© Александр Сладков, 2015

© Валерий Калныньш, оформление и макет, 2015

© «Время», 2015

* * *

Пролог

Москва. Август 1991 года

«Меня зовут Стив Хармас, я корреспондент нью-йоркской армейской газеты „Горн“. С 1940 по 1945 я вместе с моими коллегами жил в Лондоне в отеле „Савой“ и оттуда рассказывал американским читателям о ходе войны в Европе».

Сморщенными от воды пальцами я открываю очередной роман. Добегаю взглядом строку, переворачиваю страницу и опять впиваюсь в написанное. Король детектива, Джеймс Хедли Чейз держит меня железной хваткой.

«Проведя пальцем по материи, я обнаружил увесистый предмет – это оказался пистолет марки „люгер“, висевший на крючке, подшитом к изнанке платья. Я сел на кровать, держа в одной руке платье, а в другой пистолет. Изумлению моему не было границ».

Уже вторую неделю, накупив на арбатских развалах чейзовских детективов, я с раннего утра опускаю свое тело в теплую ванну, закуриваю сигаретку и хватаюсь за переплет. Глотая абзац за абзацем, порой не замечаю, что лежу в давно остывшей воде. Месяц назад я вернулся в Москву, на родину. Карьера военного полетела в тартарары. Я был уволен из армии и теперь искал, чем заняться. И тут этот Чейз… Может, стать репортером?

Пройдут месяцы, и приключения выдуманных персонажей покажутся мне скучными, унылыми и даже немножко смешными.

Грозный

Декабрь 1994 года

«Пойди выбери себе оператора». Мне так и сказали. И я иду. Поднимаюсь на пятый этаж Ямы – это Пятая улица Ямского поля в Москве, где расположена штаб-квартира «Вестей». Заглядываю в операторскую. Темная комната, похожая на заводской класс для инструктажа по технике безопасности. Операторов человек пять. Ветераны цеха. Кто-то играет в шахматы, кто телевизор смотрит. Все в ожидании вызова на съемку. В воздухе прямо-таки витает: «Хоть бы не меня!». Так сказать, без огонька на работе. И тут я: «Добрый день. Надо в Грозный. Кто поедет?». Ноль внимания. Даже головы никто не повернул.

– В командировку со мной кто-нибудь едет?

Такое впечатление, что я не туда попал. Да… Шахматисты уткнулись в доску. У телевизора так сосредоточились, будто что-то важное передают. Остальные делают вид, что они вообще не отсюда: газеты перебирают, книжки листают. Так, все понятно… Это как в электричке – пьяный к женщине пристает, а у всех вокруг ну столько важных дел, что отвлечься некогда.

У меня самого в жизни будет всякое. Иной раз буду отправлять в район боевых действий оператора с инженером. А сам оставаться в лагере, в безопасности. Мол, для меня работа и здесь сегодня найдется. И все это будут видеть, подкалывать… Всякое случится – потом. А сейчас… С кем ехать? Два оператора, что работали со мной в Чечне этой осенью и в начале зимы, тоже отказываются. В Грозном – ад. Новогодняя ночь. Ельцин народ поздравил, и тут началось! В новостях: все горит, трупы, развалины, «Аллах Акбар», и наши солдатики – грязные, перепуганные. Кто ж туда захочет…

Я выхожу. На улице снег. На горизонте появляется Вадик Андреев, оператор. Мысленно присуждаю ему приз в номинации «самая неподходящая кандидатура для поездки в Чечню». Постаревший Портос. Отвисший живот, вес за сто пятьдесят. Длинные седые волосы. Ни в один танк не влезет! При ходьбе у Вадика правая стопа уходит чуть в сторону. В прошлом году ногу сломал. Хромая Молния – это его прозвище на «Вестях».

Жду. Вадик приближается, щелчком стреляет сигареткой в сугроб и картинно протягивает мне руку. В ответ, неожиданно для самого себя говорю:

– Вадь, поехали со мной в Грозный.

– А поехали!

Январь 1995 года

– Ничего себе перемирие.

Как ухают взрывы, слышно даже сквозь броневые листы БТРа. Сержант открывает на ходу командирский люк. На улице темень. Мы втроем качаемся и подпрыгиваем в десантном отсеке. Мы – это я, Хромая Молния и звукооператор Серега Кукушкин, а проще Кук. Вот уже восемь часов мы едем из прифронтового Моздока в воюющий Грозный. А ведь еще утром были в Москве – иллюминация, елки новогодние, люди в нарядных костюмах. А тут БТР, БМП и угрюмые военные в грязно-зеленых «комках». Короткие фразы:

– Курить взял?

– Взял.

– Сухпай где?

– В машине.

Война все-таки началась. Пугали, пугали… Телевизор – как печка: один политик информационных дровишек подбросит, другой. Вот и загорелось. Теперь всем миром глядим, оторваться не можем. Кому нужна эта операция? Русским, ну, в смысле, всем тем, кто не живет в Грозном? Нет, точно нет. Чеченцам? А им зачем? Тогда кем и зачем написан этот увлекательный сценарий?

Едва мы появились на нашей военной базе в Моздоке, офицер пресс-центра группировки Андрей Антонов начинает торопить:

– Быстрее! В Грозный колонна уходит!

И вот сначала тесная КШМка. Четыре часа тряски. А потом машина ломается. Даже когда с дачи едешь, поломка в дороге вещь неприятная. Пускай даже где-то на Нижегородском шоссе. А тут Чечня. Три дня назад, ночью, по дороге в Грозный взвод пехоты пропал – три БМП. Отстали вот так, в темноте заблудились. Утром машины нашли сожженными. Людей убитыми.

Выпрыгиваем на дорогу. Темнеет. Одни. Впереди загорается огоньками населенный пункт. Вадик обеспокоен. Не тем, что в любой момент могут напасть и уши отрезать. Все гораздо серьезнее – он голоден.

– Может, давай по дворам. «Яйко! Млеко!»

– Ты что, с ума сошел! Это же дружественное село. Толстой Юрт, кажется…

Солдат циничное предложение Вадика не смущает. Они смеются. Пять минут – и нас догоняет очередная колонна. Сколько же техники в операции задействовано? Сколько сил? Нас цепляет «на галстук» проезжающий бензовоз и через полчаса мы оказываемся в огромном бивуаке российской армии. В лощине между селом и Ястребиной горой. Поле до горизонта. Много машин. Жирная грязь. «Уралы», «КамАЗы» утопают в ней по бампера. На перекрестке, посреди всей этой жижи, нелепо смотрится регулировщик. Он такой же чумазый, как все. Вот только белая портупея блестит поверх запачканного бушлата, белый шлем с аббревиатурой ВАИ и полосатый жезл в руке.

Надо же! В этих местах я гостил в сентябре. Солнышко яркое. Травка зелененькая… Боевики дружественные, надменные, жующие жвачку. Разговоры ленивые: штурмовать Грозный, не штурмовать… Это было тогда. А теперь? Угрюмые зелено-коричневые тона. Горы трупов. Танки, артиллерия. Там где армия – дипломатии нет. Генералам чужды лингвистические хитросплетения. Вагон тротила в обмен на выполненную задачу. А Грозный… Тут запасов военного округа хватит навряд ли. Да и техники тоже.

Не конфликт, не «горячая точка» – война.

Иногда по автомобильному полю, зачем-то бибикая, проскакивают машины. Танки лязгают гусеницами. Иногда поле пешком пересекают офицеры или солдаты. Неторопливо балансируют по колее, как по канату. Голоса у военных хриплые, надсаженные. Вот сейчас мимо нас проходит расхристанный молодой лейтенант, с перевязанной белым бинтом головой. Он в бушлате, без шапки, грызет семечки. Лицо у лейтенанта бледное, глаза стеклянные. На соседнем БТРе солдаты. Один поворачивается ко мне. Черная вязаная шапочка. Автомат за спиной. Бушлат расстегнут, под ним какая-то малиновая дамская водолазка. Он тяжело вздыхает. У меня в груди растет щемящее чувство. Что происходит? И это она, «непобедимая и легендарная»? «Познавшая радость побед»? Каких-то бородачей с берданками испугались!?

А чего мы хотим от этих военных? Три года загоняем их в угол. Офицерам плюют в лицо в общественном транспорте. В больших городах они ездят на службу в гражданке. Им разрешают. А по ночам грузят мусор, сторожат склады и автобазы – надо же кормить семью. Солдаты, натуральным образом, просят милостыню. Их жалеют, им подают.

Вадик матерится. Авария: густой глиной ему «отсосало» подошву ботинка. Размерчик-то у него 46‑й. Где найдешь? Водитель уходит. Появляется через минуту с огромным резиновым сапогом на нужную ногу:

– Надевай!

– Откуда?

– С убитого.

Вадика эта информация не смущает. Он кряхтит, наматывает портянку и натягивает сапог.

Меня передергивает:

– Покажи!

Водитель, взрослый контрактник, выплевывает окурок и приглашает в сторонку. Сую нос под отвернутый водителем тент. Люди. Вернее, тела, в таком же грязном, как на живых, камуфляжном тряпье. Вповалку. Все, что осталось от солдат. Молча возвращаюсь назад. Закуриваю. Хотя больше десяти лет не курю.

Нас пересаживают в БТР. Теперь вроде как в Грозный, в ставку командующего 8‑м армейским корпусом генерала Рохлина, на консервный завод.

– Я на броне поеду!

Водитель хлопает меня по плечу.

– Парень, ты не чуди. Там не все так просто, как кажется.

Около часа в такт ухабам стучусь головой о внутреннюю броню. Вадик по пути умудряется снимать экипаж. Приехали. На улице кромешная темнота. Но чувствую, ощущаю, что рядом люди. По запаху табака, по неуловимому, знакомому с юности позвякиванию карабинов на ремнях автоматов.

– Где мы?

– Консервный завод, твою мать… Наша ставка. Давайте в подвал.

Длинная, узкая серо-бетонная лестница. Внизу просторное помещение. Столы для приема пищи. Несколько рядов деревянных кресел, что обычно ставят в зрительных залах. В глубине, под лампами еще один стол – длинный, устланный картой. Вокруг военные. Кто по телефону выкрикивает позывные, кто курит, смачно пуская дым, большинство же склонились над картой, возят по ней линейками и карандашами. Передовой командный пункт. Мозг войны. В торце стола – человек с припухшим лицом. Лет сорока пяти – пятидесяти. Большая нестриженная, вихрастая голова. Щеки, побитые оспой. Очки в коричневой роговой оправе. Да ведь это комкор! Рохлин! Тот, к кому едем! Мы неловко стоим, генерал не обращает на нас никакого внимания. Да и остальные тоже.

Как же он не похож на блистательных штабных генералов. У тех красные лампасы глаз жгут, пуговицы золотые, петлицы шитые! Фуражки по спецзаказу – тульи огромные, поля широкие, изогнутые, как взлетные полосы у американских авианосцев. И взгляд орлиный. А этот? Бухгалтер. Камуфляж на нем смотрится, как заводская спецовка.

Это потом я узнаю, что в армии есть два комплекта офицеров и генералов. На случай мирного времени и на случай военного. Первые, по надобности, ловко вскидывают руку к околышу, щелкают каблуками, громко и четко докладывают. Если гнев касается их персоны, умеют, низко склонив голову, тихо-тихо произнести: «Виноват товарищ маршал… Дурак, но преданный…» Раньше других эти генералы мирного времени узнают, кто на какую должность планируется и есть ли перспективы для них самих. Если перспектив нет – жизнь военная теряет смысл. Не на Кавказ же ехать! Надо устраиваться на гражданке в какой-нибудь «Ойл». Вискарь директорам разливать, приговаривая: «Был в моей боевой практике такой случай…»

А есть командиры на случай войны. Снимающие со своих подчиненных по три шкуры не за грязный плац, а за невыполненный учебно-боевой норматив. Они учат своих офицеров и солдат тактике боя. Но задвигают таких командиров, игнорируют, лишают поощрений в приказах предпраздничных, разговаривают с ними по-армейски вежливо, только «на вы»: «Выгоню!» «Выдеру!» Их мотает с полигона на полигон, из Забайкалья в Таджикистан, из Печенги в Буйнакск. И они смиренны. Служат, потому что хотят служить. А не потому, что не подвернулась удачная комбинация на гражданке.

Но! Бывает, настает и для них время. В окопной грязи щелкать каблуками не получается. Здесь нет бравых по форме, но пустых по содержанию рапортов и докладов. Только точные цифры, точные координаты, иначе попадешь по своим. Вот и свозят на Кавказ неугодных. Здесь ценится дерзость, здесь нужны нестандартные мысли, за которые так доставалось некоторым от насквозь уставных командиров. Здесь не мир – война. Да. Здесь награждают. Да… Очень часто посмертно. А тем, кому все-таки повезло выжить, мирные генералы завидуют черной завистью, шипя вслед: «Подумаешь, зато я уже командарм, а ты давай копайся со своей дивизией».

В ставке нас кормят тушенкой, поят консервированным яблочным соком и уводят ночевать на узел связи. Это несколько машин с кунгами и пара работающих дизелей. Спим полусидя-полулежа.

С раннего утра – жуткий грохот. Взрывы, выстрелы. По идее, надо идти работать, снимать. Но майор-связист, круглолицый азербайджанец, гремя солдатскими кружками на узком столе, чуть сбивает наш пыл.

– Подождите. Войны хватит на всех. Вон, перекусите пока. Да и темно еще. Сволочи… Опять обстреливают…

Не торопясь, выпиваем по кружке чая, съедаем галеты и сосисочный фарш. Выходим прогуляться по расположению. От консервного завода остались одни развалины. Прямо за углом ПКП – санитарная рота. На земле лужа крови. Штабель носилок, штук двадцать – они тоже в крови. Боец: «Привык уже… Трупы иногда перевозим». Вдоль противоположной стены проходит солдат. Бушлат, грязный камуфляж, на рукаве белая повязка – знак «федералов». На голове детская шапочка. Розовенькая. Она смотрится, как вызов окружающим нас черно-серым тонам. Боец оглядывается. Взгляд угрюмый. Он недоволен, что его снимают. Подумаешь…

Дальше идем. Разбитые заводские бараки. Вижу в кирпичной стене огромный пролом. Видимо, взрыв. Боже! Из пролома наружу выливается ярко-красная кровавая масса. Сердце глухо забилось. Что ж тут творится! Сколько же людей убили? Подхожу ближе. Господи, это томатная паста. Перемешана со стеклом. Банки разбиты. В склад готовой продукции угодил снаряд. Нет, Саша, надо взять себя в руки, так и до сумасшествия недалеко. Эх… А я-то думал, что я тертый калач. Всего повидал на свете. Таджикистан, Абхазия, Приднестровье. Куда там!

Легко рассказывать об армии, сидя в столице. Да что там Москва, возьмите даже Моздок! Дед один, репортер-фотограф из ИТАР-ТАСС, выскочил из вертолета и, едва добравшись до пресс-центра, давай звонить:

– Маша! Але! Я живой. Да-да, в Чечне…

Слышавшие это прыснули:

– Успокойся, батя, это Северная Осетия…

Проходим заводские бараки, дальше позиция минометов. «Васильки». Пускают сразу, очередью, по четыре мины. Угол атаки почти девяносто градусов – стволы направлены прямо вверх. И они дымят, как трубы у самоваров. Значит те, по кому стреляют, совсем рядом, за руинами. Повсюду мешки с песком, ящики из-под мин, утварь какая-то. Минометчики шатаются из стороны в сторону, как пьяные. Устали, одурели от этого грохота. Бац! Бац! Бац! Бац!

– Мамед, Мамед, давай ящик, давай!

– Заряжай!

Бац! Бац! Бац! Бац! Минометы звенят! Один боец перегружает с места на место пустую зеленую тару. Грязный бушлат. Клапана солдатской шапки опущены. Лицо, черное от гари, как у шахтера в забое. В глазах ноль эмоций – ни страха, ни отчаяния, ни усталости. Машина войны.

– Третий готов!

– Тридцать девять!

– Прицел тринадцать тридцать девять!

Одни дергают шнуры, другие слушают рацию, третьи что-то пишут в своих тетрадочках, четвертые снаряжают кассеты, доставая мины из ящиков, удерживая между пальцами по две штуки в каждой руке. Как бутылки перед хорошей пьянкой.

Бац! Бац! Бац! Бац!

Вадик и Кукушкин снимают. Я подхожу к двум офицерам. Сидят нога на ногу на снарядных ящиках. Позы усталые.

– Ну что тут?

– Да сколько можно… Зачем воюем? Ладно бы на нас напали, а так…

За воротами завода беженцы. Русские. Сумки на тележках с колесиками. Котомки, связанные между собой, перекинутые через плечо. Бабки, в основном, и дети. Среди них только один мужчина. Коричневая болоньевая куртка на синтепоне. Старая офицерская шапка со следами кокарды. Яростно жестикулирует. Кулак сжат, указательный палец выставлен.

– Стреляют от жилых массивов! Наши, местные чеченцы. Подъезжают ночью к жилым домам. На самоходке. И начинают стрелять по военным. Постреляют, постреляют – и назад. А военные давай бить артиллерией! А в домах-то люди. В подвалах!

Переходит дорогу женщина. Аккуратное пальто, элегантно поднятый меховой воротник. Большой вязаный берет. Очки. Интеллигентка. В одной руке чемодан. Другой рукой прижимает к груди малышку. У той во рту соска, на груди слюнявчик. Как будто ее минуту назад кормили.

В мирное время военные то и дело учатся выживать: изучают оружие, его поражающие факторы… Копают на полигонах окопы, делают друг другу учебные перевязки. А на войне под ударом оказываются гражданские – тетки, бабки, дети, деды… Путаются во время боев под ногами. На их дома сыплются бомбы. Во дворах взрываются мины. Их убивают в первую очередь. А военным заниматься гражданскими некогда. Воевать надо.

В пятидесяти метрах от минометчиков выносной пост. Лицо у солдата угрюмое, черное от пороха и недосыпания. Автомат он прижимает к груди, как ребенка.

– Чеченцы тоже приходят: вы наши дома рушите! А что я могу поделать?

Помолчав, пожевав губами неожиданно добавляет:

– Хочется… пристрелить.

У штаба Рохлина – БМП. Одной задней дверцы нет. Оторвана. Рядом полковник. Небольшого роста. Небритый. Глядит исподлобья. Голос хриплый.

– Я полковник Скопенко. Зам комкора. Вы что тут в тылу жметесь? Ну-ка, давайте в машину!

Ничего себе в тылу. А куда ж мы поедем, если здесь все в крови и постоянно стреляют! Я заглядываю в десантный отсек. Мама! И там кровь. Целая лужа. И еще какие-то фрагменты внутренностей на дне. Как будто, извините, свинью разделали. Я-то понимаю, кровь человеческая. Сюда раненых в этом отсеке везли, а теперь, обратно, с оказией нас захватить решили. Полковник командует:

– Вперед на Больничный комплекс! Там наша передовая!

Кряхтя залезаем, стараясь не хлюпать ботинками в этой страшной луже. Рывок! Нос машины задирается, как у глиссера на волнах. Мы со своим скарбом сползаем к корме. БМП набирает скорость, как на соревнованиях. Пять минут – все! Резко выдохнув, выскакиваю наружу. Чуть не сказал «на свежий воздух». В нос бьет резкая пороховая вонь. Кругом жуткий грохот. Полковник Скопенко хрипит:

– Не стоять! Давай, давай быстрее, вот туда, в подвал!

Бегу по битому кирпичу, спотыкаясь о пустые и полные цинки, скольжу по россыпям гильз и пулеметным лентам. Слева дымит, догорая, ЗУшка, впереди БТР, прикрывающий вход в подъезд.

– Бегом, тут снайпер бьет, сука!

Раздолбанная пятиэтажка. В стенах дырки. Окон нет. Ни одного. Вместо них чернеют проемы. У входа в подвал солдат. Он прячется, лишь иногда аккуратно выглядывая на улицу. Каска. Автомат. На приклад намотан жгут. Ватник заправлен в брюки от афганки-эксперименталки, а брюки в свою очередь заправлены в сапоги. Поверх ватника – постромки-подтяжки. На руках перчатки. Собран, глаза злые. Это не просто часовой – это боец, в любую секунду готовый стрелять. И убивать.

По темноте спускаемся вниз, проходим через большую комнату. На стуле неизвестно для кого работающий видик. Люди вповалку спят на бетонном полу.

– Разведбат. – объясняет Скопенко. – Они по ночам работают.

Пробираемся через хозяйство разведчиков, боясь в темноте на кого-нибудь наступить, бросаем вещи, берем с собой только камеру. Улица, свет бьет в глаза, быстро перебегаем, за белое одноэтажное здание. Через сектор смерти. Сюда достают снайперы. Больничный комплекс – огромный двор. Грязь вперемешку с битым асфальтом. Тут и там по углам бронетехника. Скопенко начинает экскурсию.

– Здесь у нас ничего особенного. Склад боеприпасов.

Мои глаза привыкают к ландшафту, выхватывают детали. Вот на земле валяется маленький игрушечный танк. Заводская металлическая копия размером с коробку из-под ботинок. Рядом точно такой же в натуральную величину. Кормой к оконному проему. Оттуда экипажу подают боекомплект.

– Че, тебе еще бронебойный?

– Да, да!

Складские бойцы бу́хают на броню танковые болванки. Никаких тебе «Иванов, распишись! Один боекомплект!». Механ и наводчик грузятся под завязку.

– Так, ребята, я сейчас!