© Мысль, 2016

* * *

Александр Валентинович Оболонский

Доктор юридических наук, профессор Национального исследовательского университета «Высшая школа экономики». Основные темы его работ – бюрократия и государственная власть, реформы государственной службы в зарубежных странах и России, гражданское общество и протестные движения, этика публичной сферы и политический цинизм. Оболонский разработал концепцию критических перекрестков в политической истории России как конфликта разных подходов к соотношению личности и государства – персоноцентризма и системоцентризма. Является автором многих книг, в том числе: «Драма российской политической истории: система против личности» (издана также в США), «Человек и власть: перекрестки российской истории», «Бюрократия для XXI века? Модели государственной службы: Россия, QUIA, Англия, Австралия», «Кризис бюрократического государства», «Мораль и право в политике и управлении».

«О моральности/аморальности нужно писать затем, что игнорирование этой проблемы тоже есть проявление аморальности. А если последней ничто и никто не противостоит, это ведет к гибели общества – через гибель права, гибель институтов государства, в конечном итоге – распад. Ибо и право, и институты современного государства базируются на вполне определенной этической системе».

Михаил Краснов

«Эти темы обычно вытесняются из публичного обсуждения ввиду их тесной связи с характером нынешней репрессивной и коррумпированной политической системы, с вопросами институционального, но неправового насилия, инерции и последствий тоталитарных практик, оставшихся от советского времени».

Лев Гудков

«Книга представляет собой попытку решить две взаимосвязанные задачи. Во-первых, охарактеризовать те общераспространенные нравственные установки, которые формируют общественно-политический ландшафт нашей страны. Во-вторых, выявить их истоки и найти эффективные способы их изменения».

Андрей Прокофьев

Введение
Моральные ценности – «спасательный круг» в меняющемся мире

Если погибнет справедливость, жизнь людей на Земле потеряет свой смысл.

Иммануил Кант

Чувства и страхи, стоящие за приписываемой Конфуцию фразой «Не приведи бог жить в эпоху перемен»^[1], сопутствуют почти всей истории человечества, исключая разве что эпохи «стабильного застоя». Как и ностальгия по «доброму старому времени». Ведь каждый исторический период, если в нем происходило хоть какое-то развитие, в определенном смысле есть время перемен, которому неизбежно сопутствуют не только приобретения, но и издержки, порой довольно серьезные (или кажущиеся современникам такими). Субъективное восприятие перемен как угрозы привычному порядку вещей было присуще едва ли не каждому поколению. Особенно это справедливо по отношению к последним векам, когда ход истории ускорился. Ламентации на тему «О времена! О нравы!», перемежаемые призывами к «стабильности и порядку» и угрозами в адрес стремящихся к перемене порядка, почти дежурный рефрен у всех видов консерваторов и обскурантов и в века минувшие, и в наши дни.

И все же ситуация последних десятилетий и особенно начала нового тысячелетия, думаю, отличается от предыдущих. Никогда еще в человеческой истории практически одновременно не происходило такого количества кардинальных изменений в самых разных сферах жизни. Причем перемены, затрагивающие самые основы традиционного образа жизни большей части человечества, самым невероятным образом переплетаются с ранее устоявшимися, привычными моделями и стилями поведения и мышления. Тот «шок от столкновения с будущим», о котором почти полвека назад предупреждали американский социолог Д. Белл и Римский клуб, наступил. И реакция на него в разных регионах планеты и даже на уровне отдельных индивидов оказалась далеко не однозначной и уж во всяком случае далекой от оптимистических ожиданий технократов и иных сциентистов. Многие мудрые люди говорят о системном кризисе современной цивилизации. Правда, при этом в понятие кризиса совершенно не обязательно вкладывается некий катастрофический и, тем более, апокалиптический смысл: он рассматривается как этап болезненного перехода на некий иной уровень цивилизации. Но, так или иначе, речь идет о переломном времени. Некоторые даже называют происходящее ни много, ни мало, «антропологическим сдвигом» и предрекают в обозримом будущем радикальные изменения в самой природе человека. Впрочем, оставим эту глобальную тему философам и культурологам и перейдем к нашим собственным, тоже достаточно широким, сюжетам.

Один из симптомов нынешнего переходного времени – серьезный пересмотр отношения людей (причем не столько так называемой «элиты», сколько людей обычных, «рядовых») к существующим политико-государственным и общественным институтам, в частности к обязанностям тех, кто играет в них лидерские или коммуникационные роли. В политическом плане это – сдвиг от «демократии доверия» к «демократии участия и контроля». Параллельно происходит значительное повышение внимания к ценностным императивам и регуляторам поведения людей, особенно должностных лиц. Проявляется это как в секулярном, так и в религиозном пластах сознания и интеллектуальных поисков. И если бы обращение к сути кантовского нравственного императива, причем в любой его редакции, стало главной, определяющей тенденцией современности, то и мир стал бы иным, лучшим местом для жизни. К несчастью, это не так.

Ибо с очевидностью проявились и симптомы разрушения морали, начиная с «ренессанса» терроризма и массовых убийств (причем организуемых и исполняемых на высоком технологическом уровне) до девальвации таких понятий, как честь, репутация, взаимопомощь. К счастью, этим симптомам противостоят, и порой весьма эффективно, гуманистические тенденции, проявляющиеся, например, в разных формах общественной солидарности и самоорганизации в ответ на постигающие других (что важно!) стихийные и «рукотворные» бедствия. Один из самых ярких и свежих образцов последнего – помощь и поддержка, оказываемая беженцам с ближневосточных и североафриканских «театров войны». Конечно, проблема эта очень непростая и имеет множество аспектов. Есть и разные взгляды на нее, и элементы спекуляции, причем с разных сторон. Нисколько не претендуя в данном случае на какие-либо особые суждения, я упомянул о ней лишь в качестве примера высокоморального ответа множества людей на вызовы агрессивного аморализма.

Но обратимся собственно к России – главному объекту наших тревог и забот.

Сформированное в современной России полицейско-чиновничье государство с квазидемократическим фасадом в его нынешнем виде и формах с очевидностью вошло в полосу кризиса и не в состоянии отвечать на вызовы времени. И на первый, поверхностный, взгляд ситуация настолько неблагополучна, что может показаться, что тут уж «не до морали». Однако мне представляется более адекватной, да и просто близкой, логика, согласно которой от гражданских и моральных качеств людей зависит больше, чем от правителей и политических институтов. Еще О. фон Бисмарк, резюмируя в мемуарах свой полувековой опыт государственного деятеля, заметил, что если с плохими законами, но хорошими чиновниками все же можно добиваться результатов, то с плохими чиновниками никакие законы не помогут. А один из самых светлых людей прошедшего столетия – А. Швейцер – человек, пожертвовавший незаурядными талантами музыканта и философа, чтобы посвятить большую часть жизни оказанию медицинской и духовной помощи обитателям глухого уголка тропической Африки, писал в своей удивительной книжке «Культура и этика»: «Любые реформы государственной или общественной жизни – не панацея и имеют лишь относительное значение. Они могут быть полезны, только если мы способны также вдохнуть в наше время новый дух. Даже те сложные проблемы, которые целиком относятся к материально-экономической сфере, в конечном счете могут быть решены только путем этизации убеждений… Подлинное чувство реальности заключается в осознании той непреложной истины, что мы лишь через основанные на разуме этические идеалы можем прийти к нормальным взаимоотношениям с действительностью»^[2].

Для Швейцера прогресс материальный и прогресс культурный, нравственный – относительно независимые переменные, но образовавшийся разрыв между ними в сторону материальных благ стал одной из основных причин катастроф XX века. Как и другой выдающийся христианский мыслитель XX века – П. Тейяр де Шарден, Швейцер не только в текстах, но и во всей своей жизни исповедовал этику альтруизма. В более конкретном плане, но, в сущности, тот же взгляд на мир и роль человека, отражает так называемый первый парадокс, сформулированный крупным современным исследователем политической этики Д. Томпсоном: «Хотя этика порой кажется менее важной, чем все остальные вопросы, но, поскольку она косвенно влияет на все принимаемые решения, то в конечном счете именно она оказывается самой важной»^[3].

Дилемма, что для нас сейчас важнее – реформа институтов или акцент на человеческие качества, на людей – предмет наших перманентных дискуссий с друзьями и коллегами по «Либеральной миссии». Думается однако, что это – не вполне корректное противопоставление. Ни институциональный, ни культурный детерминизм, в отрыве один от другого, не полны и не адекватны.

Разумеется, реформа политических и государственных институтов критически важна. Каждый год отсрочки с ее проведением порождает все новые отрицательные эффекты. И выход из этого «порочного круга» будет стоить обществу, т. е. всем нам, все дороже и дороже. Да и до критической «красной линии», за которой нас ждут лишь разные катастрофические сценарии, на мой взгляд, не столь уж далеко. И все это отчасти – следствие как заложенного еще в Конституции 1993 г. несовершенства институтов, допускающих возможность властного авторитаризма, так и воплощения этой возможности в реальность, причем в худших формах, руками персон, оказавшихся в 2000-е годы у рычагов власти и всеми средствами продолжающих ее удерживать. Возможно, в аналитическом описании сложившейся системы автократической монополии власти целесообразно использовать олсоновскую конструкцию «стационарного бандита»^[4]. Но это выходит за рамки задач работы.

Однако реформа институтов власти – условие необходимое, но недостаточное. Институты решают не всё. Они – не более чем инструменты. А действуют люди. И даже хорошие институты, оказавшись в распоряжении людей с разложившейся моралью, с деформированной шкалой моральных ценностей, либо бездействуют, либо действуют искаженно, избирательно, по «понятиям», обслуживая далекие от общественных нужд клановые, групповые и даже личные интересы и тем самым становятся контрпродуктивными. Простейший пример: без корпуса честных судей – совсем не героев, а просто честных перед собой и своей профессией людей – никакая институциональная реформа судебной системы не совладает с нашим «Шемякиным правосудием». Да и не с ним одним. Мне неоднократно приходилось слышать от внешне вполне респектабельных юристов суждение о своей профессии, как о «второй древнейшей». А еще чаще – наблюдать это на деле^[5].

Если же речь идет об анализе либо попытках улучшения политико-управленческой системы, то игнорирование ценностного аспекта, самоограничение исследователя технологическими (организационными, социально-инженерными) моментами, чревато весьма опасными последствиями. Ведь технология, социальная инженерия могут служить как добру, так и злу. Поэтому чисто технологические (не говоря уж о технократических) штудии и разработки, направленные на «повышение эффективности государства», вполне могут быть контрпродуктивными и даже негативными, а то и разрушительными по своим социальным последствиям, по влиянию на жизнь конкретных граждан и их объединений. К сожалению, не нужно далеко ходить за примерами «эффективных», но деструктивных действий наших государственных органов и служб. Каждый читатель легко их найдет. К тому же жизнь все время добавляет новые и новые примеры. Целеполагание находится за пределами технологий и методик совершенствования управления. А в сегодняшней реальности политические интересы, определяющие организационное поведение нашей управленческой системы, по моему мнению, ведут страну к катастрофе.

Думаю, технократические перекосы в сознании и характере разработок исследователей, занимающихся политической и особенно управленческой проблематикой, отчасти связаны с дефицитом в их среде гуманитарного образования и, соответственно, «мировидения», с общим недостатком культуры, причем не только политической. Это – одно из негативных последствий излишне прагматической, приземленной переориентации образования на «компетенции» в ущерб общим знаниям.

Впрочем, верно и то, что даже плохие институты до определенной степени можно использовать во благо. Это нелегко, но в этом и состоит парадокс так называемой сделки Фауста. Я целиком разделяю здесь позицию выдающегося американского ученого В. Острома: «Существование человеческих обществ можно уподобить сделке Фауста: люди должны научиться жить, используя орудия зла, чтобы делать добро»^[6]. А уже в середине XX века, в сущности, ту же мысль в обостренной форме повторил герой романа Р. П. Уоррена «Вся королевская рать», а потом и братья А. и Б. Стругацкие поставили ее эпиграфом к «Пикнику на обочине»: «Добро можно делать только из зла, потому что больше его просто не из чего делать».

И тут не обойтись без обращения к моральным факторам, к ценностям, влияющим на поведение людей и, в конечном счете, на ситуацию во всех областях публичной жизни. Этика публичной сферы – один из ключевых элементов политической культуры. Более того, представляется, что именно этическое регулирование поведения в публичной сфере может стать эффективным инструментом позитивных изменений в политической культуре, в чем наше общество отчаянно нуждается. Ведь аморальное общество будущего не имеет. А попытки воскрешения давно устаревших «скреп», наскоро слепляемых из комбинации домостроя и патернализма, способны лишь усугубить ситуацию.

Ситуация распада моральных принципов, девальвации критериев репутации и даже простой честности зашла достаточно далеко. И она во многом насаждается «сверху». Происходит негативный отбор в так называемую «элиту» по перевернутым моральным критериям, по принципу «чем бессовестнее, тем надежней». И это «успешно» транслируется на более низкие властные и административные уровни, а также в контролируемые властями СМИ. Тенденцию подхватили и некоторые деятели культуры. В последние годы это порой приобретает и просто фашизоидные формы. Особенно ужасно по последствиям то, что система образования, как школьного, так и высшего, не составляет в этом исключения.

Видимая невооруженным глазом интеллектуальная деградация общественного сознания, падение способности людей к адекватной оценке общественно значимых событий, полагаю, тесно связаны с девальвацией морали. Уровень общественной морали оказывает немалое влияние и на качество культурного и социального человеческого капитала, с чем у нас, как известно, ситуация, мягко говоря, тоже далека от благополучной.

Помимо прочего, это важно еще и потому, что в последние годы наблюдается экспансия нормативно-правового регулирования в сферы и коллизии, которые должны подлежать регулированию не столько юридическому, сколько этико-правовому или даже чисто этическому. Корпус законов с запретительными установлениями по отношению к вопросам этического характера, к тому же подкрепляемыми довольно жестокими санкциями, велик и продолжает расти. Для примера достаточно вспомнить законы «об оскорблении чувств верующих», о запрете пропаганды гомосексуализма, так называемый «закон Димы Яковлева» (другое его неофициальное и, думаю, более точное наименование – «закон подлецов»), законодательство, фактически перечеркнувшее закрепленное статьей 31 Конституции РФ право граждан на мирные митинги и манифестации, изменения цензурного характера в законодательстве о печати и интернете. А о закон о применительной практике и говорить нечего. Там царят юридически оформляемые избирательность и произвол.

Следует признать, что и сами власти не вполне чужды идее расширения сферы этического регулирования, во всяком случае на вербальном уровне. Первые попытки регулировать этику поведения депутатов относятся еще к 90-м годам. Указ Президента «Общие принципы служебного поведения государственных служащих» вышел в августе 2002 года^[7]. Частично его положения перешли в последующие законы о государственной службе и другие нормативные документы. И в последние годы работа в этом направлении формально продолжается, о чем будет рассказано в соответствующем месте книги. Однако, в отличие от западных аналогов, наши акты в данной области носят настолько общий характер, что воспринимаются как риторика, имеющая мало отношения к реальной жизни, и потому не выполняют превентивной, предупредительной функции по отношению к должностным злоупотреблениям, в чем и состоит главное назначение этических документов в сфере управления. К тому же практика поведения многих должностных лиц дает обратные примеры – демонстративное пренебрежение нормами морали. И поскольку такого рода факты чаще всего остаются безнаказанными, это показывает реальную цену исходящих сверху этических «заклинаний», даже если они оформлены в виде документов.

Поиски и попытки формирования моральных «скреп» (если прибегнуть к этому опошленному клише в его изначальном смысле) для современного общества – проблема мировая. Ее пытаются разрешить самые разные страны. У одних это выходит относительно удачно, у других – мало удачно. Где-то ей и вовсе пренебрегают. Но представляется очевидным, что она – один из принципиально важных элементов современного кризиса, через который проходит мир. Разумеется, книга не претендует на освещение всех связанных с этим вопросов. Моя задача более ограничена – рассмотреть достаточно широкий спектр вопросов, связанных с этикой именно в публичной сфере и последствиями пренебрежения ею. В последнем отношении мне придется, в основном, идти, как говорится, от обратного, поскольку ситуация в данном плане, по моему мнению, близка к катастрофической.

Мне кажется, что апелляция к этическим аспектам публичной жизни, к восстановлению моральных ценностей – тот «спасательный круг», который необходимо бросить нашему обществу, во многом утратившему моральные ориентиры, то, что в былые времена называлось «кодексом чести» порядочного человека. Разумеется, это не исключает ни институциональных реформ, ни политической модернизации. Это – три взаимно поддерживающих, дополняющих одно другое, лекарства для нашего серьезно больного общества. Книга посвящена одному из них.