как всевышний остановит ходики моего времени. Договорились, конюх?

– Как повелишь, бабушка, всё сделаю, чтоб избавиться от тёмного наваждения!

– Не любят меня здешние, сторонятся, слухи распускают о службе дьяволу. Не верь им, касатик. Одинокие крест свой несут не на шее, а в сердце. А я за это носочки узорчатые свяжу для твоего сына озорливого, пусть памятует старую бабушку, когда время придёт ей преставиться.

И с тех пор, отбило желание у Пахома прикасаться к выпивке. Стал он как прежде жить с заботой о сыне, и в любви к лошадкам. А к жене на могилку ходил, да грустил в меру, без лишней печали и усердия.

Как и полагалось, добрый нрав мужика не позволил забыть оказанной помощи. Стал навещать он старуху в соседней деревне, да помогать ей по хозяйству вместе с Данилкой. А когда говорили ему, что знается она с нечистою, то Пахом лишь отмахивался, отвечая, мол, всё то домыслы от невежества народного.

Именно он нашёл мёртвую, привезя старухе с утра молока козьего да хлеба ржаного. Мара сидела всё так же за прялкой в мрачном углу под потолком с паутиной, склонив мертвецки голову. Свечи не горели, а на столе лежали красивые узорчатые носочки, связанные точь-в-точь по ноге Данилки.

– Помятай бабушку, – протянул он их глупому сынишке да пошёл к соседям сообщить о прискорбной вести.

***

Когда местные обставили смерть считавшейся ведьмой Мары и отправили Пахома в последний путь закопать усопшую, строго настрого указав, как и где это сделать, любопытная Даринка, встревоженная влюблённым взглядом Данилки побежала вслед за телегой, то и дело прячась в высокой траве, да за стволами деревьев, чтобы понравившийся ей мальчишка не видел, как она следит за повозкой. Фёдор с Христиной не усмотрели за дочкой, позволив той пуститься по следу за гробом с мёртвой старухой, вопреки деревенскому поверью.

Так она добежала до места где остановилась телега, обогнув местное кладбище и выкатившись в широкое поле густого бурьяна, выходящее прямиком к болотистой тёмной речушке, не пользующейся у жителей деревни почётом. Пока Пахом выкапывал могилу, Данилка побежал к берегу реки, сказав отцу, что покидает камушки в воду. За ним незаметно последовала и Даринка.

Там они впервые и встретились, на берегу неспешно бегущей тёмной речки.

– Ты кто? – спросила Даринка.

– Данила.

– А я Дарина, ты не из нашей деревни, что вы тут делаете?

– Мы с папой хороним бабушку, она нас вылечила.

– Она была ведьма.

– Это неправда, папа мне говорил, что люди её страшились, потому что она одна жила. А ты зачем за нами следила, если бабушка Мара ведьма, не боишься, что ли?

– Никого я не боюсь, у меня собака есть Умник, она защитит от любой ведьмы.

– На, вот, тебе, – сказал вдруг Данилка и достал из-за пояса узорчатые носочки.

– Какие красивые, – удивилась Даринка, рассматривая неожиданный подарок, после чего обняла Данилку и поцеловала прямо в губы, как учила в знак благодарности поступать маменька.

Мальчишка растаял как снежный ком под лучами весеннего солнца, щёки его покраснели, а губы растянулись в широченной улыбке, обнажая ряды ровных молочных зубиков. Впервые его поцеловала девочка, к тому же такая красивая и отважная.

– Данилка! – позвал его Пахом, мальчуган собрался с духом, поцеловал в ответ девочку и пустился прочь на зов отца.

***

Прибежав домой и забравшись на сундук, где спала, Даринка натянула подаренные носочки на ноги, и в то же мгновение за окном прокричал большой чёрный ворон, а перед девочкой из пустоты проявился образ старухи Мары, прочитавшей сухими губами заклятие:

– Обнимите узорчатые носочки детские ноженьки, приведите их потаёнными тропками к Маре, никому не рассказывая о тайном пути светлой душеньки.

Голова Даринки закружилась, и она упала в обморок под безудержный лай за окном Умника.