© Прозоров А., 2014

© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2014

Все права защищены. Никакая часть электронной версии этой книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме и какими бы то ни было средствами, включая размещение в сети Интернет и в корпоративных сетях, для частного и публичного использования без письменного разрешения владельца авторских прав.

* * *

Отчет

Крепкий рождественский мороз щучьей пастью жадно кусал воеводу за нос и щеки, вонзая в них десятки крохотных, но острых зубов, норовил пробраться за ворот к поддоспешнику, расстелиться там по спине зябкой исподней рубахой – и это ему, как назло, успешно удавалось. Великовата стала в последние месяцы толстая войлочная куртка, растянулась, а потому коробилась под новеньким, жалованным князем Скопиным юшманом, пропускала холод к телу. Или это сам он похудел за последние полгода, проведенные в седле и сечах? Уже и забыл, как постель обычная выглядит, как жена улыбается, как дети смеются. Только крылья гусарские да пороховой дым постоянно перед глазами…

Боярин Щерба Котошикин оглянулся, привстав на стременах. Обоз, доверенный ему князем, аккурат появился из-за излучины примерно в полуверсте позади: смешанная с монахами полусотня стрельцов, вслед за которыми тянулись скрипучие сани с припасами, немногочисленным добром и малыми детьми.

Дети постарше скакали здесь, следом на ним, в передовом дозоре. Полтора десятка безусых юнцов с саблями на поясе, бердышами за спиной, все в одинаковых добротных налатниках из рысьего меха, в енотовых шапках, на лошадях в одинаковой упряжи. Да и вообще смотрелись одинаково, прямо как близнецы-братья. Откуда взялось разом столько похожих новиков^[1] возле заброшенного в двинских лесах монастыря? И захочешь догадаться, но объяснения не придумаешь. Между тем вопросов лишних князь Михаил Васильевич велел не задавать.

Чем дальше, тем меньше нравилось боярину и воеводе Котошикину данное ему поручение.

Стрельцы за обозом пришли из Елабуги. А юг Руси, известное дело, царю Василию присягать не стал, не поверил в справедливость его воцарения. Посему выходит – боярин Щерба с холопом в одной рати с бунтовщиками оказался. Монахи – с саблями на поясе в путь отправились. Епископ так и вовсе бахтерца под рясой не скрывает. Броню, так выходит, заместо вериг носит. Да еще новиков с полсотни, одинаковых с лица, ровно слуги из сказки. А из ценностей в обозе – токмо детишек под сотню, по десятку на санях, припас в дорогу да рухляди несколько сундуков. И что в нем с таким тщанием сторожить?

Сомнения теснились в голове боярина – глаза же привычно стреляли по сторонам, определяя удобные для нападения места: берег пологий с густым ивняком, близко к руслу подступающий, или камышовые заросли, или невысокий склон, опушенный кустарником. В подозрительных местах бывалый воин присматривался к кронам – не осыпался ли иней? – оценивал нетронутость наста, принюхивался, выискивая посторонние запахи. Раз поручили – стало быть, дело свое исполнять надобно со всем тщанием, не ленясь и не сомневаясь. Да и то слово: раз сам князь храбрый, именитый, победами себя покрывший, не просто знает об обозе сем, но и печется о том особо – стало быть, есть в нем что-то ценное; ему, худородному, непонятное…

Ноздри защекотал еле уловимый аромат дымка. Коли не принюхиваться – так и не заметишь. Боярин Щерба скосил взгляд на кустарник слева от себя, отметил куда более темные, нежели в других местах, ветви. Наст между зарослями и накатанным по речному льду тракту был ровным и гладким, искрящимся, нетронутым. Коли не приглядываться – так тоже не заметишь, что не слежавшийся он, а рыхлый, словно только что после снегопада.

Воевода приглядываться не стал, даже головы не повернул. Спокойно проехал мимо опасного места, увел дозор за излучину и только тут, обернувшись к новикам, поднял к губам палец, скинул налатник, насадил на луку седла шапку, надев вместо нее шишак, перехватил щит с крупа коня, спешился и быстро направился к обрывистому берегу.

Место для засады было выбрано идеально. С одной стороны – берег пологий и заросший, позволяющий неожиданно выскочить, быстро сблизиться для схватки, а после победы – удобно утащить добычу с глаз случайных путников. С обратной стороны мыска берег был крутой, двухсаженной^[2] высоты, и защищал нападающим спину.

Однако одно дело – быстрая жаркая сеча, и совсем другое – спокойный подъем. Дозор оторвался от основного обоза почти на полверсты, а значит, с четверть часа времени в запасе имелось.

Стараясь не ломать тонкой поросли – промороженные ветви хрустят так, словно из пищалей кто стреляет, – боярин стал карабкаться на склон, цепляясь за стволы осин внизу, а потом перехватывая длинные сосновые корни. Сзади старательно сопел Карасик, время от времени упираясь головой боярину в седалище и подталкивая вверх. Новики повели себя ловчее: сперва, встав по двое, подпихнули вверх одного из товарищей. А потом тот, зацепившись за корни или комли деревьев, опустил вниз бердыш, позволив товарищам ухватиться за ратовище и забраться к нему.

Впрочем, боярин Щерба все равно успел первым, пробрался чуть вперед и присел за деревом, осматривая опасное место с тыла.

Увиденное большой радости ему не доставило. Засаду на проезжих людей устроили здесь не несколько душегубов, ищущих добычу слабую и беззащитную, а бойцы опытные и хорошо снаряженные. Под прикрытием кустарника они построили целую крепость из снежных блоков – со стенами, в которых были пробиты бойницы, с лежаками, застеленными кошмами и шкурами, со смотровой площадкой, стоящий на которой мужик в тулупе хорошо видел реку поверх ивовых зарослей. Перед стенами имелись приготовленные для боя рогатины, щиты, у бойниц лежали пищали – к счастью, с незапаленными еще фитилями. Разбойников на кошмах лежало и сидело восемь воинов: плечистых бородачей в стеганых тегиляях и татарских ватных халатах, в теплых тулупах, под которыми вполне могли скрываться кольчуги.

Восемь явно бывалых воинов против полутора десятков безусых мальчишек!

Однако выбора у боярина Щербы не было – не отступать же, отдавая обоз душегубам на разорение? После залпа из пищалей, да нежданного нападения, да при опытности врага – шансов устоять даже у стрелецкой полусотни будет немного. Ныне же преимущество неожиданности у него…

Воевода отклонился назад, посмотрел вправо и влево, проверяя готовность маленького отряда. Все новики были уже наверху и тоже таились, пригибаясь к самому снегу. Свои бердыши все они сжимали в руках. Боярин Котошикин медленно, но красноречиво потянул саблю из ножен, давая сигнал к началу, так же медленно выпрямился во весь рост, подавая пример, перехватил удобнее щит и первым молча ринулся вперед.

Татей дозорные застали врасплох – в первый миг на лицах мужиков не читалось ничего, кроме немого изумления. Однако бежать с мыса до кустов было почти двадцать саженей, и разбойники успели спохватиться, разобрать оружие и повернуться лицом к нападающим.

Щербу встретили сразу два копья – боярин налетел на них щитом, усилив удар плечом, и тут же толкнул вверх. Толчок вырвал рукоять щита из рук, но зато воин смог поднырнуть под ратовища, рубануть саблей врагов по коленям и рвануть дальше, за их спины.

– А-а-а!!! – Прямо на него со смотровой площадки спрыгнул густобровый мужик явно татарской внешности, однако сбить с ног не смог. Щерба успел отпрянуть, втянуть живот, пропуская перед самым брюхом стремительный боевой топорик, рубанул врага по руке. Но удар получился слабым, скользящим. Тулуп – прорезал, до мяса – не достал.

Татарин снова резко выдохнул. Боярин Котошикин попытался парировать направленный в лицо удар, но топорик – не сабля, выбил клинок с легкостью, едва пальцы при этом вдобавок не переломав. Хорошо хоть, Щерба с линии удара отклонился – в грудь не попал, плашмя в плечо шлепнул.

Теперь взревел уже Котошикин, кидаясь вперед, врезаясь плечом татарину в подбородок. Тот устоял, перехватив врага левой рукой за горло, а правой вскидывая топорик. Боярин успел первым – выдернул из ножен косарь и сразу резанул им разбойника под подбородком. Рука на горле разжалась. Воевода отступил, покрутил головой в поисках сабли, добежал, подхватил…

– Береги-и-ись!!!

Щерба выпрямился – и увидел, что из глубины леса к месту схватки бегут еще два десятка разбойников. Причем иные – с пищалями. Вот двое встали, вскинули стволы.

– О господи! – только и успел выдохнуть воевода, как оглушительно грохнул залп, и все новики полегли, словно трава, да и сам он опрокинулся на спину от тяжелого, словно кувалдой, удара чуть ниже левого плеча, выбившего дух из груди и на несколько ужасных мгновений остановившего сердце.

«В обозе услышат! – мелькнула мысль облегчения. – Теперь стрельцов нежданно не застанут. Полусотней с татями справятся…»

Над мыском поползли облака дыма, из которого один за другим набегали разбойники с пиками и обнаженными саблями.

И тут вдруг убитые новики встали, в воздухе мелькнули их огромные бердыши, снося первых из врагов, рассекая их тулупы и зипуны, срубая головы и поднятые руки. Мальчишки быстро и уверенно пошли вперед, ловя клинки на поставленные поперек широкие длинные лезвия, чтобы потом резким рывком провести ответные удары, неизменно достающие до человеческих тел. Новики двигались широко, но в два ряда. Задний оберегал переднего, отбивая направленные в него пики, либо колол отвлеченного своим товарищем врага в живот или ребра, передний парировал сабельные удары, рубил и резал, держа бердыш ближним хватом. Все вместе это напоминало отнюдь не битву, а уверенную работу косарей, шагающих по утреннему лугу.

Сзади затрещали кусты, в снежную крепость ворвались стрельцы – но помогать было уже некому, новики успели положить всех врагов до единого. Возле Щербы опустился на колени епископ:

– Ты как, цел, боярин? А-а, крепко досталось! Придется тебе, сын мой, юшман свой латать. Три пластины порваны и плетение в клочья. Тебе проще, тебе сегодня повезло. Через час будешь в седле.

Воевода Котошикин горько усмехнулся – ему ли, опытному воину, не знать, что после таких ранений месяцами в постели валяться приходится? Однако…

Однако боль на диво быстро отпустила, и через час он и вправду покачивался в седле, двигаясь стремя в стремя со священником и недоверчиво трогая свое плечо:

– А я, грешным делом, с жизнью попрощался.

– Повезло тебе, сын мой, – ответил епископ. – Легкое рана не задела. Только мясо пуля порвала и дальше ушла. Посему и крови почти не потерял, и дышать можешь. Ну, и еще кое в чем повезло… Скажи лучше, как ты засаду учуять исхитрился?

– Именно что учуял. Откуда в зимнем лесу дымом может пахнуть? До деревни ближайшей еще полдня пути. Вот и присмотрелся повнимательнее… Тогда и ты скажи, святой отец, как новикам твоим удалось от пуль вовремя увернуться?

– По ним несколько лет из пищалей пареной репой и горохом время от времени палили. Поначалу в синяках все ходили, но вскорости ложиться в нужный миг научились, – ответил епископ. – В наше время без умения такого долго не проживешь. В битве большой от залпа, знамо, не спрячешься. Но в сечах мелких, как видишь, навык выручает.

– И то верно, – согласился боярин. – Надо бы и мне своего сына так потренировать. В жизни пригодится.

– Большой сын уже?

– Восемь лет, как родился.

– Один?

– Сын один да две девицы еще уродились. Но бог даст, и еще сына родим, – перекрестился боярин. – Чай, не старики.

– Это верно, воин ты молодой, – согласился священник. – Вроде как не в летах и роду не знатного, а у князя Скопина в чести, в воеводах больших ходишь. Как тебе удалось вознестись так высоко да быстро?

– Повезло, святой отец, – пожал плечами Щерба Котошикин. – Новиком еще возле Нарвы воеводой полка левой руки был поставлен. Сеча случилась жаркая, бояр знатных выбило, вот князь Хворостинин и вознес, царство ему небесное. Доверил последних из детей боярских на свеев в атаку поднять. Ну, а после того, как выжил я, так ниже, чем воеводой, ставить меня уже невместно. У Оки воеводой дрался, Коломну левой рукой штурмом брал, у Кром казаков остановил, когда рати к Орлу уходили. Куда знатных бояр не послать было, меня завсегда ставили. Ну, а коли жив оставался, да приказы исполнял в точности – так и награждали по заслугам. У Тулы, знамо, уже на правом полку воеводой оказался… Ты чего смеешься, святой отец?

– Забавно сказываешь, боярин, – мотнул головой епископ. – В том повезло, стало быть, что на смерть под Нарвой последним из уцелевших послали? Что пожертвовали тебя воеводы копытам казацким, дабы рати уходящие спасти? Что в Коломне на стены под пули первому пойти получилось? Честью и храбростью это называется, а не везением. Жертвенность ратная, когда живота ради друзей своих и державы отчей не жалеешь. Коли в чем тебе и повезло, так это в том, что честь свою с измальства показать смог, в пекле чаще иных бояр оказываясь. Честь же – она твоя, природная. И воеводство свое ты по заслугам получил, кровью и отвагою выслужил, а не по роду от предков унаследовал. Везением тут не обойтись.

– Ты про честь сказываешь, отче, – усмехнулся боярин Щерба, – я же все больше проклятия слышу. За зазнайство, за наглость, с каковой при худородстве своем поперед бояр знатных втиснуться норовлю. Так выходит, что у князей достойных место надлежащее отнимаю самым подлым образом.

– Это верно, сын мой, – со вздохом признал священник. – Отчего-то у нас на Руси так заведено, что больше всех проклятий тем достается, кто наибольшее благо отчине своей принес. Тем, кто ради державы русской и веры православной ни сил, ни живота своего не жалел. Государь Иоанн Васильевич, границы княжества Московского многократно раздвинув, народ свой обогатив, казну золотом наполнив, Русь во всем мире прославив, – даже он над могилой своей ничего, кроме проклятий, не слышал. Боярин Басарга Леонтьев, все Поморье от разорения защитивший и десятки людей спасший, тоже проклятиями осыпан. Царь Борис, шведов и татар навечно усмиривший, без проклятий никогда не упоминается. Князь Михаил Скопин-Шуйский, великий воитель, ниспосланный господом меч для спасения державы русской, – даже он свою долю проклятий уже собирает. И так выходит, что ни на славу, ни на величие, ни на память добрую настоящему слуге России надеяться не приходится. И все, что может заставить его поступать по правде и совести, так это только честь боярская да искра божия в душе. И только сам он себе судья и господин…

– Князя Михаила проклинают? – вскинулся Щерба Котошикин. – Кто смеет?! Почему?

– Языков черных много, – пожал плечами епископ. – Сказывают, при малолетстве своем обманом возвышения добивается, славы незаслуженной ищет, с чернью заигрывает, худородных возвышает, на стол царский метится…

– Как в битве можно обманом возвыситься?! – возмущенно сжал кулак боярин. – Сеча лютая, кроме крови и отваги, иных уловок не признает!

– Тебе ли удивляться, боярин? – покосился на него священник. – Завистникам и неудачникам до крови и отваги дела нет, не знают они такого пути к возвышению. Иного и от соперников не ждут. И потому людям чести ничего, кроме проклятий, сыскать в этом мире не удается. И, боюсь, князя Скопина его честь и преданность земле русской до добра не доведут.

– Кто может желать зла воеводе Михаилу Васильевичу? – не поверил епископу боярин. – Да за его здоровье каждый смертный на земле русской молится, от царя Василия до последнего смерда!

– Именно это и страшно… – Священник перекрестился и опустил глаза долу, явно молясь^[3].

Боярин Щерба тоже перекрестился, мысленно пожелав храброму и умелому не по возрасту воеводе долгих лет во здравии. На большее его благочестия, увы, не хватило.

Некоторое время путники ехали молча, пока Котошикин, озвучивая свои думы, не произнес:

– Вестимо, настроение у тебя сегодня плохое, святой отец, коли всем честным слугам ничего, кроме вечного проклятия, не предрекаешь.

– Иные, сын мой, от рождения прокляты, – негромко ответил епископ. – Те, кто ни роду, ни племени своего не ведает, ни отца, ни матери никогда не видел и растет токмо на попечении людей доверенных, не ведая того, князь он али купец, боярский сын али царевич. Тяжкий крест сие – сиротство при живых родителях. Проклятие рожденных во грехе, за чужую слабость судьбой своей платящих. Кому любовь – а кому сиротство безымянное.

– Нечто и не вспоминают отец с матерью о чадах своих? – усомнился боярин. – От собственной крови отрекаются? Не посмотрят на них, не обнимут, не помогут?