Глава первая

Кандидат технических наук Маханов Николай Иванович в строгом черном костюме в полоску, белой, уже несвежей рубашке без галстука, который он снял еще в Москве, когда садился в поезд, вышел в тамбур с небольшим чемоданом в руках. Здесь, по крайней мере, было немного прохладней. И не был слышен плач ребенка, что капризничал от самого Киева. Мать, как ни старалась успокоить его – не получалось.

У Маханова не было детей. Да и женился он только два месяца назад. Представив, что и его в будущем ждет такое же счастье, Николай Иванович передернул плечами. Здесь, в тамбуре, не было слышно и двух мужиков, которые сели в поезд на прошлой станции и увлеченно пили самогон, сваренный, судя по запаху, из рубероида. Но их он устраивал, и мужики делали перерыв только на короткие промежутки, во время которых с неудержимой и даже открытой агрессией обсуждали подлость какого-то Ивана.

Женщина, сидевшая у окна напротив, попыталась сделать им замечание, но мужики так глянули на нее, что она посчитала за лучшее отвернуться и прикусить язык, что, впрочем, от нее и требовалось. И вообще, находясь в пути вот уже сутки, с четырехчасовой остановкой в Киеве, Маханов устал. Настроение – и так хуже некуда, а тут еще соседи. И каких только в дороге не встретишь! Хотя, следует признать, что большинство из них – нормальные советские люди. Но, как говорится, «в семье не без урода».

Он достал пачку «Казбека», прикурил и с удовольствием затянулся. Посмотрел на часы – «Кировские» были роскошью даже в Москве. В основном в ходу были карманные. Стрелки показывали 21:37. Это означало, что в город, если поезд не опаздывает, он приедет через тринадцать минут.

За окном простучал мост над рекой, следовательно, поезд не опаздывает. От моста до вокзала как раз где-то минут пятнадцать. Сразу за мостом пошли небольшие хаты пригородных поселков.

В тамбур вышел еще один мужчина постарше Маханова, но ненамного, также, как Николай Иванович, в костюме и при галстуке. Странно, но Маханов за четыре с половиной часа пути от Киева ни разу его не видел. Или он выходил курить в другой тамбур? Этот тоже достал папиросу «Казбек», прикурил. Посмотрел сначала на Николая Ивановича, потом за окно:

– Кажется, подъезжаем?

Он ни к кому не обращался, просто высказал предположение, но в тамбуре они были вдвоем, и поэтому Маханов счел нужным ответить:

– Да, до станции меньше десяти минут.

– В командировку? – спросил мужчина и тут же поправился: – Извините, разрешите представиться – Агеев Александр Владимирович.

Не хотел Маханов вступать в разговор, но пришлось.

– Очень приятно. Маханов Николай Иванович. Нет, я еду не в командировку, а домой.

– А я в командировку, будь она неладна, еще раз извините, вы живете в городе?

– Нет, я живу в Москве, еду на свою родину, в Олевский район, слышали о таком?

Странно, но Агеев располагал людей к откровенности во время разговора. Качество, которым обладают немногие.

Он отрицательно покачал головой:

– К сожалению, нет, да и в город я по служебным делам.

– Вы… военный? – спросил Маханов.

– Да, а как вы узнали?

– По внешнему виду.

– Часто общаетесь с военными? Или… нет, вы на офицера не похожи.

– Благодарю за комплимент.

– Я не хотел вас обидеть.

Маханов вздохнул:

– Какие могут быть обиды, Александр Владимирович. Да, мне приходится часто общаться с военными, по роду так сказать, работы, но… это касается только меня.

Агеев улыбнулся:

– Бдительность превыше всего?

– А разве не об этом нам напоминают плакаты на каждом углу?

– Вы правы. Давайте, попробую отгадать, почему вы едете домой. Вы в отпуске, так?

– Да.

– Счастливый человек! А мне в отпуск – в декабре, и то, если отпустят.

– Я бы многое отдал, чтобы не ездить в этот отпуск, – проговорил Маханов, закуривая вторую папиросу.

– Почему? – удивился попутчик.

– На похороны отца еду. – Маханов глубоко затянулся, поперхнулся, закашлялся. На глазах выступили слезы.

– Вот оно как, – протянул Агеев, – примите мои соболезнования.

Маханов откашлялся:

– Спасибо.

И вдруг его словно прорвало:

– Я был дома два года назад. Обещал отцу, что приеду. Он – последний близкий мне человек. Есть, конечно, родня, но все это не то. Весной он написал письмо, спрашивал, приеду ли? Я обещал, да не смог – работа. И вот теперь… да что там. – Он махнул рукой, вновь глубоко затягиваясь дымом папиросы.

– Извините, Николай Иванович, а мама?

Маханов раздавил окурок в жестяной банке, которая висела на двери:

– Мама умерла в тридцать седьмом.

– Понятно. Я тоже, знаете ли, один на этом свете. Родителей не помню, как оказался в детском доме – тоже. Хорошо помню, как с товарищами сбегал оттуда, беспризорничал… Но, кажется, подъезжаем.

Паровоз издал длинный гудок, сбросил скорость. Состав медленно, скрипя тормозами и лязгая сцепкой, въехал на главный путь и стал.

– Ну вот и город, – проговорил Агеев и взглянул на Маханова. – Я за вещами. А вам есть где остановиться? Если нет, могу пристроить в гостинице комендатуры.

– Нет, благодарю, вы поспешите, а то вещи уведут. С этим тут просто.

– До свидания.

– Всего хорошего.

Маханов, не дожидаясь проводника, дернул ручку. Дверь оказалась открытой, и он сошел на перрон. Поправил шляпу, взглянул на окна вагона: те, кому выходить, начали собираться. Поезд шел дальше, в Белоруссию. Таких составов были единицы, но они были.

Маханов подумал, а кого, собственно, он ждет? Военного, с которым встретился в тамбуре? Но ему с ним не по пути. Да и о чем говорить? За какие-то десять минут было сказано больше, чем за всю дорогу. Расстегнув пиджак и сдвинув шляпу на затылок, Николай Иванович миновал вокзал и вышел на привокзальную площадь.

Там нес службу наряд милиции. Маханов был первый, кто вышел из вокзала с момента прибытия Киевского поезда, он просто не мог не привлечь внимания охранников правопорядка. Его окликнули:

– Молодой человек.

Маханов повернулся:

– Да?

Наряд уже был рядом.

Сержант козырнул, представился, но Маханов не расслышал фамилию.

– Документы предъявите.

Николай Иванович поставил на мостовую чемодан, достал из внутреннего кармана пиджака паспорт, протянул милиционеру:

– Пожалуйста.

Сержант внимательно изучил документ:

– Из Москвы, значит. И по какой надобности к нам?

Милиционер смотрел равнодушным взглядом – исполнял обязанности, не более того. Но за внешним безразличием скрывалась та самая бдительность – слово, которое уже вызывало у Маханова аллергию.

Появились и другие пассажиры, с ними Агеев.

– Какие-то сложности, Николай Иванович?

Вперед выступил второй патрульный:

– А вам, что, гражданин, больше всех надо? А ну-ка, предъявите свои документы.

Агеев достал удостоверение личности, раскрыл перед конопатым лицом молодого милиционера.

Тот отработанным жестом поправил портупею, козырнул:

– Извините, товарищ майор, сами понимаете, не ради любопытства.

– Понимаю – служба.

– Так точно, товарищ майор.

Подобрался и сержант.

Рядовой отчеканил:

– Товарищ майор Агеев.

Старший наряда кивнул на Маханова:

– Вы знаете этого человека, товарищ майор?

– Да. Еще вопросы будут?

– Извините, конечно, – сержанту, видно, пришлось не по душе вмешательство армейского офицера, – вы, товарищ майор, к нам прибыли в командировку?

– А пошли, сержант, своего напарника, пусть он позвонит в комендатуру. Там ответят на твой вопрос, а я перед тобой отчитываться не обязан.

Сержант хмыкнул, хоть офицер был ему и не по душе, но вступать в конфликт с майором, неизвестно еще какую структуру в армии представляющим, не хотелось. Он вернул паспорт Маханову:

– Можете быть свободны.

Николай Иванович положил документ обратно в карман:

– И стоило ли вмешиваться, товарищ майор?

Агеев улыбнулся:

– Машинально получилось. Не мог же я пройти мимо? Ладно, подобные проверки тоже нужны. Вам, Николай Иванович, в какую сторону?

– По Вокзальной, налево. Тут рядом.

– Автобусы уже не ходят. За мной должна прибыть машина, что-то я ее не вижу, ну и черт с ней, дойду пешком, до комендатуры недалеко.

– Спасибо. Почему вам не дождаться машины? У вас, военных, не то что у штатских. Должна прибыть, значит, прибудет. А вас нет на месте.

– Водитель – не мальчик, подождет, уедет. Знаете, терпеть не могу ждать.

– Ну, это ваше дело. До свидания.

– До свидания, Николай Иванович, и… еще раз – соболезную.

– Благодарю.

Маханов пошел через площадь к закрытому привокзальному магазину. На углу обернулся. Майора на площади не было. «Быстро же успел пройти в переулок», – подумал Маханов и тут же забыл об офицере.

Время, по меркам провинциального города, пусть даже и областного центра, – уже позднее, а ему следовало поспешить.

Маханов пошел по Вокзальной улице. Дошел до второго переулка, свернул.

Здесь все утопало в зелени. Над заборами нависали ветви фруктовых деревьев, в палисадниках шумели кусты сирени, она отцвела в конце мая, теперь распустился жасмин. Запах цветов заполнял улицу. Впрочем, это был не жасмин. Так в России называют чубушник, хотя разница между ними внешне незначительная. И вряд ли, кто знает об этом. Спроси у местных, что за куст цветет, ответят – жасмин.

Идти ему было недалеко. У калитки второго участка Маханов остановился. В конце переулка маячил человек. Похоже, кого-то ждал.

Николай Иванович вздохнул, перегнулся через калитку, сбросил крючок. Прошел по узкой дорожке к крыльцу. В окнах горел свет.

Он постучал. Послышались шаги и стук костыля.

– Кто там? – раздался приятный женский голос.

– Мария Никаноровна, это Николай Маханов.

– Ой, Коля, сейчас, погоди.

Она отодвинула засов, открыла дверь.

– Приехал?

– Приехал. Разве я мог не приехать?

– Да, конечно, горе-то, Коля, какое… Ты проходи, проходи…

Как только Маханов направился по адресу, Агеев вернулся на вокзал. Постоял минут пять. Потом быстро перешел площадь, прошел привокзальный переулок, остановился возле закрытого пивного ларька. Посмотрел на часы. И тут же резко обернулся. Перед ним стоял мужчина.

– Вот черт, Генрих, и что у тебя за привычка подходить бесшумно?

Незнакомец улыбнулся:

– Тебя что-то не устраивает?

– Можно и без этого.

– В следующий раз буду шуметь на весь город. Что у нас?

– У нас все в порядке. Он приехал. Надеюсь, его контролируют?

– Во втором переулке. На Вокзальной я решил не светиться.

– Правильно. Незачем тревожить людей. Особое внимание к нему завтра.

– Я все прекрасно знаю, Алекс. Связь по прежнему каналу?

– Да. Все, я в комендатуру, а ты занимайся господином Махановым, мне надо знать все о его передвижениях.

– Их несложно предугадать. Завтра он поедет в райцентр Олевск, оттуда в село Горбино, у него же умер отец?

– Не надо гадать, надо точно знать, где он и что делает.

– В селе за ним присмотрят. Но если задержится в Олевске… сам понимаешь, там контроль невозможен.

– А ты постарайся сделать так, чтобы все было возможно. Все, что касается господина Маханова. И задержаться он не должен – он спешит в деревню. До встречи.

– Счастливо.

Агеев поспешил в комендатуру, до которой от вокзала было минут пятнадцать быстрым шагом.

Генрих остался у ларька. Там же встретил связного, который доложил:

– Он у своей тетки!

– Хорошо. Продолжай смотреть за переулком, к дому не подходи.

– Это не так просто. Военные патрули, наряды милиции…

Генрих перебил связного:

– Что ты еще хочешь сказать, Дирк?

– Дмитрий, Генрих… Дмитрий Владимирович Коротко.

– Так что ты еще хочешь сказать, Дмитрий Владимирович Коротко?

– Ничего, герр Ковалев, кроме уже сказанного.

– Просто в нашей работе не бывает. Утром, как проводишь клиента, подойдешь сюда, доложишь по ходу, не останавливаясь. Удачи.

– Спокойной ночи, герр Ковалев, – улыбнулся связной.

– Перестань ломаться! Тебе это не идет!

– Привет Альбине.

– Ты еще здесь?

– Только после вас!

– Клоун.

– Нет, Генрих, я не клоун, я веселый человек и смотрю на этот мир с оптимизмом, особенно сейчас, в преддверии грядущих событий. Ауф видерзеен.

Связной повернулся и пошел к вокзалу.

Ковалев направился в сторону Центрального парка культуры и отдыха, где снимал квартиру.

Маханов снял обувь, прошел в комнату. Присел на стул у круглого стола. Вошла и хозяйка – Мария Никаноровна Алексина, родная сестра матери Николая, его родная тетя.

– Сейчас, я на стол соберу, Коля. Если хочешь помыться – на заднем дворе, сосед с утра бочку воду залил. Сейчас еще теплая.

– Да, пожалуй, помоюсь. А то – дорога…

– Помойся, Коль. Где раздеться, ты сам знаешь. Твоя комната готова.

– Спасибо. Трудно вам одной, Мария Никаноровна.

– Я привыкла. Называй меня тетей Машей, не надо по отчеству, мы же родные люди.

– Да, тетя Маша.

Женщина грустно улыбнулась и пошла на кухню.

Маханов прошел в небольшую комнатку. Когда-то здесь жил его двоюродный брат, Сергей. Отсюда он был призван в армию и погиб на Халхин-Голе в тридцать девятом. Тогда же умер и дядя, Михаил Николаевич, тетя Маша осталась одна. Похоронив мужа и сына, она слегла. А после больницы могла ходить только с костылем.

Маханов тряхнул головой, разделся и пошел в душ.

На ужин Мария Никаноровна выставила вареную картошку, порезанный на тонкие полоски кусок сала, малосольные огурцы, грибы, краюху хлеба.

– Подождите, тетя Маша.

Маханов достал из чемодана палку сырокопченой колбасы и бутылку водки.

– Вот.

– Ой, Коля, эта колбаса такая дорогая, ты ее возьми лучше с собой в деревню, там такой не видывали.

– Режьте, тетя Маша, у меня и для деревни есть.

– Ты, наверное, много получаешь?

Маханов как-то не задумывался об этом. Платили ему на самом деле много, две тысячи рублей, оклад командира корпуса, генерал-лейтенанта, если переводить на военных. Николаю и жене его Тамаре всего хватало, да еще супруга как учительница получала семьсот пятьдесят рублей. Из этих денег высчитывался подоходный налог и взносы в так называемый «добровольный» заем.

– Мы с женой не жалуемся.

– Да, ведь ты женился! И кто она?

Маханов пожал плечами:

– Женщина. А если серьезно – Тамара Савельевна Гридман. Теперь, естественно, Маханова.

– Скоро и детишки пойдут, жаль, не увидит их отец твой.

Тамара не хотела детей, но не говорить же об этом родне? Не поймут. Здесь, в провинции, все по-другому. Никому и в голову не придет, чтобы в семье не было детей. А в Москве это в порядке вещей, особенно в тех кругах, что считали себя здоровой, советской аристократией.

– Да, – тихо ответил он.

Бутылка открыта. Мария Никаноровна встрепенулась:

– А стопку-то! Стопку-то я не поставила. Или тебе рюмку?

– Стаканы, теть Маш, и себе тоже.

– Ну, если только пригубить, нельзя мне. Ивана помянуть надо.

Она принесла два стакана.

Тетке Николай плеснул на самое дно, себе налил полный.

– Ну, теть Маш, за отца.

– Да, Коля, хороший был человек. Царство ему небесное.

Она перекрестилась.

Маханов промолчал. Выпил стакан. Вообще-то он пил очень мало. Можно сказать, не пил совсем. Так, на большие праздники, у родителей Тамары или с начальством. И сразу же хмелел.

– Никогда не прощу себя, теть Маш, что не приехал раньше. А ведь мог настоять, чтобы отпуск дали, но все откладывал. Дооткладывался. Теперь на похороны бы успеть. Даже не знаю, как буду прощаться. Он же для меня – да что там, вы все прекрасно знаете.

– Иван гордился тобой. Ты же, почитай, из деревни один в люди выбился. Ученым стал.

– Да каким там ученым! Кандидат технических наук. Недавно диссертацию защитил. И брат двоюродный, сын дяди Степана, офицер.

Мария Никаноровна с уважением посмотрела на племянника:

– Вот, «кандидат наук», «диссертация» – у нас и слов-то таких не знают.

– Не важно все это.

– Мать бы тоже гордилась тобой. Да она и гордилась… – Мария Никаноровна не договорила, заплакала: – Вот она какая жизнь, Коленька. Уходят близкие, Господь прибирает, а я…

– Бога нет, тетя Маша.

– Это для тебя нет, а для меня есть. Не надо говорить, чего не знаешь.

– Хорошо, не будем.

– Да ты, закусывай давай, не стесняйся.

Он съел все, что выставила Мария Никаноровна, колбасу не тронул – это для нее, потом попробует.

Налил еще. Мария Никаноровна покачала головой:

– А надо ли, Коля?

– Надо, теть Маш, знаете, как мне плохо?

– Знаю, Коля, как не знать, сама переживаю.

– Ну, извините.

– Да что ты. За что извиняешься?

Маханов поднял стакан, посмотрел на содержимое, поставил на стол, спросил:

– Расписание автобусов не изменилось?

– Нет, Коля, автобус завтра в 9.00 от вокзала. Да автобус-то – одно слово, так, колымага. Но люди ездят. А в районе тебя будет ждать Фомич.

– Дед Николай?

– Он. Приезжал давеча, сказал – завтра будет ждать с подводой.

– Подвода, – проговорил Маханов, – это так странно.