КРОВАВЫЙ МАРШАЛ ЧОЙБАЛСАН

В 2003 году исполнилось пятьдесят лет со дня смерти Сталина, но до сих пор не умолкают споры о том, сколько же все-таки людей было репрессировано за годы его правления. А ведь страшный вред, нанесенный репрессиями стране, выражается не только цифрами.

Да, в заключении погибло огромное количество людей, но кто и когда подсчитал, сколько их, прошедших через ад тюрем, пересылок и лагерей, вернулось домой с полностью расстроенной психикой? А ведь у многих из них появились дети, которые вряд ли могли быть полноценными. Если же прибавить ко всему этому атмосферу страха, в которой жили эти люди, страха, который тоже передается на генетическом уровне, то по-настоящему мы начинаем пожинать плоды репрессий только сейчас, когда из десяти призывников восемь признаются больными. И не только физически…

Впрочем, наша страна далеко не единственная, где человек с трубкой проводил свои страшные опыты. После того как идея с мировой революцией потерпела полный крах и ни американские, ни европейские пролетарии и не подумали раздувать революционный пожар, стала меняться и тактика большевистского руководства. Теперь акцент был сделан не на экспорт революции непосредственно из СССР, а на помощь рабочему классу стран, где революционный взрыв был подготовлен внутренними предпосылками.

В 1927 году, принимая первую рабочую делегацию из Америки, Сталин заявил, что по мере того, как и дальше будет обостряться классовая борьба во всем мире, «будут складываться два центра мирового масштаба: центр социалистический, стягивающий к себе страны, тяготеющие к социализму, и центр капиталистический, стягивающий к себе страны, тяготеющие к капитализму. Борьба этих двух лагерей решит судьбу капитализма и социализма во всем мире». И хотя он так и не указал, какой же именно центр будет стягивать социалистические страны, американским пролетариям все было ясно и без слов: СССР!

Первой страной на пути реализации вновь провозглашенного сталинского курса стала Монголия, где в тридцатые годы Монгольская народно-революционная партия развернула нешуточную борьбу за переход своей страны от феодализма к социализму. Конечно, будь руководители той Монголии более грамотными, они вряд ли бы стали радоваться тому, что их страна миновала капиталистическую стадию развития. То есть ту самую стадию, в которую на пороге третьего тысячелетия (!) пытается вступить наша страна, когда для всего мира это пройденный этап.

Но, увы, у тогдашних руководителей Монголии не было ни знаний, ни желания эти знания приобретать. Особенно если учесть то, что у власти в Монголии находился не экономист, а обыкновенный военный.

Хорлогийн Чойбалсан родился в 1895 году в бедной аратской семье. С ранних лет работал в Урге носильщиком, сторожем. Самостоятельно выучившись грамоте, поступил в школу переводчиков, где овладел русским языком. В 1914 молодого человека направили в Иркутск для продолжения образования. Революционные события в России оказали на Чойбалсана большое влияние. В 1919 он вернулся в Монголию и по примеру Сухэ-Батора создал в Урге революционный кружок. Молодые люди быстро нашли общий язык, в 1920 году их кружки объединились, что и положило начало созданию Монгольской народно-революционной партии (МНРП).

Летом 1920 г. Чойбалсан отправился в далекую Москву, где передал письмо лидера монгольских революционеров Ленину, в котором содержалась просьба о помощи монгольскому народу в освобождении Монголии. Получив положительный ответ, Чойбалсан вернулся в Монголию и принял активное участие в создании народно-революционной армии.

После неожиданной и весьма загадочной смерти Сухэ-Батора его верный сторонник стал играть все большую роль в политической жизни страны. За тридцать лет своей политической жизни этот человек занимал множество различных постов, включая самые высшие посты в государстве. Член ЦК МНРП, его президиума и политбюро, главнокомандующий Монгольской народной армией, председатель Президиума Малого хурала МНР, министр иностранных дел, министр животноводства и земледелия и премьер-министр МНР…

Со временем он будет получать не только звания и посты, но множество самых различных наград, в том числе и от своего великого соседа. И только спустя много лет мировая общественность узнает то, о чем так долго молчали историки и политики, что именно этот кровавый маршал был настоящим палачом монгольского народа. Да, в 1988 году пленум монгольской партии осудит его преступления, но, как и всегда в таких случаях, суд состоялся слишком поздно, и никто не сможет вернуть Монголии тех людей, которые нашли свое последнее пристанище в десятках тысяч братских безымянных могил…

И все же надо быть объективным. Сейчас легко рассуждать, кто и чего не понимал в то далекое и очень сложное время. Чойбалсан же, учитывавший историю своей многострадальной родины, которой попеременно владели то японцы, то китайцы, не мог не сотрудничать с Советским Союзом, а значит, в той или иной мере не копировать те процессы, которые проходили в нем. Особенно если учесть, что в 1923 и 1924 годах он учился в Военной академии в Москве. А посему и старался лидер Монголии на славу…

Конечно, объявить о переходе от феодализма сразу к социализму было легко, куда сложнее было это сделать. Если, конечно, это возможно сделать вообще. В стране не было необходимых кадров, квалифицированных рабочих и среднего технического звена, поэтому прыжок из одной общественной формации в другую было решено осуществлять принудительным путем. Так, как это делалось в Советском Союзе – без обсуждения.

Чойбалсан не стал изобретать велосипед и слепо копировал самые худшие методы управления компартии СССР и ее верного НКВД. Как утверждают многие историки и политики, директивы монгольская партия получала из Москвы. Впрочем, иначе, наверное, и быть не могло. Сложно представить, чтобы Сталин, в очередной раз защитив Монголию на Халхин-Голе, предоставил ее развитие самой себе.

Верный себе, он потребовал от своих монгольских ставленников проведения пресловутой коллективизации, и организация первых же колхозов обернулась для аратов насилием и кровью. Желание насильно согнать людей в артели вызывало сопротивление, по всей Монголии вспыхивали восстания, и количество недовольных государственной политикой росло не по дням, а по часам. Однако Чойбалсана мало волновали чаяния простых аратов, и, оправдывая доверие Сталина, он не только сам возглавил карательные органы, но и пустил в ход авиацию, танки и артиллерию.

Ну а чтобы оправдать свою жестокость и хоть как-то успокоить народ, партия во весь голос заговорила о «левацких перегибах», как это было в свое время в СССР со статьей Сталина «Головокружение от успехов». Как и в Советском Союзе, репрессии в первую очередь обрушились на участников монгольской революции и, разумеется, на интеллигенцию и духовенство. А ведь среди лам было много не только хорошо образованных людей, но и прекрасных целителей. И тем не менее десятки тысяч служителей религии были осуждены и расстреляны.

Предвосхищая пресловутую «культурную революцию» Великого кормчего, монгольские власти с особым остервенением обрушились на храмы и монастыри, и за короткий отрезок времени в стране было разрушено около семисот буддийских монастырей и четырех тысяч храмов. Сомнительно, что никому из монгольских руководителей не пришло в голову, что таким варварским образом они собственными руками уничтожают свою культуру, и тем не менее все они рукоплескали кровавому маршалу, когда тот говорил, что именно с помощью этих разрушений и репрессий им «удалось отстоять независимость нашего народа»…

Чойбалсан много говорил и о недобитой японской агентуре, которая вербовала среди населения предателей и изменников. Все это весьма напоминало речи советских руководителей того времени, за каждым углом видевших шпионов и диверсантов, и не случайно многие жертвы Чойбалсана отбывали свои сроки на Колыме и Крайнем Севере.

К концу сороковых годов репрессии пошли на убыль, однако Сталин продолжал вмешиваться в жизнь монгольского народа, и его указания были смешными. Как мог советовать, а вернее, приказывать опытным животноводам увеличить за несколько лет почти в десять раз поголовье скота человек, который не вырастил ни одного ягненка? Тем не менее его «мудрый» совет» был принят к исполнению, и X съезд монгольской партии вполне серьезно поручил центральному комитету «по-сталински реализовать указание великого Сталина о поднятии поголовья скота с 26 миллионов до 200 миллионов». И самым страшным было даже не то, что люди, принимавшие это нелепейшее решение, стали выполнять его, а то, что все они были детьми настоящих скотоводов и о том, как размножаются овцы, знали не понаслышке. Каков был результат? Да тот, какого и надо было ожидать – вместо прироста поголовья скота оно заметно уменьшилось.

Подобная политика проводилась не только в сельском хозяйстве, но и в промышленности, и именно она была повинна в том, что вместо прыжка в социализм Монголия откатывалась все дальше и дальше от нормальной жизни. В то же время в советской печати не было не произнесено ни единого слова о реальном положении дел в Монголии. В советских газетах не было упоминаний ни о репрессиях, ни о расстрелах…

Что же касается самого кровавого маршала в истории Монголии, то его, конечно, осудили, но уже после смерти. Хорошо знавшие его люди говорили, что он уже при жизни подумывал о строительстве собственного мавзолея. Умер же он в возрасте пятидесяти семи лет в Москве, что, в свою очередь, не может не наводить на определенные размышления…

ИНТИМНАЯ ЖИЗНЬ ВЕЛИКОГО КОРМЧЕГО

Солнечный луч проник в кабинет и скользнул по лицу лежавшего на огромной кровати человека. Мао открыл глаза и недовольно поморщился. Он не любил, когда ему мешало даже солнце. Но против него был бессилен даже он, всемогущий правитель самой густонаселенной в мире страны. Уже в следующее мгновенье по его лицу пробежала тень. Какой он всемогущий? Да, он может в любой момент отправить в ссылку или даже уничтожить любого человека, но что в этом толку, если он не может самостоятельно сходить в туалет? Теперь ему не надо было обманывать самого себя. Все свое могущество он, не задумываясь, променял бы на то, чтобы вскочить с кровати, выбежать во двор и облиться ледяной водой, как он это делал много лет назад. Но, увы, никогда вода в Янцзы не потечет вспять, и ему уже никогда не властвовать над своим становившимся все более немощным телом…

Дверь бесшумно открылась, и в комнате появилась Чжан Юйфэн. Губы Мао тронула улыбка. Сколько ласки и тепла дала ему эта женщина, с которой он сошелся в бытность ее работы проводницей его личного поезда, а теперь ставшая его секретарем и доверенным лицом, через которое он осуществлял свою связь с внешним миром. Мао слабо потянулся. Эх, уложить бы ее сейчас рядом и… Но, увы, не было сил, да и самое желание ушло куда-то далеко-далеко. И все же, несмотря на слабое зрение, Мао сумел разглядеть на лице своей любовницы-секретарши озабоченность.

– Что-нибудь случилось? – с трудом выдавил он из себя.

Юйфэн кивнула.

– Умер Чжоу Эньлай…

Мао вздрогнул и закрыл глаза. Он знал о тяжелой болезни своего премьера, и все же весть поразила его в самое сердце. И вовсе не потому, что ему уж очень дорог был Чжоу. Отнюдь! Он никогда не испытывал к Чжоу особой привязанности, и его, видевшего на своем долгом веку смерти миллионов людей, мало волновал уход из жизни даже хорошо знакомого ему человека. И куда больше смерть Чжоу взволновала его лишним и безжалостным напоминанием о том, что следующим может стать он, могучий и великий Председатель Мао! Он был настолько испуган и взволнован, что почувствовал ледяное дыхание смерти, стоявшей, как ему показалось у его изголовья, чтоб взглянуть на свою очередную жертву. Он открыл глаза и, встретившись взглядом с женщиной, с тревогой смотревшей на него, скорее прохрипел, чем сказал:

– Иди ко мне, мне холодно!

Прекрасно понимавшая состояние своего господина, Юйфэн быстро разделась и, скользнув под одеяло, прижалась к иссохшему телу Мао. Каждый день мывшая его и ухаживавшая за ним, она не испытывала к своему немощному любовнику брезгливости. За проведенные с ним годы она привыкла к Мао и по-своему любила его. Ей было совершенно наплевать на Чжоу Эньлая, но умолчать о его уходе она не могла: каким бы немощным Мао ни был, пока над Китаем властвовал он, и именно он должен был назначить преемника премьер-министра. А притихший Мао даже позабыл о лежавшей рядом с ним молодой женщине. Да, он обладал огромной властью и одним движением руки мог в любой момент изменить всю мировую политику и заставить содрогнуться таких монстров, как США и СССР, но… что толку было от всего его могущества, если он не мог даже на день замедлить бег неумолимого времени, и теперь его не спасут даже занятия любовью с молодыми девушками, на что он так уповал до недавнего времени…

Мао заставили жениться, когда ему исполнилось всего четырнадцать лет, а его невеста была старше своего жениха на шесть лет. Однако сам Мао никогда не делил с Ло, как звали его жену, ложа и даже не считал ее своей супругой. И, поднявшись на самые вершины власти, Мао никогда не вспоминал о своей первой жене, которая после его отъезда из родного дома, стала, по всей видимости, наложницей его отца.

Ну а по любви он женился зимой 1921 года, когда был назначен директором начальной школы в Чанша. Правда, к этому времени он уже испытывал непреодолимое половое желание, страсть, которую невозможно насытить. И не случайно несколько позже он напишет, что поступки человека направляются либо голодом, либо позывом к сексу.

Любовь к дочери его бывшего профессора Ян Кайхуэй зародилась у Мао еще в 1918 году, когда он работал помощником библиотекаря. Ведь именно тогда он стал бывать на обедах в доме профессора. Мао несколько раз оставался с его дочерью наедине и уже тогда написал в своем дневнике: «Человеческая потребность в любви сильнее любой другой потребности. Люди либо встречают любовь, либо вступают в бесконечную череду постельных ссор, которые отправляют их искать удовольствий на берегах реки Пу».

Правда, романа с Ян так и не получилось, и Мао переключил всю свою нерастраченную страсть на члена «Научного общества» Тао И. Летом двадцатого года он по каким-то причинам расстался с Тао и снова обратил свое внимание на Ян. Однако профессор оказался консерватором и согласия на сожительство своей дочери с обыкновенным крестьянином не дал. И на свой второй брак Мао согласился только потому, что видел «мужчину и женщину, знавших, что сердца их в равной степени принадлежат друг другу». Через два года у Мао уже было трое детей.

Но, как видно, «потребность в любви» пересилила обыкновенную порядочность и на этот раз, и Мао женился в третий раз. Восемнадцатилетняя Хэ Цзычжэнь была очень симпатичной девушкой, и Мао положил на нее глаз. Он не стал лгать и откровенно рассказал ей о Ян Кайхуэй и сыновьях, которые остались в Чанша. Судя по всему, Хэ мало волновало прошлое ее возлюбленного, и они стали жить вместе. Хэ оказалась не только симпатичной, но и самоотверженной и была с Мао и в роскошных городских квартирах, и в военных походах. Во время одного из них она закрыла своим телом лежавшего на носилках командира и получила при этом четырнадцать ранений. Каким-то чудом она выжила и еще больше привязалась к Мао.

Что же касается самого Мао, то он был верен себе и расстался с преданной Хэ, причинив ей этим неимоверные страдания. Забегая вперед, надо заметить, что у всех «основных» женщин Мао судьба сложилась несчастливо. Его первая жена умерла совсем еще молодой, так и не сумев перенести своего позора, Ян Кайхуэй покончила жизнь самоубийством, не стерпев измены, а прошедшая столько с Мао Хэ оказалась брошенной и несчастной в тот самый момент, когда до нормальной жизни оставалось рукой подать.

Когда Мао впервые увидел Цзян Цин, он не обратил на нее особого внимания, а вот во второй раз – на театральном представлении – он взглянул на нее совсем другими глазами. Миловидная, тонкая и гибкая как лотос, с нежной кожей лица и чувственными припухлыми губами, она произвела на него впечатление.

Они поселились вместе, и на обедах, которые Мао давал для своих коллег из политбюро, Цзян вела себя как полноправная хозяйка дома. Но как только Мао заявил о своем намерении жениться на ней, ему пришлось отстаивать право устраивать свою личную жизнь по собственному усмотрению на… заседании политбюро, которое было против его женитьбы на известной своим весьма сомнительным прошлым актрисе. Разрешение было получено, и Цзян Цин с присущим ей чутьем начала подбирать ключи к казавшейся ей такой таинственной душе Мао. Она не спешила форсировать события и с великим знанием дела принялась играть роль заботливой и ненавязчивой хозяйки. Но со временем она стала претендовать на большее и это было выше терпения Мао. Они стали жить раздельно.

Без женщин он, конечно, не остался. За «сердечные дела» Мао отвечал Ли Иньцяо, именно он поставлял ему молодых и красивых сотрудниц, с которыми Мао до поры до времени делил ложе, а затем передавал их кому-нибудь по наследству или просто выдавал замуж. Очень часто Ли устраивал танцы, на которые приглашал много красивых женщин. Очень любивший танцевать Мао сразу же выбирал себе очередную любовницу, долго танцевал с нею, а потом уводил ее к себе.